Полуостров сокровищ (СИ) - Зимин Дмитрий - Страница 37

Вдох-выдох…

Когда я впервые плыл через Кольский залив, было легко. Рядом был Олег, рядом был Сигурд… С Лумумбой, моим первым и единственным наставником, тоже было легко. И в горе и в радости, как говорится. Когда в Москве, на разборках со шпаной я схлопотал пулю в живот, он не отходил от меня ни на шаг. Поил своими унганскими зельями, помогал ходить до ветру, ночевал рядом с моей постелью… Я тогда выжил только благодаря ему.

А потом, когда Лумумба, разругавшись в пух и прах с тогдашним руководством, с треском вылетел из АББА, причем без права применения магии в Москве, я ушел вместе с ним.

Мне предлагали остаться. Поступить к любому из практикующих наставников, на выбор, и жить не тужить… Но я даже не раздумывал. Полтора года мы с бваной перебивались случайными заказами на воспитание полтергейстов и расшалившихся домовых. Чуть не загнулись на голодном пайке от абстиненции. Для нас, бывших штатных сотрудников, оказалось неприятным сюрпризом, что Пыльца на черном рынке стоит сумасшедших денег, а найти чистый продукт почти невозможно… Так бы и сгинули под каким-нибудь Смоленском, если б не товарищ Седой. Возглавив Агентство, он первым делом нашел Лумумбу и попросил вернуться.

Вдох — выдох… Дождь перешел в противную морось, но плыть от этого не легче.

…Увидев наставника сейчас, я натурально испугался: поначалу он меня даже не узнал. Сидел в жарко натопленной бане — она ему, видите ли, напоминала родную Африку — пил самогон и разговаривал с лоа. Банник, добрая душа, всё пытался сунуть ему соленый огурец…

Если останусь жив, никогда не буду вспоминать того, что мы с наставником друг другу наговорили. Но самое страшное было вот что: Лумумба поверил в виновность Ольги.

Пока меня не было, он перебрал все способы, которыми могли умертвить князя Игоря и пришел к заключению, что был применен магический яд. Доза микроскопическая, укол почти незаметен, поэтому добрый доктор Борменталь ничего не заметил. Будучи безупречным профессионалом, он оказался элементарно подслеповат.

— Нельзя бежать с тонущего корабля, — сказал я бване, вспомнив давешний разговор с Олегом.

— Я вовсе не бегу, — Лумумба, попытавшись сфокусировать на мне взгляд, чуть не свалился с лавки. — Как преданный капитан, я тону вместе с ним.

— Никто не верит в виновность Ольги.

— Вера в невиновность — это катахреза, — глотая, как воду, самогон из граненого стакана, возразил наставник. — Существуют факты. Если отбросить всё невероятное — то, что останется и будет истиной.

— Мы можем вернуть душу Игоря…

— Пусть мертвые сами говорят со своими мертвецами.

Лумумба, унган в шестом поколении, отказался говорить с духом мертвого князя. А как это было бы красиво! Игорь, собственной призрачной персоной, является в суд и заявляет, что любимая супруга невиновна. И, конечно же, называет настоящего убийцу…

Впрочем, убийцу мы отыщем и сами: следователи мы, или где?

Вдох-выдох. Вода становится медленной и тягучей, как кисель. В её глянцевой поверхности отражается луна…

Надо мной нависает громадная оскаленная пасть, но я только цыкаю зубом, и она скрывается в пучине: запрет на Пыльцу в моем личном заплыве отсутствует. Бабка расстаралась. Намекнула, конечно, что из своих кровных запасов отрывает, но ведь ради правого дела… Я, конечно же, обещал не остаться в долгу.

В Москве, найдя частную точку торговли Пыльцой, я был бы обязан доложить куда следует, и бабку бы замели. Но здесь, в Мангазее, слава Макаронному монстру, были иные законы. То есть, раньше были…

— Вот эта, — говорила старуха, выдвигая ящик комода, разбитый на аккуратные ячейки, — С Гоа. Очень хорошая. Действует быстро, не оставляет послевкусия и почти не дает отката…

Комнатка её, сплошь заставленная фарфоровыми пастушками, глупого вида собачками и кошками, помахивающими поднятой передней лапкой, корицей пропахла необычайно. От этого казалось, что Завесу можно даже не сдвинуть, а просто сдуть.

