Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В. - Страница 9

Я видел как изменился знакомый бизнесмен после «школы МХАТа». И не то, чтобы его бизнес сразу «взлетел», и образ, сделанный им в фильме Охлобыстина, не всегда помогал, но устойчивость, эффективность — сразу возросла. А главное — спокойнее стал. Потому что стал лучше видеть, понимать своих партнёров.

Чтобы гайку закрутить — слесарю надо уметь закручивать гайки. А начальнику — как того слесаря убедить. Быстро и правильно гайки закручивать. И лицедейство — связность речи, интонационное богатство, манера, внешний вид… — элементы такого убеждения. Отчего, как в нашей батарее, дело делается на секунды быстрее.

В батарее от этого зависела вероятность выживания личного состава. И не только нашего. Здесь… скольких сирот я не смогу принять, накормить, выучить… из-за недостачи ресурсов? Возникшей из-за отсутствия «вдохновляющего и мобилизующего центра по закручиванию гаек»?

Повторю: то, что мне пришлось вспоминать куски всего этого… драматургического — не имело целью создание чего-то развлекательного. Весьма прагматические цели — смазка колёс моей административно-производственной машины элементарным лицедейством. Стиль поведения, нормы общения, корпоративная культура… всё очень просто. Если знаешь.

— Напрягись и изобрази «эффективного менеджера».

— Зачем?

— Привыкнешь напрягаться — станешь. Или — сдохнешь.

Теперь к этому добавилась иная задача: театрализованный агитпроп. На условно враждебной территории.

Я зазывал к себе Хотена с Трифой, вываливал на них куски вспомненного, читанного, виденного. Как-то сшивал логикой и целесообразностью, обрезал под задачу (оперы — не будет, «Танец маленьких лебедей» — не сейчас, плюмажи, кастаньеты — не надо…) и выгонял. Трифа записывала мои бредни в книгу для памяти, а Хотен, ошалевший от потока новизней, пытался воспроизвести.

Если бы не гонор — он бы сломался. Скис, заюлил бы:

— Всё, хозяин, ты — умный, я — дурак. Чего изволите-с?

Но он продолжал дёргаться.

У него хватило ума для самоанализа. Он находил в себе те хохмочки, которые я проповедовал.

— Завязка-кульминация-развязка… Ё! Так я ж сам! Вот же…!

— Теперь прикинь — где должно быть больше экспрессии? Где голос громче, с дыханием жёстче? «Сказка — ложь, да в ней намёк…» — какая интонация? Тоска? Соболезнование? Издёвка? Пожелание? Угроза?

В фразе — «я тебя люблю» — всего три слова. Попробуйте выделить каждое слово интонацией. Чувствуете, как меняется смысл? Вплоть до оскорбления. А теперь — мимику добавить. А вариации моторики? Хотя бы одним пальцем. — Каким? — Какими. Какими вы сочтёте уместным.

Хотен был талантлив. Многие годы лицедейство, вкупе со свойствами личности, было причиной его бед. Он, как выяснилось, и не женился поэтому: предполагаемый тесть увидел, как будущий зять его передразнивает, и вышиб со двора. У меня, освобождённый от необходимости чего-то постоянно копать, пахать, пилить, добывая «хлеб свой насущный», Хотен развернулся. Самоэксплуатация его зашкаливала — мне пришлось насильно загнать его на покос, чтобы отдохнул чуток мозгами.

Не помогло. Он так изобразил нападение стада ядовитых змей, что у меня половина работников разбежалась. Позднее столь убедительно рассказал о виденной жар-птице, что десяток парней всю ночь просидели в кустах, мечтая поймать невидаль, или, хотя бы, ухватить перо.

Мастерство его росло. Он был универсал. Почти. Собственно актёрская деятельность — изобрази в лицах — у него получалось всё лучше. Стремительно увеличивалась способность придумать новый текст. Отчасти потому, что здесь, на Стрелке, сходились разговорные и фольклорные особенности разных местностей и племён. А умение смотреть на людей, слушать их, замечать особенные, характерные чёрточки — у него было: без этого успешно не спопугайничаешь. Я лишь чуть формализовал.

— Тебе обед нынешний — как?

