Добрая фея, прекрасный рыцарь (сборник) (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 6

Отключившись, я пила кофе.

Следующие дни Витя на звонки не отвечал, мама со мной помирилась, а прохожие перестали набрасываться со странными требованиями. Я даже сходила в ветбольницу – но чудной ветеринар там не работал. Так мне сказали.

И всё было неплохо, пока неделю спустя я не лицезрела на своём пороге юношу в маскарадном костюме, блещущего бриллиантами, как тот сундук, который мне предлагали. У юноши был презрительный взгляд и весьма знакомая мина.

- Мы не закончили, - объявил он с порога. – Впусти меня.

Я оглядела его ещё раз и мрачно поинтересовалась:

- С чем это мы не закончили?

- С твоей курсовой, - его разноцветные глаза определённо мне кого-то напоминали.

Я решила уточнить:

- Да? А я вас знаю? Вас как зовут?

Юноша взглядом опустил меня ниже плинтуса и выплюнул: «Вильгельм».

- А-а-а, - протянула я. И поскорее захлопнула дверь.

Ну их к чёрту все эти чудеса!

***

Через час мне позвонил Витя. И как ни в чём не бывало спросил:

- Вик, а к тебе принц не заходил? Предложение не делал?

- Это который кот с бриллиантами? – мрачно уточнила я.

- Ну да!

Я вдохнула поглубже:

- Пусть только ещё раз придёт… И ты тоже!

В трубке наступила обескураженная тишина. Потом:

- Вик… а помнишь, ты у меня на подарок маме занимала?

- Ты издеваешься?

- Вик, ну очень надо, - взмолился Витя. - Ну пойми меня: его то заколдует, и контр-заклятье месяц действует, то украсть хотят: он же принц! И я уже запарился ему невесту искать, пять миров исходил, ему никто не нравится, а тут ты… Ну вот честно, помоги, а?

- Ищи дальше, - посоветовала я и нажала отбой.

Ну их к чёрту, этих принцев!

На следующее утро рыжий кот с разноцветными глазами и презрительной мордой сидел на моём крыльце и умывался.

В тот же день я подала объявление: «Продам кота».

Пока никто не откликнулся.

А вам, случайно, кот не нужен?

Потому что ты со мной

Он давно уже разучился чувствовать – и мир стал для него серым, точно завернулся в дымчатый туман. И только её рыжие волосы горят для него, как костёр в ночи.

Он мнит себя богом. И, как бог, распоряжается её судьбой. Но разве можно подчинить огонь?

Она светилась.

С лицом, напоминающим лукавого лисёнка, с доверчивыми взглядом, и, конечно, волосами странного, удивительного цвета, который люди называли рыжим, она светилась, точно огонь в ночи – дерзко и бесстрашно. Волосы  – особенно волосы, по ним он узнавал её всегда. В его чёрно-сером мире они действительно были сродни свету.

Она жила ещё в те дни, когда люди строили для него кромлехи. Он помнил отражающееся в её глазах звёздное небо и всполохи пламени – серые, как и всё вокруг. Её затаённую улыбку, обращённую стоящему у алтаря юноше. Их руки, их объятья, её голос… Её кровь на том же алтаре. И, конечно, её разметавшиеся рыжие волосы, мгновение спустя ставшие костром. Костёр, небо, звёзды – грязно-серое и мглисто-чёрное. И только её волосы по-настоящему горели.

Спустя сотни ночей и тысячи лиц, когда каменные круги ушли в туман, а на их месте выросли храмы, украшенные крестами, он встретил её вновь. Не узнал сначала: её волосы закрывал апостольник. Но глаза сияли по-прежнему, а лицом она всё так же походила на лисёнка. Только улыбка предназначалась теперь кресту и распятому на нём изваянию.

Он не был против. Он вообще легко относился к чувствам: люди мимолётны и хрупки, как огонёк свечи. И чувства их преходящи и не стоят его внимания. Сам он никогда не испытывал ничего подобного или же не помнил об этом. Всё, на что он был способен – это интерес. А она интересовала его, интересовал её свет, её тепло. К тому времени у него уже было достаточно слуг, по той или иной причине привлёкших его внимание, и все они были серыми тенями по сравнению с ней. Так почему бы и ей не сиять для него? К тому же он ясно видел на ней рок скорой смерти. Наверное, большинство людей назвали бы милостью то, что он собирался ей подарить. Чем рождаться вновь и вновь и умирать до срока – даже по-человечески очень сладко вместо этого жить вечно.

