Князь Холод - Евдокимов Дмитрий Викторович - Страница 14

– Зря ты влез, Бодров, не твое это дело, – сделав несколько шагов, хриплый обернулся, – а ты, Ружина, думай головой, что делаешь! Если, конечно, тебе есть чем думать!

С тем и удалились. Что интересно, никаких признаков стражи так и не появилось, неужели действительно не слышно? Что же тогда выходит – на четвертом этаже царского дворца кого-то могут запросто убивать, а стражи порядка ничего об этом не будут знать? Чудовищный недочет! Если только со стражей не поработали предварительно на предмет временной глухоты в определенное время. Такое можно понять, когда следует приказ свыше, но что-то эта троица не похожа на государевых людей, потому возникает у меня мысль о ненадежности местных блюстителей порядка.

– Меньше всего на свете ожидала увидеть здесь тебя, Бодров, – графиня Ружина склонилась надо мной, голос ее при этом был холоден, хотя проскальзывали в нем и некоторые нотки удивления.

– Я вообще никого не хотел видеть, графиня, – я с кряхтением поднялся на ноги, опираясь рукой о стену, – просто шел на балкон, воздухом подышать.

– О, Бодров, – Наталья демонстративно помахала рукой, отгоняя от своего носика донесшийся от меня запах перегара, – да ты пьян! Впрочем, как и всегда! Что ты за человек такой!

– Ты мне не жена, чтобы попрекать, – опешил от такого поворота разговора я.

– Вот еще! – она презрительно фыркнула, отчего мне стало совсем уж обидно за себя. – Не хватало мне еще выйти замуж за пьяницу и…

– Труса? Предателя? Вора? Изменника? Волка позорного? Гомосексуалиста? Долбоящера?

– Ты чего? – теперь пришел уже черед собеседницы изумляться. – Я и слов-то таких не знаю!

– Извини, – я раздраженно махнул рукой, – просто устал уже от непонятных обвинений. Все в чем-то меня обвиняют, за что-то презирают и ненавидят. А я даже не могу возразить, потому что ни черта не помню!

Ну вот действительно наболело уже! Не знаю, что уж она намеревалась вменить мне до пары с пьяницей, но явно что-то неласковое. Сколько можно! Спасибо, хоть вовремя остановилась, как-никак я только что спас ее от злоумышленников и пострадал при этом, между прочим. Я непроизвольно потрогал горящее огнем правое ухо – вроде бы не так страшно, как думалось, сильно распухнуть не должно.

– Спасибо тебе, Михаил, – видно было, что слова даются Ружиной непросто, но здравый смысл и элементарная людская благодарность взяли-таки вверх над привычной неприязнью. – Ты очень вовремя появился и не побоялся влезть в драку из-за меня.

– Да ладно, пустяки, – я застенчиво пошаркал ножкой, опуская тот факт, что понятия не имел за кого вступаюсь, – кто это был-то?

– Дружки Григорянского.

– А чего такого ты натворила?

– А это уже не твое дело! – резко ответила Ружина.

– А, ну да, – предельно саркастично отозвался я, – в драку влезть – это мое дело, а узнать, из-за чего тебя хотели лишить то ли жизни, то ли чести, то ли и того и другого сразу, – это не мое дело!

– Чего? – звонкая пощечина обожгла мне левую щеку, а если бы я не перехватил ее руку, то такая же участь ждала бы и щеку правую.

– Эй! Эй! Раздухарилась! Что такого я сказал?

– Да как ты посмел предположить даже, что меня чести лишить хотели? Платье они мне порезать собирались, понятно?

– А, платье порезать? – да они тут юмористы, как я погляжу. – А, ну раз платье порезать, то да! Зачем насильничать, когда можно платье порезать! Слушай, какие негодяи! Платье порезать хотели!

– Опять ты издеваешься надо мной, Бодров, – голос девушки внезапно стал очень печальным, – здесь все издеваются надо мной! – и, закрыв лицо ладонями, она горько разрыдалась.

М-да, кажется, перегнул я палку. Она, конечно, тоже хороша: то пьяницей обзовет, то спасибо скажет, то пощечину влепит, то слезы лить принимается. Вот как ее понять? Но, всё равно, неправильно я себя вел, некрасиво. Тем более если вспомнить о том, что Наталья совсем недавно лишилась отца и брата, да и вообще живет в Ивангороде на птичьих правах и на иждивении таридийского царя. А тут еще эти олухи князя Григорянского. Кстати, Алексей говорил, что Ружина сейчас его обхаживает с предложением жениться на ней – вот и разгадка тайны. Девушка от отчаяния перешла существующие здесь границы приличия, вот аристократишка и решил проучить ее, поставить на место. Неправильно всё как-то.

