ДСВ. Книга 2 (СИ) - Аэзида Марина - Страница 23

Зачем она проболталась, дура?!

— Ну же, родная, ответь, — голос отца стал мягким, как часто бывало, когда он пытался чего-то добиться. — Это он?

— Да, — выдохнула Данеска. — Но я тоже была в этом замешана. Поэтому если кто-то узнает, если ты когда-нибудь кому-нибудь об этом скажешь…

— Я понял, не продолжай. Разумеется, я не причиню вреда собственной дочери. Но каков Ашезир, а?! — он воздел руки к потолку и в изумлении покачал головой. — Надо же: умудрился убить отца, потом занять престол, а теперь еще и повесить вину на своего врага. А еще наивным мальчишкой прикидывался… Ладно дочь, а теперь расскажи все по порядку.

Она рассказала, а в конце добавила:

— Не используй это против Ашезира, не надо.

— Даже если бы я хотел, все равно не смогу. Пока что мне самому это невыгодно, а потом эти знания уже ничего не будут стоить. Но ты молодец, девочка моя, что не потеряла в тот день разума и не испугалась… Но объясни, почему ты тревожишься за Ашезира? Мне казалось, ты его не любишь…

— Конечно не люблю! Ни капельки. Его невозможно любить! Но это не значит, что я желаю ему зла или ненавижу. Я нормально… хорошо к нему отношусь.

— Рад это слышать, — голос прозвучал рассеянно, словно отец о чем-то задумался. Тут же выяснилось, о чем именно: — А кто тебя пытался отравить, по-прежнему неизвестно?

— Нет. Наверное, этого мы уже никогда не узнаем.

— Э нет, так не пойдет. Надо узнать. Пойду снова к божественному, — каудихо двинулся к двери, бормоча на ходу: — Ну надо же, о стольком спросил, а об этом забыл, вот остолоп.

— Отец! Ты только что пришел и уже уходишь?!

— Что? — он обернулся, затем махнул рукой. — А, да, ухожу. Я ненадолго, скоро вернусь, жди.

Данеска скорчила гримасу и противным голосом, передразнивая, сказала в закрывшуюся за Андио Каммейрой дверь:

— Жди. Вернусь. Когда у людей крылья вырастут.

Опять у отца появились ну очень важные дела. Конечно, он собирается выяснить, кто подсыпал Данеске яд, но… Это уже давно не имеет значения, с тех пор столько всего случилось!

Нахмурившись, она с размаху рухнула на кровать, закинула руки за голову и уставилась в потолок: там полз большой мохнатый паук, тянув за собой паутинную нить, и Данеска с неожиданным любопытством принялась следить за его движениями.

Виэльди кутался в тяжелый подбитый овчиной плащ, но даже он почти не спасал от холода и промозглого, порывистого ветра, который, будь он проклят, еще и дул наискось. Морякам приходилось то и дело его ловить, поворачивая паруса. Из-за этого путь удлинялся. Корабль делал немалые крюки вместо того, чтобы напрямую идти к Адальгару, где, если верить отцу, неспокойно.

Люди Виэльди, непривычные к такой стуже, мерзли не меньше, если не больше него. Хоть и не жаловались, но лица у всех были смурые, покрасневшие, кое-кто уже шмыгал носом и покашливал. Как бы воины окончательно не заболели к концу пути. Среди всех только Сарэнди выглядел довольным. Впрочем, ему было теплее, чем остальным: он прижимал к себе девку, согревая, и сам грелся о нее. Друг все-таки дошел до невольничьего рынка на Медной улице и купил себе вожделенную девицу-с-желтыми-волосами. Теперь то и дело рассматривал светлые пряди, теребил их в пальцах и ни на шаг не отпускал рабыню от себя. Разумеется, вызывал этим кучу насмешек, в которых, правда, сквозила плохо скрытая зависть.

Вот и теперь…

— Эй, Сарэнди, дай мне свою бабу пощупать, хоть погреюсь!

— И мне! Нам всем дай!

— Друг о друга грейтесь, псы смердящие!

— Да мы тебе за нее заплатим!

Один из воинов тут же попытался облапить девицу, Сарэнди отпихнул его.

— Пошел прочь! На Медной все были? Все. А только я монет не пожалел! Вот теперь расплачивайтесь за жадность, паскуды!