— Эта вот… ну… вот что я тебе скажу, Воевода…

— Мне — не надо. Вон ворона сидит. Ей расскажи.

— ???!

— Чего «нет»? «Чёрный ворон, что ты вьёшься» — воин ворону песни поёт. Илья Муромец со своим Бурушкой беседовал. Роланд, был такой, Дюрандалю, мечу своему, плакался. В чём проблема? Поговори с граблями. Об их тяжёлой граблятской доле. Так, чтобы им было интересно. И нам — послушать.

Азбука. Общение с неодушевлённым предметом. «Уж всегда ты, сарафан, пригождаешься. А не надобен — под лавкой валяешься». Сочини и спой своим портянкам песню. Про несчастную любовь. Типа:

«Эх, лапти да лапти, да лапти мои!

Лапти новые, кленовые, решетчатые!».

Пошла у него и режиссёрская работа. И, к моей радости, педагогическая деятельность. Учить риторике, как я уже объяснял, надо было многих.

А вот администрирование… Пришлось ставить «директором шалмана» одного из своих инвалидов. Уже не Бряхимовского похода, а этой зимы. Мужик в лесу медведя повстречал. «И поспорили они…». Медведь риторики не воспринял. Проигравшего диспут и пострадавшего физически, поставил начальником над риторами.

Кстати, эта сценка была сыграна и неоднократно переделывалась каждым новым поколением курсантов.

Из особенного? — Зеркала. Как он прибалдел, когда увидел себя со стороны! Оторваться не мог!

Строил морды, язык себе показывал. Потом пошли «маски» — мимические выражения характерных чувств. Потом начал ходить мимо. Поглядывая через плечо. Вставать, приседать, разворачиваться… Менять костюмы, походку… Передразнивать меня и моих ближников… Оч-чень познавательно! Потом погнал к зеркалам своих учеников.

Когда я удивлялся:

— Да к чему это? Ты ж и так их со стороны видишь.

Объяснял:

— А так — с двух сторон! Так то… крепше!

Талантливые люди у меня были. Кое-кого я ещё по прошлым делам приметил, кто сам пришёл или Гапа привела. Так формировался первый класс Хотена. Учили… не сколько мы их учили, сколько они сами учились. Сами придумывали и пробовали.

Вплоть до конфликтов.

Знакомая из ГИТИСа рассказывала, как они студентами отрабатывали учебную программу — просили подаяние в Московском метро. Типа: «мы сами не местные, помогите люди добрые…». Этюд у них такой был.

Я про это как-то болтанул. Не про метро, конечно, но курсанты вздумали попробовать «на натуре».

Ага. У меня за такие дела… Общество же всеобщего благоденствия! Голоден-холоден? — Воевода поможет! Мда…

Хотен кинулся учеников своих с кичи вынимать. Тоже… в образе. Почти получилось. Но прокололся в подробностях амуниции. У меня-то кафтаны форменные. Стража углядела, взволновалась: дело уже на заговор тянет! Пока мне доложили…

Объявил благодарности. Страже — за бдительность, артистам — за достоверность игры, Хотену — за успешность учеников.

Осенью часть из них отправилась, в порядке обычной ротации персонала, по факториям. Они не были «чистыми артистами». Этот навык был дополнением к основной специальности. Например — дворник. Или — приказчик.

Сложнее шла подготовка подобных «умельцев» для не-русско-язычной среды. Хотен здесь… не тянул. Но команда Трифы к этому времени составила уже сборник сказок и сказаний соседних племён — у нас была стартовая точка, исходный материал, на основании которого мы могли построить доходчивую, воспринимаемую пропаганду. Вкладывая в уста мордовского коня, например, не только его «родной текст» о пользе земледелия, но и комплементарное упоминание о Всеволжске, где «люди добрые землицу пашут и горя не знают».

Наконец, мы созрели и для решения исходной задачи: прямого обращения к русскому народу на неподконтрольных мне территориях, к ведению «псевдо-народной» пропаганды «мобильными сказочниками» в «Святой Руси».

Едва ли не важнейшей заботой моей в то время было отношение населения Залесья к двум недавним хохмочкам: разгрому Клязьменского каравана и казни епископа Ростовского Феодора.