Эпизод 1. Назад дороги нет. Наташа (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 1

Ульяна Соболева

Изгнанные. Сезон 1

Эпизод 1. Назад дороги нет. Наташа

Нам завязали глаза еще до того, как посадили в машину, подгоняя пинками и тычками в спину. Было очень страшно и хотелось есть. С утра в камеру приносили кашу, но, сколько я ни пыталась затолкать в себя вязкие холодные хлопья с запахом мокрой бумаги, они лезли обратно с позывами к рвоте. Теперь я жалела, что не съела этой гадости хоть немного, потому что в дороге меня будет беспощадно тошнить. Со мной всегда так — укачивает в машине на голодный желудок.

Где-то вдалеке перебиваемый лаем собак, послышался крик мамы, и я не поверила, что на самом деле это ее голос. Я не слышала его несколько месяцев. Дернулась всем телом. Неужели?! О, Боже! Неужели она встала с постели?! Из-за меня? Илька это видит? Видит, что мама вернулась? Я не верю своим ушам. Почему именно сейчас? Почему только сейчас?

— Наташааааа, девочка моя, я буду бороться, слышишь? Я вытащу тебя оттуда! Наташенькааааа! Сволочи! Она же совсем ребенок! Меня посадите! Меняяяяя!

Слезы не просто навернулись на глаза, они застряли в горле и заставили меня всхлипнуть, оглядываясь назад и ничего не видя, дергая руками в наручниках в попытке сбросить их и сорвать повязку, чтобы увидеть маму в последний раз. Теперь уже не скоро. Теперь только через пять лет. Именно столько мне дали за воровство в лавке Бернарда Шарля и за то, что разбила ему голову и наставила на него его же ружье. Жирный урод заявил, что я ограбила его и собиралась убить.

Когда попыталась еще раз обернуться, меня взяли за затылок и заставили наклонить голову, усаживая в машину, и, прихватив под локоть, толкнули на жесткую скамейку. Я пересчитала все перекладины спиной. Обдало холодом поясницу. Но я ничего не ощущала, мне было все равно, только к голосу мамы прислушивалась. Я так давно его не слышала. И уже не надеялась услышать.

— Я люблю тебя, дочка! Я тебя люблююю! — доносились крики матери, разрывая мне душу в клочья, — Отпустите меня! Отпустите, я всего лишь хочу, чтоб она меня услышала. Куда вы ее везете? Вы не имеете права! Она несовершеннолетняя!

— Мамаааа! Позаботься о них! Мам! Я в порядке! Я справлюсь! Ты только вернись к ним! Мамаааа! Обещай! Вернись к ним! Ты им нужнааа!

— Я вернулась! Слышишь, Наташааа?! Я вернулась!

Слышу. Я тебя очень хорошо слышу. Я тоже люблю тебя, мамочка. Прости меня, я не могла иначе. Они бы забрали Илиаса, а он через год в армию пойдет, ты за него деньги получишь на остальных братьев и сестер. И вы сможете опять в город нормальный переехать. А я… а я непутевая и учусь плохо. Толку с меня все равно не будет. Одна дорога на фабрику швейную, как и ты, гроши оттуда нести. Тебе их на нас на всех не хватит. Если бы отец был жив… Если бы вернуть его обратно, мы бы сейчас опять поселились в Бэлвуде, а не жили в этих трущобах в жалкой лачуге, за которую и так не всегда вовремя платим.

Мои родители, эмигранты, приехали за лучшей жизнью еще в молодости, но лучшей не сложилось. Отец наемником в армию пошел, когда родилась четвертая дочь. Там хорошие деньги платили. Мы тогда переехали в красивый город и жили в доме с коричнево-красной черепичной крышей, со стенами, выкрашенными в белый цвет, с круглыми клумбами во дворе и маленьким почтовым ящиком, похожим на домик. Папа красил его в такой же коричнево-красный цвет и выводил вертикальные полоски, как будто он из дерева. Я ходила в престижную школу, носила чистенькую школьную форму и вкусные завтраки в рюкзаке.

— Нати, я уезжаю. Ты, как самая старшая, должна заботиться обо всех и помогать маме.

— Есть помогать маме. Пап, а девочек в армию берут?

— Берут, но только уродливых, а таких красивых, как ты, берут только в кино.

— Тогда я хочу быть уродиной.

Он смеялся и кружил меня на вытянутых руках. Таким я его и запомнила: в форме, совсем молодого со счастливой улыбкой на губах. Потом папа целовал всех нас по очереди, давал нам напутствия и под конец крепко обнимал нашу маму, прижимался лицом к ее медовым волосам и тихо говорил ей на ушко.

