Священные монстры (портреты) - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 1

Эдуард Лимонов

Священные монстры

(портреты)

Оглавление:

Предисловие

Поэт для календарей: Пушкин

Достоевский: 16 кадров в секунду

Бодлер: новый эстетизм

Де Сад: создатель вселенной насилия

Константин Леонтьев: эстет

Велемир Хлебников: святой

Мистический фашист: Гумилев

Ницше: отверженный

Винсент Ван-Гог: волосатые звезды

Набоков: отвращение к женщине

Луи-Фердинанд Селин: желчный инвалид

Жан Жане: вор

Эдит Пиаф: воровка

Адольф Гитлер: художник

Владимир Ленин: эмигрант

Бенито Муссолини: опыт неудачника

Пьер-Паоло Пазолини: ненавидимый

Джон Лейденский: сексуальная революция Средневековья

Слободан Милошевич: битва за Сербию

Че Гевара: gerilliero heroico

Гоголь: бессмертные типы

Оноре де Бальзак: первый писатель

Джордж Оруэлл: ренегат

Генри Миллер: "китаец"

Маяковский: позер

Булгаков: льстит обывателю

Юкио Мишима: да, Смерть!

Александр Блок: гениальный п...острадатель

Родован Караджич: президент мертвой республики

Рудольф Нуриев: блистательный

Юлиус Эвола: Маркс традиционализма

Лев Толстой: писатель для хрестоматий

Хэмингвэй: росла ли шерсть на груди?

Зигмунд Фрейд: доктор Фройд

Эдгар По: поэт и девочка

Фоменко/Носовский: великая ревизия истории

Гийом Аполлинер: несчастный в любви

Оскар Уальд: conversationalist

Робер Денар: полковник Боб, солдат удачи

Борис Савинков: террорист

Барон Унгерн фон Штернберг: черный барон

Мао Тзэдонг (Мао): император-крестьянин

Вольфганг-Амадей Моцарт: божественный

Джон Леннон: жучило

Чарлз Мэнсон: чудовище обывательских снов

Жан Марэ: весь Париж

Норма Джин: девка

Исидор Дюкасс / граф Лотреамон: профессор гипнотизма

Элвис Пресли: "Пелвис" всеамериканский

Петр I: выродок

Сахаров: "он помогал"

Юрий Гагарин: погоны из ртути

Предисловие

Всех культовых личностей, собранных мною по прихоти моей как приязни, так и неприязни, объединяет не только бешенное поклонение как толп, так и горсточек рафинированных поклонников. В них во всех есть бешенство души, позволившее им дойти до логического конца своих судеб: Пазолини нашел свою судьбу на вонючем пляже в Остии, убитый персонажем своего фильма и книги ("Рогаццы"), Мисима вскрыл живот на балконе штаба японской армии, по заветам "Хагакурэ", которую он так бешено рекомендовал современникам, Ван-Гог прострелил свою гениальную, безумную голову в кукурузном поле под палящим солнцем Прованса, Константин Леонтьев умер , постриженный в монахи, Джон Лейденский сложил голову на плахе, Жан Жене - в Париже, но вдали от мира, спрятавшись в арабском отеле, и похоронен в Тунисе, Ницше в сумасшедшем доме... Сад в тюрьме, замаскировавшейся под сумасшедший дом.

Эта книга не предназначается для обывателя. Она предназначается для редких и странных детей, которые порою рождаются у обывателей. Для того чтобы их поощрить: смотрите, какие были les monstes sacres, священные монстры, от какими можно быть. Большинство населения планеты, увы, живет овощной жизнью.

Книга написана в тюрьме в первые дни пребывания в следственном изоляторе Лефортово, я помню ходил по камере часами и повторял себе, дабы укрепить свой дух имена Великих узников: Достоевский, Сад, Жан Жене, Сервантес, Достоевский, Сад... Звучали эти мои заклинания, молитвой, так я повторял ежедневно, а по прошествии нескольких дней стал писать эту книгу. Мне хотелось думать о Великих и укрепляться их именами и судьбами.

