Гибель Петрограда
(Фантастика Серебряного века. Том XII) - Толстой Алексей Николаевич - Страница 15

Дальше, дамы и мужчины, — больше дам, — тихо мешая ложечками в чашках кофе, томно слушают молодого скрипача…

Полным ходом несется блестящая колесница жизни счастливых людей, из которых каждый имеет позади или впереди свой дом, полный уюта и комфорта, и едет теперь, потому что приелся этот уют, потому что захотелось нового неба, новых людей, новых удовольствий.

И сам я, как они. Зачем еду я, как не за новыми наслаждениями? Что оторвало меня от материка, как не скука?

Почему же я не остаюсь здесь! Почему не присосеживаюсь к зеленому столу! Почему не надеваю пояс и не присоединяюсь к лаун-теннису?! Ведь меня уже здесь знают и приняли в свою среду! Куда иду я?

Вниз, в мрак, к чужим, к голодным, к эмигрантам…

«Приходите сейчас».

Эти два слова выделяются среди клякс на клочке грязной бумаги.

Мафалда… Маленькая кудрявая Мафалда, прокравшаяся в мою душу!

Почему не родилась ты леди или дочерью французского банкира, или немецкого пастора, или русской дворянкой? Ты не была бы изящней, потому что изящней быть ты не должна. Но моя любовь была бы свободна от тисков ужаса и содрогания, жалости и отвращения…

Я боюсь третьего класса, но для Мафалды я иду.

… Кто собрал их? Кто пригнал их?

Я видел бедность, нищету и горе. Знал кварталы труда и нищеты в больших городах. Но нищету, тронувшуюся с места, нищету, пустившуюся в дальний путь со всеми своими доспехами, с последними своими пожитками — я видел впервые.

Это были итальянцы и русские евреи. Голод сорвал их с места, а звон заокеанских долларов указал им путь. Они не оставили дома позади и не имели его впереди. Они были здесь все, всем содержанием своей жизни, с подушками, узлами и кофейниками, с женами и ребятишками, со своим отчаянием и со своими надеждами. На блестящем новизной и чистотой пароходе исключительно для них нашлись грязь, смрад, спертый воздух, насекомые. Сваленные в груду, они уже спали, несмотря на ранний час: ведь для них не было ни игр, ни зрелищ. И друг другу они уже успели рассказать свои жалкие и однообразные повести… Страшно было в яме «Титаника»!

— Мафалда, идем отсюда!

— Я боюсь.

— Ведь я с тобой, Мафалда!

— Я боюсь. Там, наверху, все чужое!

— Ведь ты по ошибке здесь, Мафалда! Ты заблудилась в жизни… Ты нежный цветок, Мафалда, и место твое в цветнике королевского сада… И имя ты носишь королевы…[6] Дай мне ручки твои, маленькая принцесса! Эти ручки исколоты иглой и на ладонях чуть-чуть очерствели. Ты работаешь, принцесса Мафалда? Да, да, я знаю. Ты уже сказала мне. Ты с раннего детства работаешь… Мне стыдно тебя, Мафалда! Я стану перед тобой на колени и буду просить у тебя прощения… За себя, за других, за мировую несправедливость… Ты с детства работаешь, Мафалда. А знаешь ли, кто ты, маленькая смуглая девушка из Милана? Знаешь ли, кто ты?.. Ты — Прекрасная Дама человечества. Многие века ищут тебя великие умы и трепетно-жаждущие сердца!.. И, не находя тебя, создают тебя. Художники, поэты и музыканты напрягают всю силу своей фантазии для того, чтобы выдумать тебя! И, если им удается создать легкое подобие тебя, бледный силуэт вечно-прекрасной девы — им аплодирует весь мир, перед ними преклоняются, их осыпают золотом и почестями… А ты существуешь, Мафалда! Ты копаешься на огороде и обшиваешь братишек! Отец твой — огородник, а брат — носильщик! Ты не знаешь запаха духов и шуршания шелка, для тебя созданных!.. Ты бежишь от голода за океан, ты — Прекрасная Дама!.. Мне стыдно за мир и за судьбу, Мафалда!..

Девушка смотрит на меня своими большими удивленными глазами.

Конечно, она не понимает меня. Но легкая краска выступила на ее смуглых щеках. Одно она поняла: мой восторг, мою любовь.

И уже принцесса проснулась в ней.

— Ведите меня наверх! — говорит она.

Мы идем.

