Священные монстры (портреты) - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 7

Леонтьев параллелен и Уальду и Ницше. Недаром его иногда называли "русским Ницше". Общая у них основная тема - отвращение к современному европейцу-обывателю. (Ницше ненавидел более всего своих компатриотов немцев) в этом же к ним близок Уальд. Наш Леонтьев даже несколько опережает двух европейских гениев, родившийся в 1830 или 1831 году, он ранее сформулировал свои взгляды и умер на десяток лет раньше Уальда и Ницше. Правда Ницше уже в 1888 году сошел с ума (в этот же год погиб Ван-Гог) и последние 12 лет прожил в психиатрической лечебнице.

У Леонтьева была своя теория развития нации. Нацию он уподоблял растению. В жизни нации он разделял периоды: буйного роста, ясной зрелости, цветущей сложности, вторичного упрощения и гибели. Здесь Леонтьев близко сходится с другим русским прорицателем , родившимся лет за пять до его смерти и умершим через 30 - с Велимиром Хлебниковым, с его "Досками Судьбы". Оба фаталистичны.

В периоды ясно зрелости и цветущей сложности создается обычно Великая культура. Скажем, Древняя Греция за какие-нибудь несколько веков своего существования (с V по III век до н.э.) дала миру около 500 культовых гением: полководцев, драматургов, скульпторов, философов, математиков. Впоследствии эту теории развил Лев Гумилев. Он, конечно, подошел к ней несколько иначе, более по научному, объясняя вспышки пассионарности наций чуть ли не вспышками на солнце, но суть общая с Леонтьевым. А именно, что жизнь наций детерминирована определенными условиями, что нации рождаются и умирают, как люди и растения, имеют возраст.

Военный врач Константин Леонтьев разумеется исходил из естествоиспытательских идей своего времени. Он знал и любил естественные науки. Но свое время он значительно опередил. Тогда так не мыслил никто, ни в России, ни в Америке, ни в Европе.

Неудивительно, что общая масса современников относилась к писателю и философу Леонтьеву равнодушно, его едва знали, в то время как гремели Толстой и Достоевский. Леонтьев с его социальными идеями, с отвращением к европейцам и любовью к варварству, к туркам, с его импрессионизмом, был малопонятен. Граф Толстой был попроще, его романы были попроще, его видение мира: брюхатая Наташа Ростова, Пьер Безухов, тетешкающий ребенка, были свои, близкие.

В последние годы жизни, как известно, у Леонтьева появился молодой поклонник, тоже странный писатель Василий Розанов. Ему нравился Леонтьев реакционер и показной мракобес. Леонтьев предлагал заморозить Россию, дабы остановить процесс надвигающейся революции. Леонтьеву не вняли. Славянофилы считали его чудаком, цари, очевидно, тоже. А зря, совет был дельный. Россию заморозили уже большевики и до поры до времени заморозка действовала. Правда, через полсотни лет после революции доморощенные средние европейцы диссиденты - все же явились орудием всемирного уничтожения и своими стенаниями (как христиане Римскую империю) разрушили Великую Советскую Империю. Но Леонтьев этого всего уже не видел.

Велемир Хлебников: святой

В юности, где-то в возрасте двадцати одного года я переписал от руки три тома Хлебникова. Купить себе это очень редкое издание я не мог, ксероксов еще не существовало, поэтому пришлось переписать. Тетради эти куда-то делись. Потерялись на жизненном пути.

"И вот я снял курчавое чело с могучих мяс и кости... Где тот, кому молились раньше толпы?

...Но с ужасом я понял

что я никем невидим

что нужно сеять очи

что должен сеятель очей идти" - написал Хлебников в одном из последних стихотворений. Здесь совершенно ясно заявлена основная трагедия Велимира Хлебникова: его соревнование с Пушкиным. В соревновании он победил, снял курчавое чело, того кому молились раньше толпы с могучих мяс и кости. Однако победить Пушкина талантом, средствами поэзии оказалось недостаточным. Победа Хлебникова оказалась невидна всем, видна лишь немногим. И до сих пор не видна.

Хлебников не только неоспоримый гений поэзии 20-го века. Он намного крупнее и больше Пушкина, заявленного гением поэзии 19-го века. В 20-м веке было достаточное количество высокоталантливых поэтов, но все они: Маяковский, Мандельштам, Пастернак, Крученых, но все они, плюс еще многие, без остатка умаляются в Хлебникове. То есть в полифонном, политематическом поэтическом мире Хлебникова звучали и мотивы Маяковского и Мандельштама и Пастернака и Крученых.., но их всех вместе может заменить один. Даже Блок с его якобы уникальной поэмой "Двенадцать" может быть найден в Хлебникове без труда. Это сразу несколько поэм, включая поэму "Ночь перед "Советами". "Ладомир" и "Война в Мышеловке" могут быть рассматриваемы как прототипы поэм Маяковского и, по всей вероятности, так оно и было. Маяковский слушал учителя. Велемир Хлебников сделал столько, что хватает как раз на дюжину первых русских поэтов 20-го века. Причина того, что он до сих пор невидим, непризнанны его поэтические размеры даже спустя 79 лет после его смерти в деревне Санталово - причина этого непоэтическая. Это лень, глупость и тупость наших современников. Подумать только - возвеличивать довольно ничтожную Анну Ахматову (прав был Жданов в своей оценке ее достаточно жеманных и мелких стихов), бессвязную Цветаеву, небольшого Пастернака и игнорировать поэта, написавшего "Усадьба ночью чингизхань!", мрачные строки "Войны в мышеловке": "Воскликнул волк:

- Я юноши тело ем! / Мы старцы подумать пора, что делаем...

...Иль пригласите с острова Фиджи

Черных и мрачных учителей

И изучайте годами науку

Как должно есть человечью руку..."

Хлебникова называют в ряду других поэтов. Но ему место впереди, одному. Одному ему стоять, держа в руках снятое с могучих мяс и кости "курчавое чело" - голову Пушкина. Конечно он прекрасно понимал, что соперник у него один - Пушкин. Со всеми другими он и не соревновался.

Одна из особенностей поэзии Хлебникова - он связан с Азией: Индией, как ни один русский поэт. "Рабыня с родинкой царей на смуглой груди" - Азия любовь Хлебникова. В его стихах во множестве встречаются имена полководцев и героев Азии. Возможно азиатская ориентация Хлебникова одновременно и причина отсутствия восторга по отношению к нему у законодателей нашей культурной моды. Ведь и дворянство и позднее русская интеллигенция и советская интеллигенция традиционно искали примеров для подражания на Западе. Потому и обласкан Пушкин, что он на самом деле - Евгений Онегин, - западный щеголь в воротничках, лакавший "вдову Клико", пунши, одетый в парижско-лондонские тряпки, подражавший англичанину Байрону и французу Просперу Мериме. Обезьяна в лампасах, на коротких ножках.