Когда он пришёл к ней, она назвала его дьяволом и, зажмурившись, вцепилась в молитвенник. А он вспоминал, как выходил для неё из тумана сотни ночей назад, становился у камней рядом и ветром гладил её волосы. Тогда она не замечала, сейчас не хотела видеть. К его словам и тогда, и сейчас она оставалась глуха.

Как и много раз до неё, он не принял её чувства в расчёт. Она просто не понимает, решил он, что получает взамен её кельи и молитвенника.

Вечности она совсем не обрадовалась. От слуг-теней сбежала, и это подогрело его любопытство. Когда она вернулась в монастырь, он последовал за ней и смотрел потом, как она замирала ниц перед распятьем, как растрёпанные рыжие волосы сияли вокруг её головы ореолом. Смотрел и не понимал, совершенно не понимал её упрямства и верности кресту. Разве крест сделал ей в подарок вечную жизнь и молодость? Разве крест стерёг её?

Она прогоняла его раз за разом, обливаясь слезами и истово бормоча молитвы. В её глазах он читал страх и отчаяние – и не понимал их тоже. Но уходил. Ему скучно было долго оставаться на одном месте.

Когда монастырь разрушили, а руины утопили в крови, он снял её тело, пронзённое копьём, с того самого распятья и унёс в замок одного из своих слуг. Пробуждение её очень расстроило. Долго она не понимала, что жива, а когда поверила – сбежала снова. Он думал, опять в монастырь.

На окраине ближайшей деревушки, заглянув в бедную сельскую церковь и отбив поклоны распятью, она приготовила костёр и взошла на него сама. Он смотрел, понимая, что его слов она снова не услышит. А значит, костёр всё равно будет.

Он думал, что этого ей хватит, чтобы понять самой: он подарил ей вечность. Рядом с ним или же нет – но вечность.

Она, казалось, понимать не хотела. Она обнаружила удивительную тягу к самоубийству – такую же страстную, с какой раньше поклонялась кресту.  Понадобилось около сотни её человеческих лет, чтобы она осознала – умереть не удастся. Тогда она обратилась к нему сама: отпусти.

К тому времени он стал терять к ней интерес, но снова, в который раз объяснил ей, что это невозможно. Она рыдала у его ног, называла вечность проклятьем, его – как и раньше – дьяволом, себя – осквернённой.

Год спустя он нашёл её в подвале очередного монастыря, на серебряной цепи, истощённую, больную, но безнадёжно живую.

И снова, очнувшись, она шепнула ему: отпусти. И, чуть позже: уйди.

Он ушёл, но перед этим повторил, что она будет жить, хочет того или нет. И только с ним.

Она опять не поняла или не услышала. Позже, ещё через сотню лет он встретил её на людной площади пропахшего дымом и нечистотами человеческого города – под руку с  каким-то юнцом. Она прошла мимо и не заметила, не узнала. Но светилась по-прежнему.

А ещё через год в склепе, на отпевании, она нашла его и всадила стилет точно там, где у людей сердце. А потом удивлённо смотрела на девственно-чистое лезвие, и губы её дрожали.

«Ты можешь быть только со мной», - повторил он, и снова оставил её. На полсотни лет.

Слуги-тени шептали ему, что она выходила замуж ещё три раза. Её пятого мужа он увидел уже в склепе. Она стояла на коленях перед облачённым в саван телом и бездумно смотрела куда-то в сторону. Но обернулась, почувствовав его присутствие. На этот раз не было кинжала, не было слёз. Только: «Он был хорошим человеком». И ещё «Зачем?».

Он вернул ей вопрос. Зачем? Она же знала, что может быть только с ним.

«Но почему?» - удивлялась она. «Я же его только поцеловала, - сказала она, дотрагиваясь пальцем до своих губ. – Я проклята. Ты проклял меня, демон». И снова: «Зачем?»

«Я позволил тебе жить вечно и наслаждаться молодостью, - отозвался он, глядя на поникшие серые лилии в её руках. – Чем ты не довольна?»