В кудрявой головке миланской девушки мысли скачут, как серны.

— А я танцую тоже! — Бог знает почему, заявляет она.

— Мне страшно хотелось вас видеть сегодня! — говорит она дальше.

Еще через минуту:

— Тетка предсказала мне, что я буду богатой…

Дальше:

— А легко научиться играть на рояле?

И вдруг совершенно неожиданно:

— А что, если наш пароход начнет тонуть?

Я вздрагиваю:

— И ты, Мафалда!

— Ну да! Мне сегодня снилось. И совсем не было страшно…

И опять я вспоминаю, что и мне приснилось прошлой ночью, будто мы тонем. И еще вспоминаю, как во сне промелькнула в голове какая-то мысль. Интересная и новая мысль. Но она затерялась. Я всегда забываю свои сны.

Маргарита Тажиль нашла нас.

— Поль, я вам не буду мешать. Я только несколько минут посижу с вами.

— Садитесь, Маргарита. Разве вы можете нам мешать?

— Никогда не боялась я одиночества. А сегодня страшно стало… Сегодня великая ночь, Поль!

Она садится рядом с Мафалдой.

— Сегодня великая ночь, — повторяет она. — Мне кажется, сегодня свершится то, чего еще не видел мир.

— Мир все видел, Маргарита!

— Мир одного не видел, Поль! Но это одно — самое большое, самое важное.

Глаза Маргариты Тажиль странно раскрыты, лицо бледно. Мы сидим в неосвещенном уголку палубы. В синем полусвете расплылись очертания лиц, и, как призраки, смотрим мы друг на друга…

— О чем вы говорите, Маргарита?

— О смерти.

Я встаю, изумленный. Умная Маргарита Тажиль — как могла она это сказать? И в то же время вторично промелькнуло воспоминание о потерянной мысли, пришедшей во сне.

— Я удивляюсь вам, Маргарита! Мир не видел смерти?

— Не видел.

— Но ведь она — ежедневная, ежечасная гостья мира, приходящая, как хозяйка! Мир не видел бессмертия, а смерть всегда стоит перед ним! Пробирается в хижину и во дворец, настигает одинокого и нападает на целые массы людские, на армии и селения! Берет старого, как ростовщик, пришедший за долгом, и похищает ребенка, как грабитель… Что говорите вы, Маргарита!

— А все-таки мир не видел смерти, — твердо повторяет Маргарита.

Она встает, опирается на колонну и в тихой задумчивости, словно вслух размышляя, говорит:

— Смерть всегда подкрадывалась тайком или нападала лицом к лицу, как грозный враг. Смерть всегда приходила, вооруженная микробами эпидемии или ядрами пушек… Мир видел смерть черной или красной… Но никогда мир не видел царственное явление смерти… Светлой смерти, ясной, величественно-спокойной, венчающей… Мир не видел смерти… Оттого и страдание мира, живущего для смерти и смерти не видевшего…

— Вы странное говорите, Маргарита!

— Я об этом много думала, Поль!.. Люди живут. Работают, наслаждаются, страдают, любят, ненавидят, верят, разочаровываются… Для чего?.. Цель?.. Без цели не может быть явление, бесконечно повторяющееся!.. Концом всякой жизни является смерть. Значит, смерть и есть цель жизни! Смерть есть вершина той лестницы, по которой поднимается живущий. Вершина не может быть черной, и цель не может пугать. И это поймет мир, когда смерть предстанет перед ним светлая. В одну ночь будет явление смерти. И после этой ночи будет легче жить человеческому миру… И мне кажется, что эта ночь пришла!

— Вы странное говорите, Маргарита.

— Мафалда, где ты?! Отзовись, Мафалда! Ты запомнишь меня, проклятая девчонка!

Мафалда побледнела, сжалась в комок между мной и Маргаритой, тихо шепчет:

— Это брат мой, Антонио… Он меня ищет… Я боюсь его…

— Ведь мы с тобой, маленькая принцесса! — говорю я. — Ты не бойся его… Позови своего Антонио, Мафалда!

Девушка сильней прижимается в нам и тихо окликает брата:

— Я здесь, Антонио!

Он услыхал. Через минуту он стоит перед нами — большой, черный, с воспаленным взглядом, с длинными и движущимися, как рычаги машины, руками.

Выбрасывает слова, отдельные, грубые, словно стреляет в ненавистного врага:

— Встань, девчонка! Идем! Проклятие!.. Разве здесь твое место?.. Черт!