У «Волчьего логова»
(Документальная повесть) - Калиничев Станислав Сергеевич - Страница 46

Что это был за шпагат? Какие-то шнурки, веревочки, тесемки — все пошло, чтобы набрать сто метров. Постучали камнем по рельсу: сигнал постовым, чтобы возвращались.

Медленно текли минуты ожидания. Наконец послышался шум поезда. Он приближался со стороны Хмельника.

— Ложитесь все, чтобы волной не ударило, — сказал Довгань.

Легли. Владик, прижавшись к земле, намотал на руку конец шпагата и следил за быстро приближающимся поездом. Только паровоз подъехал к мине, Владик дернул шпагат… перехватил его на метр дальше и еще раз дернул. А поезд мчался. Уже половина вагонов прошли над зарядом. Веревка порвалась посередине от собственной тяжести.

А поезд растаял в ночи.

Не сговариваясь, все подхватились и побежали к железной дороге. Решили укоротить шпагат.

Партизаны долго ожидали следующий поезд. Дважды проходили патрули, но они ничего не заметили.

И снова поезд. Паровоз и три вагона всего. «Сказать Владику, чтобы пропустил? Э, да черт с ним! Для первого раза и это было бы неплохо», — думал Довгань и пристально всматривался в кусты, где лежал Владик. Вот он повернулся на бок, подтянул правую руку… Довгань не смотрел на железную дорогу, он слышал шум приближающегося поезда и следил за Владиком. Вот Муржинский чуть приподнялся и дернул…

Снова оборвался шпагат. Партизаны кинулись к Муржинскому.

— К черту! — сказал Владик. — Оставлю всего метров двадцать. Тогда не оборвется.

— Тебя же взрывом убьет, — возразил Довгань.

— Чего там убьет. Осколков ведь никаких… Ну разве что контузит, отбросит взрывной волной. Вы же меня не бросите тут?

— Хорошо, — решается Довгань, — обрезаем бечевку до штабеля щитов. А вот кто будет ее дергать — потянем жребий.

— Товарищ командир… — с надеждой посмотрел на него Василь Крижавчанин, — разрешите мне?

— А что, я хуже? — пожал плечами Игорь. — Жребий так жребий…

— Нет! Не будем тянуть жребий. Это сделаю я, — решительно заявил Миша Середович.

И Довгань понял, что должен разрешить. Он тогда и не пытался понять — почему. Но почувствовал, что согласится с предложением новенького. Может быть, ему тяжелее было потерять здесь кого-то из тех, с кем давно сросся душою, чем человека нового, которого еще не успел так полюбить. А может быть, в эту минуту он понял, что человек, решившийся на такое, не может быть трусом и предателем? А Довганю очень хотелось, чтобы товарищи из Стрижавки оказались настоящими патриотами, которым можно до конца верить и в самую тяжкую минуту.

Скоро рассвет. Хлопцы, кажется, перегорели и уже не так волнуются. Они смертельно устали. Уже бледнеют звезды, и трава под ногами становится влажной от росы. Воздух потерял свою прозрачность… Наконец послышался ритмичный шум за стеной темноты. Насторожились. Через несколько минут показался поезд. Довгань еще раз взглянул туда, где перед щитами, чуть приподняв голову, лежал Миша Середович.

— Ну, ни пуха тебе ни пера! Я верю, что все будет хорошо. Мы отходим и будем ждать тебя в лесу.

А поезд приближался, спешил, тяжело пыхтел дымом и паром. Видны цистерны, площадки с каким-то грузом, покрытым брезентом, часовые на открытом тамбуре. Сыплются под черным брюхом сверкающие жаринки из поддувала.

Хлопцы видали, как рядом с щитами поднялся Середович, взмахнул рукой и, сделав несколько шагов, плюхнулся вниз лицом. Почти одновременно рвануло, до предела уплотнило воздух страшным взрывом. Больно ударило по ушам. Все, что они увидели дальше, было как в замедленном кино. Паровоз резко вздрогнул, состав начал быстро уменьшаться. Исчезли просветы между вагонами сначала у самого паровоза, потом дальше, дальше. Вагоны как бы входили один в другой. А когда все просветы между ними исчезли, паровоз, окутанный клубами пара, медленно сполз боком на шпалы, а задний вагон подпрыгнул и стал все больше и больше отделяться от рельсов. Вот он уже высоко в воздухе, а за ним тянутся другие вагоны. Весь хвост состава задирается и рушится на середину, на цистерны. Что-то взрывается, взлетает в вечернее небо темно-красное пламя, и в его отблесках Довгань видит Мишу Середовича, который бежит, размахивая руками и качаясь из стороны в сторону.

