Черный Отряд (Десять поверженных) - Кук Глен Чарльз - Страница 22

Провинция Клин напоминает вытянутый наконечник стрелы, указывающий на юг и втиснутый между двумя горными грядами. На острие этого наконечника расположен Мейстрикт. Это точка, в которой сходятся ветры и враги. Мы получили приказ удерживать крепость, этот якорь обороны Госпожи на севере.

Почему Черный Отряд?

Потому что мы лучшие. Вскоре после потери Форсберга мятежники начали просачиваться через Клин на юг. Хромой попытался их остановить, но не смог, и Госпожа отправила нас расхлебывать заваренную Хромым кашу. Единственным выходом стало отдать врагу еще одну провинцию.

У ворот раздался рев рога – часовые увидели возвращающийся отряд Ильмо.

Никто не бросился их встречать. Неписаные правила поведения в Отряде требуют от нас внешнего безразличия. Никто не должен видеть, что тебе не терпится узнать новости. Люди лишь украдкой выглядывали из укромных местечек, гадая о судьбе вышедших на охоту братьев. Погиб ли кто-нибудь? Или тяжело ранен? Мы знаем друг друга лучше родственников. Мы годами сражаемся плечом к плечу. Не всякого назовешь другом, но мы – единая семья. Единственная, которая у тебя есть.

Часовой замолотил по лебедке, скалывая лед. С протестующим скрипом поднялась решетка ворот. Как историк Отряда я мог выйти поприветствовать Ильмо, не нарушая этикета. Обзывая себя дураком, я выбрался во двор, отдавшись во власть мороза и ветра.

Сквозь метель брела жалкая кучка теней. Пони еле волочили ноги. Всадники почти лежали на их обледеневших гривах. Люди и животные жались друг к другу, пытаясь укрыться от царапающих когтей ветра. Изо ртов вырывались облачка пара, которые мгновенно уносило прочь. Будь то нарисованная художником картина, от ее вида бросило бы в дрожь даже снеговика.

До этой зимы из всего Отряда лишь Ворону довелось видеть снег. Хорошенькую службу уготовила нам Госпожа.

Всадники приблизились. Они более смахивали на беженцев, чем на братьев из Черного Отряда. На усах Ильмо позвякивали ледяные бриллианты, почти все лицо укутывали тряпки. Остальные, обмотавшись чем попало, превратились в такие тюки, что я не сумел никого узнать. Лишь Молчун сидел на своем пони, решительно выпрямившись, и глядел прямо перед собой, презирая безжалостный ветер.

Ильмо кивнул мне, проехав ворота.

– Мы уже начали задумываться, – молвил я. «Задумчивость» означала тревогу. Кодекс требовал от меня проявлять безразличие.

– Трудно было ехать.

– Какие результаты?

– На счету Отряда плюс двадцать три, у мятежников – ноль. Для тебя, Костоправ, работы нет, только Йо-Йо слегка обморозился.

– Прихлопнули Загребущего?

Жутковатые пророчества Загребущего, его умелое колдовство и мастерство полководца превратили Хромого в дурака. Клин едва не перешел в руки врага, когда Госпожа приказала нам взяться за дело. Ее решение волнами шока разошлось по всей империи. Капитан наемников получил средства и власть, которыми обычно наделяли лишь одного из Десяти!

Лишь возможность нанести удар самому Загребущему вынудила Капитана отправить из крепости патруль, иначе он не выгнал бы людей на мороз.

Ильмо освободился от закутывавших лицо тряпок и улыбнулся, но промолчал. Какой смысл утруждать язык, если все равно придется повторять рассказ Капитану?

Я пригляделся к Молчуну и не увидел улыбки на его продолговатом хмуром лице. Он ответил на мой вопрос, слегка кивнув. Все ясно. Еще одна победа, равная неудаче. Загребущий снова сбежал. Быть может, он и нас вынудит спасаться бегством вдогонку за Хромым, этой попискивающей мышью, осмелевшей настолько, что бросила вызов коту.

Все же гибель двадцати трех человек из местной верхушки мятежников кое-что да значила. Весьма неплохой результат для одного дня работы. Хромой никогда не добивался такого успеха.

Всех пони отвели в конюшню. В большом зале уже несли на стол горячую еду и подогретое вино. Я остался с Ильмо и Молчуном – осталось немного подождать, и я услышу их рассказ.