Девица захныкала: видать, испугалась. Сарэнди принялся ее утешать, да только она не понимала ни талмеридского, ни имперского. Впрочем, если бы понимала, ей стало бы еще страшнее и стыднее. Особенно к вечеру, когда Сарэнди повел ее в закуток, занавешенный шерстяным полотном и шкурами.

— Осторожнее! — хохотнул один из воинов. — А то при таком морозе твое копье заледенеет и переломится!

— Мое копье и при морозе жаром пышет, — крикнул Сарэнди и похлопал себя по паху. — А будешь много болтать, на тебе потренируюсь.

Вокруг заулюлюкали, загоготали, засвистели, так что Виэльди даже пришлось прикрикнуть. Шутки шутками — развлечься перебранкой в длительном и тягостном пути милое дело, — но как бы до драки не дошло.

Хотя в конце концов он сам не удержался и, когда Сарэнди с девицей скрылись от любопытных глаз, со смехом воскликнул:

— Смотри до смерти ее не залюби, а то денег твоих жалко!

К ночи он отправился спать — ему, как рин-каудихо, была отведена крошечная надстройка на корме, но в ней оказалось не теплее, чем снаружи, разве что ветер не гулял.

Он подложил под себя шкуры, с головой закутался в плащ и, наконец пригревшись, закрыл веки.

Закрыл — и тут же в ноздри ударил запах гари и вонь паленой плоти. На корабле пожар? Но тогда почему не слышно криков? И кто это там, впереди? Что за черное, обугленное, дымящееся существо медленно удаляется и тянет к кому-то руки?

На дворцовой площади собралась такая куча народу, какой, наверное, и в дни празднеств не бывало. Еще бы! Редкое зрелище — казнь могущественного вельможи, который казался несокрушимым и недосягаемым.

Для знати соорудили трибуны, простые люди толпились внизу, тянули шеи, чтобы лучше видеть, отпихивали друг друга и гомонили. Отцы и матери усаживали детей на шеи.

В центре площади, окруженной стражниками, возвышалась гора из дров и хвороста, посреди которой торчал столб — скоро к нему привяжут ли-нессера Цаура Саанхиса, а затем подожгут.

Данеске было сильно не по себе. Неприятно сознавать и стыдно, что за их с Ашезиром преступление расплатится другой. Сыновья Саанхиса были лишены наследства, дочери заперты в храме Ихитшир, а все богатства вельможи отошли казне. Похоже, неспроста муж сделал убийцей одного из самых богатых ли-нессеров. Вот и отец так считает. А еще он считает, что это умно, а Данеска, что подло. Однако ей ли кого-то винить? Она сама, пусть и не напрямую, участвовала в убийстве императора. Значит, ли-нессер погибнет не только из-за Ашезира, но и из-за нее, да еще столь жуткой смертью.

Она спрашивала мужа, почему казнь должна быть именно такой, почему нельзя просто отрубить голову или повесить. Он объяснил, что отнявший одну из жизней полубога должен подняться на небо и там держать ответ перед великим Гшархом и другими богами. А быстрее всего до неба долетает дым костра. Правда, Ашезир добавил, что перед самым сожжением палач даст Цауру Саанхису яд, и тот не будет мучиться. Слабое утешение, но хоть какое-то…

По бокам и позади императорской четы сидели вельможи с женами и дочерями. На лицах многих застыло радостное предвкушение.

И эти люди считают талмеридов дикарями?!

Конечно, среди степных жителей тоже есть казни, но никто не воспринимает их как развлечение!

Толпа заволновалась, по ней прокатилось громкое:

— Ведут! Ведут!

Цаур Саанхис, подгоняемый одними стражниками, пока другие прокладывали дорогу, шел в одной нижней рубахе, босой, со связанными за спиной руками. Но — шел, а не плелся. Гордо, не опуская головы, не пытаясь защититься или уклониться от летящих в него комьев снега и грязи.

Данеска вцепилась в запястье Ашезира, даже впилась ногтями. Он дернулся и, сжав зубы, со свистом втянул воздух. Она ослабила хватку и, хотя заранее знала ответ, спросила шепотом:

— Мне обязательно здесь быть?

— Увы, да. Люди не поймут, если уйдешь, — он мягким движением сжал ее ладонь, будто хотел успокоить. — Потерпи. Скоро все закончится. Зато вечером во дворце будет пир… музыканты, танцовщики. Будет весело, вот увидишь.

Праздновать, что казнь свершилась… Пировать над трупом… над пепелищем… Ну да, куда уж веселее?! Дикость!