Игорь подхватывает его под руку. Довгань что-то крикнул и сам не услышал собственного голоса.

Партизаны побежали к лесу. Запыхавшись, остановились.

С сияющими лицами смотрят друг на друга и бросаются обнимать Мишу и Владика.

«ЧЕРТОВА ДЮЖИНА»

По вечерам все население лагеря, кроме тех, кто ушел на задание, собиралось у костра. Каждый, направляясь к огню, тащил охапку сучьев.

Хорошо поет Лукашевич. Голос его, чуть-чуть прогорклый от дыма, от вечной боли, которую носит он в груди, западал в сердце каждому.

Если Гриша Гуменчук сидел у костра, то Вася Крижавчанин обязательно рядом с ним.

— Что ты шепчешь? — спрашивал Гриша.

— Так… стихи сочиняю, — отвечал Вася.

— Про войну?

— Зачем мне война… Про звезды. Очень красиво они падают. Вот летит, горит, а падает в никуда. Понимаешь?

— Не понимаю, — говорит Гриша.

— Это ж очень красиво. Вот она есть: яркая, чистая… Потом летит, рассекает небо. И всем видно. На полземли, может быть, видно. А куда упала — никто не видит. Не бывает лежачей звезды. Красиво умирают… На лету и без остатка.

А у костра уже поют самые новые песни: «Жди меня», «Вася-Василек»… Это принесли их в отряд партизаны-наумовцы: Николай Руденко, Николай Спиридонов. Все они в тяжелых боях отстали от своего соединения, и каждый после тысячи приключений добрался в отряд.

Руководство отряда через подпольщиков получало различные сведения о размещении и передвижении вражеских войск, о засекреченном объекте под Стрижавкой, в котором разместилась (теперь они это знали точно) ставка Гитлера. Но для того чтобы передать командованию фронтом эти сведения, нужна была связь с Большой землей. Со слов наумовцев они знали, что крупные партизанские соединения постоянно имеют такую связь.

Учитывая печальный опыт Коцюбинских и Рыбака, которые шли разыскивать такие соединения ранней весною, когда поля только начинают зеленеть и негде спрятаться, они не торопились со второй попыткой. Наконец в начале июня под вечер весь отряд собрался на лужайке, где провожали товарищей, идущих на север.

Командиром группы Довгань назначил комсорга отряда Николая Сидоренко. Это решение было понятно всем. Николай — человек военный, прошел концлагеря, бежал, хорошо знает подполье, да и партизанского опыта ему не занимать. В роли политрука с ним шел Цыбулев, уже однажды прошедший этот путь.

Вместе с ними уходили еще десять человек: Петр Лукашевич, Иван Глуханюк, Леонид Толстихин, Александр Шевченко, Николай Руденко, Анатолий Мичковский, Георгий Белов, Николай Спиридонов, Михаил Тетеря, Василий Бармотин.

Когда все выстроились, к Довганю подошла Оля Слободянюк.

— Куда это годится? — спросила она. — Хоть бы мальчишка с ними, хоть бы старик какой… А то и в разведку послать некого. Ну, вдруг как в селе немцы, а зайти надо обязательно?

— Так что ты предлагаешь? — спросил Довгань.

— Пойду и я с ними. Возьмешь, Коля?

Николай Сидоренко испытующе посмотрел на Довганя.

— Возьмет, — махнул рукой командир отряда, — а куда денется! Нет у него причин тебе отказать. Разве что… вот чертова дюжина получается.

Все засмеялись.

— А что с того? — отозвался Цыбулев. — Чертова дюжина — она для фашистов несчастливая. А для нас, я бы сказал, чем больше, тем лучше.

И «чертова дюжина» ушла в ночь. Ушли хорошо вооруженные и, самое главное, золотые парни: Иван Глуханюк, Цыбулев, Сидоренко, Оля Слободянюк, Лукашевич. Всем отрядом проводили их до опушки леса и долго еще стояли, прислушиваясь к ночным шорохам, к шуму ветра в верхушках сосен.