В большом зале Мейстрикта сквозняков было лишь чуть поменьше, чем в прочих помещениях. Пока я возился с Йо-Йо, остальные набросились на еду. Наевшись, Ильмо, Молчун, Одноглазый и Фингал уселись вокруг небольшого стола. Словно ниоткуда появились карты. Одноглазый хмуро взглянул на меня:

– Так и собираешься стоять, засунув палец в задницу? Нам нужен лопух.

Одноглазому не меньше ста лет. Вулканический темперамент умудренного жизнью чернокожего коротышки упоминается в Анналах на протяжении последнего столетия. Нигде не говорится, когда он вступил в Отряд. Семьдесят лет Анналов были утеряны, когда Отряд не смог удержать свои позиции в битве при Урбане. Одноглазый отказался просветить нас относительно событий недостающих лет, сказав, что не верит в историю.

Ильмо сдал карты – по пять каждому игроку и еще пять на стол перед пустым стулом.

– Костоправ! – рявкнул Одноглазый. – Ты будешь играть?

– Нет. Ильмо рано или поздно начнет рассказывать. – Я постучал по зубам кончиком пера.

Одноглазый редко доходил до такой кондиции – из ушей у него валил дым. Изо рта с визгом вылетела летучая мышь.

– Кажется, он раздражен, – заметил я. Остальные заулыбались. Подкалывать Одноглазого – любимое развлечение в Отряде.

Одноглазый терпеть не может всяческие вылазки, но еще больше он бесится, когда упускает что-нибудь интересное. Ухмылки Ильмо и благожелательные взгляды Молчуна подтвердили, что он пропустил нечто стоящее.

Ильмо перетасовал свои карты, поднес к лицу, приоткрыл и осторожно в них заглянул. Глаза Молчуна блестели. Сомнений нет – у этой парочки наготове особый сюрприз.

На стул, который предлагали мне, уселся Ворон. Никто не стал возражать. Даже Одноглазый никогда не возражает, когда Ворон решает что-либо сделать.

Ворон. Он холоднее нынешней стужи. Наверное, он стал человеком с мертвой душой. Один его взгляд может заставить вздрогнуть. Он источает могильный хлад. И все же Душечка его любит. Бледная, хрупкая, эфемерная, она держит руку на плече Ворона, пока тот занят картами, и улыбается ему.

В любой игре, где участвует Одноглазый, Ворон – ценный партнер. Одноглазый жульничает. Но если играет Ворон – никогда.

– Она стоит в Башне и смотрит на север. Ее изящные пальцы сжаты. Легкий ветерок просачивается в окно и теребит полуночный шелк ее волос. На нежной щеке искрится слезинка-бриллиант.

– Йех-ххоо!

– Ого-го!

– Автора! Автора!

– Пусть свинья опоросится в твоем спальном мешке, Пуганый! – Эти типы освистали мои фантазии о Госпоже.

Наброски, которые я им прочитал, – моя игра с самим собой. Откуда им знать, а вдруг мои выдумки попали в точку? Госпожу видели только Десять Взятых. Кто знает, какая она – уродливая, прекрасная или?..

– Искрятся бриллианты слез, говоришь? – повторяет Одноглазый. – Мне это понравилось. Полагаешь, она по тебе сохнет, Костоправ?

– Заткни хлебало. Я над твоими развлечениями не насмехаюсь.

Вошел Лейтенант, уселся, обвел нас хмурым взглядом. С недавних пор его любимым занятием стало выражение неодобрения.

Его приход означал, что к нам уже направляется Капитан. Ильмо сложил на груди руки и сосредоточился.

Наступила тишина. В зале словно по волшебству стали появляться люди.

– Закройте долбаную дверь! – буркнул Одноглазый. – Если все так и будут шляться, я себе задницу отморожу. Давай доиграем, Ильмо.

Капитан вошел в зал, занял свое обычное место.

– Мы вас слушаем, сержант.

Капитана не назовешь одной из самых ярких личностей в Отряде, слишком уж он спокоен. Слишком серьезен.

Ильмо положил карты на стол, постучал по колоде, выравнивая их, собрался с мыслями. Иногда его одолевает тяга к четкости и точности.

– Итак, сержант!

– Молчун заметил линию пикетов южнее фермы, Капитан. Мы зашли с севера. Атаковали после заката. Они пытались разбежаться. Молчун отвлекал Загребущего, пока мы занимались остальными. Их было тридцать. Мы уложили двадцать три. Часто перекликались и предупреждали друг друга – мол, как бы случайно не прикончить нашего шпиона. Загребущему удалось скрыться.