На деревянных полочках вдоль стен красовались валенки. Расписные, с вышивкой, с меховой оторочкой…

— А вот эта, — ведьма достала следующий мешочек, перетянутый современным пластиковым зажимом, — из Индонезии. Не такая, как с Гоа, но тоже очень, очень хорошая. А это, — следующий пакетик с ярко-синим порошком, — Сырец из Китая. Бьет, как паровой молот, возможности — уровня Дарта Вейдера. На время, конечно, да и откат — только держись. К сырцу нужно загодя привыкнуть, так что не предлагаю.

— Мне нужно переплыть залив.

За окном сверкнуло, на миг высветив на лице бабки каждую морщинку. Затем громыхнуло так, что не только стекла задрожали, а и половицы приподнялись.

— Охо-хо… — старуха подошла к окну и задернула занавески. — Не часто в наши широты гроза приходит, ой как нечасто. Разок лет в пятьдесят. Свезло тебе, дурачок. Как утопленнику.

— Не каркайте.

— А я и не каркаю. В грозу Океан — чистая смерть. Волна такая — танкеры опрокидывает. А ты говоришь, переплыть…

— И сколько она продлится?

— Гроза-то? Да кто ж его знает. Может, к завтрему стихнет, а может — на седмицу зарядит.

— Я всё равно поплыву.

А что мне остается? Ковры-Вертолеты, как бвана, я еще не умею…

Бабка пожевала губами.

— Не вместно мне спрашивать, но всё-таки: на хрена тебе, касатик, на тот берег? Подвиг ты уже совершил, силу молодецкую показал…

Я вздохнул.

— Не вместно мне отвечать, но всё-таки: — ключ к нашим проблемам надо искать там. Нутром чую.

— Ах, нутром… — старуха понимающе кивнула. Ну… тогда сырец — то, что доктор прописал.

— А как же обратка?

Я помнил, что такое закинуться Синькой — так у нас называли сырую, необработанную Пыльцу. Возможности она и вправду давала исполинские. И так же быстро выжигала мозги. Как порохом.

— Есть один способ. Но об этом — молчок. Рот на замок, замок — в огород. Поклянись.

Я ударил себя в грудь.

— Могила.

Усадив меня в изножье застеленной белым кружевным покрывалом кровати, бабка достала из комода потертый кожаный нессесер, гнутую, закопченную снизу ложку и зажигалку «Зиппо». Затем протянула руку и щелкнула кнопкой старенького кассетного магнитофона «Романтик».

— Это так, для настроения. Муж-покойник любил говорить: блюз — это такая музыка, когда хорошему человеку плохо… — она подмигнула. — Расслабься, дурачок, я не сделаю тебе больно.

В нессесере, как гильзы в газырях, лежали стеклянные шприцы и иглы с канюлями старинного литья. Достав один, старуха аккуратно нацепила иглу и затянула покрепче.

— От мужа инструмент остался. Он ведь доктором был, Михайло свет Афанасьевич… Уж восемьдесят лет скоро, как помер, пусть земля ему будет пухом, а всё в гости ко мне, старой, захаживает… Не ссы, касатик. Всё стерильно.

Кинув мне резиновый жгут, приказала перетянуть руку, а сама, отмерив на электронных весах дозу, высыпала её в ложку и щелкнула зажигалкой…

Вдох-выдох. Вдох…..Выдох. Холода я уже не чувствовал. И не потому, что привык, а просто руки-ноги онемели. Я еще мог ими как-то шевелить, но ощущение того, что это не мои конечности, а деревянные колоды, всё усиливалось.

Вдох… Выдох.

Из воды, прямо передо мной, воздвигся голый бородатый мужчина. От пояса он был покрыт крупной чешуей и стоял на хвосте, как дельфин. В руке мужчина держал трезубец. Отплевываясь от соленой воды, я перевернулся на спину, выпучив глаза на новое морское чудо.

— Ну вот мы и встретились, красавчик. Долгонько же тебя ждать пришлось, — трубно проревел мужик и махнул трезубцем. Сверкнула молния, небо, как фарфоровое блюдце, раскололось пополам.

— Ты Водокрут! — догадался я и схватился за запястье. Оберега, подаренного котом после приключения у колодца, не оказалось. Потерял, растяпа.