— Наше с нами.

— Всегда. Наше с нами.

Я никогда не знала, что это значит, но мне ужасно нравилось, что они говорят это друг другу. Отца мы видели раз в полгода-год. Он оставлял маме подарок в виде очередного ребенка и уезжал опять… А потом, когда мама была беременна седьмым — Мишкой, к нам приехали двое мужчин в красивой форме с фуражками с белыми козырьками. Я помню только, как они переносили потерявшую сознание маму на диван, как поставили какую-то коробку на стол и как тот, что постарше, с седыми усами потрепал меня по щеке и дал мне конфету на палочке. Я ударила его по лодыжке, а конфету вышвырнула. Тогда я считала, что они что-то сделали моей маме. Ее страшный вой было слышно даже на улице. Я кидалась на них с кулаками и орала, чтоб они убирались. Осознание, что такое смерть, не пришло ко мне тогда даже на похоронах папы. Только сейчас я понимаю, что значит потерять человека навсегда, а тогда я сильно по нему скучала, а потом разозлилась, что он уехал куда-то от нас далеко и больше не приезжает. Его улыбающееся лицо и яма, в которую швыряли лопатами землю, у меня никак не связывались вместе. Я попыталась забыть обо всем, что с ним связано. Спрятала его портрет, и подарки, что он дарил, засунула в мешок и отнесла в подвал. Так мне было легче справиться с утратой. Илиас повторял все за мной, и мы договорились никогда не говорить о папе вслух. И, конечно же, заговорили, когда стали старше и поняли, почему он больше не приезжает. Это был момент прозрения для нас обоих и момент светлой грусти. Отец стал для нас кумиром и примером для подражания.

Через несколько лет наша жизнь покатилась под откос. Совершенно неожиданно. Все отцовские сбережения закончились, и правительство прекратило выплаты. Потом я узнала, что это произошло, потому что ту операцию, при выполнении которой погиб мой отец, сочли незаконной и нарушающей права человека, а всех принявших в ней участие назвали преступниками и убийцами. Журналисты и телевизионщики мусолили это дело по телевизору несколько недель. Нам прекратили выплаты и отобрали все льготы. Мама пыталась бороться, судиться, но адвокат сказала, что это бесполезно. И, вообще, нам лучше переехать. После такого скандала у нас могут быть неприятности. Особенно у детей. Но это было потом…

Все стало рушиться вначале очень медленно. Только я этого не замечала. Мне было не до проблем в семье. Тогда я еще по инерции жила в своем узком мирке, в своих личных проблемах. Сутулый подросток, с парочкой прыщей на лбу под ровной челкой, зачесанной набок, с грудью, которая только называлась этим гордым словом, а на самом деле не нуждалась в лифчике и прекрасно себе пряталась под майкой. Меня бесили мои каштановые волосы и мои совершенно разные глаза. Да, мне досталась какая-то дурацкая мутация от моей прабабки по маминой линии, которую расстреляли во время Революции. Иногда глядя на себя в зеркало то в один, то в другой глаз, я думала, какой из них я бы выковыряла с особым наслаждением. Наверное, оба. Потому что они оба мне не нравились. Ни бледно-голубой, ни второй, болотно-зеленый. Я закрывала их по очереди длинной челкой или носила темные очки. Вот если природа решает на ком-то оторваться, то по полной программе. С внешностью меня явно обделили больше всех в моей семье. Мне не повезло ни с длинными ресницами, ни с красивым лицом, как у моей мамы, ни со светлыми волосами как у всех северянок, и даже у моих младших сестер волосы были русыми, а у меня эти лохмы, вроде и темные, но отливают какой-то ржавчиной. Разве что только кожа белая до неприличия и на ней видно каждый прыщ и две дурацкие маленькие родинки на щеке. С зеркалом я не дружила. Я смотрелась в него только для того, чтобы замазать очередной прыщ на лбу или с особым наслаждением выдавить его и сообщить своему отражению, что уродливей я никого не встречала.

Зато я любила витать в облаках. И как раз в то время, как назло, влюбилась в самого красивого мальчика в школе со странным именем Спартак. Увидела на школьной линейке и все. Меня переклинило, и больше ни о ком другом я думать не могла. Сандра, моя подруга, сказала, что это имя книжного героя. В тот же день я побежала в библиотеку и взяла эту книгу. За одну ночь я прочла историю смелого и отчаянного гладиатора и влюбилась в живого Спартака еще больше. Они слились для меня в одно целое, и я присвоила ему кучу качеств, которых у него априори никогда не было. Но первая любовь, она такая. В каждом недостатке найдешь кучу достоинств.