– Натали, прости меня, – очень серьезно сказал я, обнимая ее за плечи, – прости дурака такого, пьяницу, тупицу и прочую сволочь. Меньше всего на свете хотел тебя обидеть. И я соболезную по поводу твоих родных. Обзывай меня как хочешь, только прости. А сейчас позволь проводить тебя до твоих комнат, не ровен час эти кретины еще где-нибудь подстерегут тебя.

– Не надо, – она вздрогнула от неожиданности, когда я обнял ее, но вырываться не стала, – я тоже на балкон шла.

С балкона открывался хороший вид на город, да вот только смотреть сейчас было практически не на что: лишь кое-где сквозь неплотно прикрытые оконные ставни пробивался свет из домов да на фоне ночного неба выделялись белесые струйки дыма, тянущиеся к небу от печных труб. Склонившись над перилами, я вытянул шею и обнаружил с другой стороны ряд хорошо освещенных фонарями улиц. Все они располагались со стороны главных ворот Крепости. Видимо, этот балкон потому и не пользуется большой популярностью, что вид с него открывается на городскую периферию.

– На других балконах постоянно толчется народ, – словно услышав мои мысли, сказала Наталья, – а сюда редко кто забредает. Только я прихожу постоянно.

Она довольно быстро пришла в себя и сейчас сноровисто промокала глаза платочком. Я молча снял камзол и накинул ей на плечи: погода явно не располагала к нахождению на улице в одном платье. Ружина вновь удивленно посмотрела на меня:

– Что с тобой случилось там, в твоем Холодном Уделе?

– Чуть богу душу не отдал, – пожал плечами я.

– Болезнь или покушение?

– И то и другое. Десять суток между жизнью и смертью – хочешь не хочешь, а другим человеком станешь.

– Если бы ты знал, как я устала, – Натали подняла лицо к звездам и устало закрыла глаза, – как тяжело выдерживать все эти косые взгляды, кривые ухмылочки, язвительные замечания. Плохо быть обузой для кого бы то ни было.

– Это не так, ты не обуза, – мягко сказал я.

– Да-да, – она открыла глаза и посмотрела на меня в упор, – еще я инструмент политической игры. Вы, мужчины, постоянно играете в политику, не считаясь ни с чем. Для вас эта игра важнее жизни, она вам заменяет жизнь. Только вы никак не хотите понять, что, проигрывая в этой игре, вы в самом деле лишаетесь жизни, да еще ставите под удар своих близких. Я убеждала отца с братом набраться терпения – дождаться времени, когда Таридия будет готова воевать с Улорией, тогда и выступать. Но они не слушали, считали по-своему. И теперь их нет, а я лишилась родных людей, дома, состояния и живу в постоянном страхе перед завтрашним днем.

– Всё образуется, Натали. Я уверен, что всё будет хорошо.

– Пойдем уже, – графиня грустно усмехнулась, – а то совсем замерзнешь.

Я без приключений проводил Ружину до ее покоев. Честно говоря, ожидал еще несколько благодарственных слов и легкого поцелуя в щечку на прощание, но ничего такого не случилось.

– Ты сильно изменился, Бодров. Надеюсь, теперь у тебя всё будет хорошо, – только и произнесла Наталья, исчезая за дверью.

Я доплелся до своих апартаментов, при помощи Игната смыл с себя следы этого безумно тяжелого дня и завалился спать. И на этот раз уснул, едва коснувшись подушки головой.

9

Покой мне этой ночью и не снился, мне вообще ничего не снилось. Возможно, поэтому проснулся я утром свежим и отдохнувшим. Да-да, как бы удивительно это ни звучало, но ни похмелье, ни полученные накануне побои особых хлопот мне не доставляли. Да, одно ухо было чуть покраснее другого, да, скула чуть припухла, но никакой утренней помятости и головной боли не было и в помине. Уж не знаю, в чем тут дело: может, местный воздух благотворен для меня, а может, клин клином вышибают, и тот здоровяк своей молодецкой оплеухой невольно запустил во мне антипохмельный процесс, не знаю. Просто констатирую тот факт, что с утра я был свеж и полон сил.