Одновременно это и ревизионистская книга. Ну, на Пушкина наезжали не раз. Но обозвать его поэтом для календарей еще никто не отважился. Я думаю, что помещичий поэт Пушкин настолько устарел, что уже наше ничто. Надо было об этом сказать. Также как и о банальности Льва Толстого, и о том, что Достоевский для создания драматизма использовал простой трюк увеличения скорости, успешно выдавал своих протагонистов невротиков и психопатов за русских. Я полагаю, что Ревизионизм это хорошо. Он заставляет думать, и таким образом, человечество не спит, движется успешно, строит свой дом у подножья вулкана. Мне всегда хотелось быть тем базлающим мальчиком из сказки Андерсена, который завопил: "А король-то голый!". И мальчику неважно, что будет потом, что все бросятся бить его - ведь боль побоев ничто в сравнении с неизъяснимым удовольствием возопить правду.

И еще: это бедные записки. От них пахнет парашей и тюремным ватником, который я подкладывают себе под задницу, приходя писать в камеру № 25. (Часть записок написана в камере № 24.) Бедные, потому что справочной литературы или хотя бы энциклопедического словаря, чтобы уточнить даты, у меня нет. Синий обшарпанный дубок -столик размером 30 х 60, два блокнота на нем, три ручки - вот вся бухгалтерия и библиотека.

Поэт для календарей: Пушкин

Вульгарное двухсотлетие - юбилей Пушкина совсем потопило его. А с парохода современности он упал давно и сам. Он тут даже не виноват, просто между ментальностью дворянина начала XIX века и ментальностью конца XX века мало общего. Ну конечно "мороз и солнце день чудесный" или "октябрь уж роща отряхает" - это строчки российского календаря, и как посконно-исконно календарные их не забудешь и не заменишь. Это ясно, это гарантировано. Хотя со временем может и забудется, кто автор календарных стихов. Но вот кроме календаря и общих мест (а общие места это: "мой дядя самых честных правил..."), Пушкин нам ни для чего не нужен. Ни для того, чтоб мыслить о любви (тут ни "Я помню чудное мгновенье", ни "Гаврилиада" не помогут). Сейчас мыслят иначе, другими категориями. Во времена Пушкина даже не то что не родился Фрейд, так еще и 40 - 50 лет спустя после него, Тургенев слабовольно обходил вопросы пола. Его Базаров боится Одинцовой. У Пушкина с Татьяной никто не спит, и такую прелестную литературу выносить трудно. Евгений Онегин вообще пустая болтовня, и если это поэма о любви, то это насмешка, светское приличное изложение истории.

Сам Пушкин не отказывал (по примеру своего литературного кумира Байрона, тот и вовсе был бисексуалом, любителем оргий и группового секса) себе в плотских развлечениях, но в литературу это не попало. В литературе соблюдались постные приличия, а то что Пушкина считают автором порнографической поэмы "Гаврилиада" - то это гротескная оборотная сторона той же литературной приличности. На самом деле "Евгений Онегин" - уступает и "Чайльд Гарольду" и другим поэмам Байрона, это ниже, - как новоиспеченные русские детективы Марининой ниже добротного Чейза. Байрон жил в Европе и соревновался с соотечественниками, с Кольриджем и поэтами озерной школы. Пушкин жил в стране, где существовала лишь поверхностная европейская дворянская культура, мало развитая. Потому его Онегин - щеголь-западник как дэнди лондонский одет, но вышедший из родных грязей, и потому нестерпимо провинциальный. Читать банальные строки Евгения Онегина сейчас невозможно они не представляют даже и архивного интереса. Это не энциклопедия русской жизни, как утверждал пристрастный к Пушкину критие - это попытка представить модного дворянского героя нашего времени. Но и герой скучен - фланер и бездельник, и русская жизнь скушна до зевоты. В конце концов самому Пушкину стало скушно от своей энциклопедии, и он забросил поэму. Попытка во 2-й части расшевелить героя - сделать его интересным, прогнать его галопом по Европам - никак не вдохновила Пушкина, он бросил свою затею.