Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 47

* * *

Алехин приехал на место сбора на десять минут раньше назначенного. Форма ему подошла. Вечером, после ухода Рыбникова, он купил в соседнем с отелем спортивном магазине объемистый ранец-рюкзак, куда положил все необходимое. Как они с Антоном шутили в молодости – джентльменский набор: джины́-часы-трусы. Смену белья, носки, медикаменты из ближайшей аптеки. Пару бутылок воды.

– Сидит как влитая! – обрадовался Рыбников, увидев его в обновке. – Сейчас продолжим экипировку. Начнем с личного оружия. Садись в машину.

Иван влез на водительское сиденье, пригласил Алехина сесть сзади и, обернувшись, вручил ему новенький «Макаров» с четырьмя магазинами.

– Проверь машинку, пока писателя не подвезли, – коротко сказал он.

Алехин взял ПМ в руку, щелчком вытащил обойму. Положил ее на сиденье рядом с остальными тремя. Снял затвор с предохранителя. Огляделся. Убедился, что улица пуста, взвел затвор, высунул руку в окно, направил ствол вверх и нажал спусковой крючок. После сухого щелчка поставил затвор на предохранитель, ударом ладони вставил обойму в пистолет и убрал его вместе с магазинами в объемистый карман рюкзака на молнии. Проверил ход застежки туда-сюда. Убедился, что все работает, и вспомнил, как он взял ПМ в руки в первый раз.

Осенью 1995 года Алехина отправили в Челябинскую межобластную школу милиции – что-то вроде crash-course45 для новых офицеров с высшим, но техническим образованием. Он навсегда запомнил первое занятие в оружейке. Пожилой майор с усталым безразличным лицом обратился ко всем курсантам со словами:

– Вы ведь все знаете про Тринадцатую, так называемую красную, колонию в Нижнем Тагиле? И наверняка знаете, что примерно половина из отбывающих там наказание ментов сидят за незаконное применение оружия. Так вот, слушайте внимательно – там нет и никогда не было ни одного осужденного за неприменение! Не надо это записывать, просто запомните: пистолет – ваш лютый враг! Его можно тупо потерять. Можно забыть на подоконнике, посрав в общественном туалете. Его у вас может украсть товарищ по службе, чтобы занять вашу должность. Помните: залетев в притон без пистолета, вы можете получить п…ды, а расстреляв там обойму – срок. Начнем с предохранителя...

По логике челябинского майора выходило, что Алехин должен был навечно поселиться в Тринадцатой колонии. И произойти это должно было еще девятнадцать лет назад – после того как он в запале пролил первую кровь, пристрелив сразу пятерых, когда спасал Гитлера в лесу под Ебургом. Ну ладно, что было, то было. Что касается Гитлера, то он позвонит ему сегодня с дороги, чтобы не будить сейчас, и попросит попридержать билет до следующего раза. Уходя из отеля, он вложил оставшуюся часть денег за липу в конверт, заклеил и оставил на ресепшене. На имя Адольфа. Алехин не любил оставаться в долгу.

Между тем привезли писателя. Из въехавшей во двор темно-синей «Шкоды» выкатился круглый, как колобок, бритый тип в каму­фляже с гитлеровскими усиками под носом, в три прыжка преодолел расстояние между машинами, рванул ручку задней двери и плюхнулся на заднее сиденье рядом с Алехиным.

В машине, после знакомства, писатель попросил обращаться к нему на «ты» и не обращать внимания на его статус.

– Да, на войне я политрук, – заявил он. – Просто рядовой политрук Захаров. Такой же защитник отечества, как и вы. Зовите меня просто – политрук Захаров. Или Платон.

Курская область. Август

Лида принесла вместе с ужином очень плохую весть. Виталик Крючков, командир его дивизиона, скончался ночью в госпитале на Ленина от тяжелого отравления. Три дня в коме. Ни слова не сказал. Картинка вырисовывается та еще. Ребят из расчета Курочкина взорвали в первый день. ЧП на учениях. Непроизвольный подрыв боеприпаса. Какой, на хер, непроизвольный? Какие, на хер, учения? Взорвали пацанов, и концы в воду! Если все так и есть, как он думает, то следующим в траурном списке станет он, Герой России, подполковник Георгий Горовой, командир 329-й зенитно-ракетной бригады ПВО Сухопутных войск Российской Федерации.

Подполковник, одетый в синий шерстяной спортивный костюм с коленями-парашютами, пальцами извлек из пол-литровой банки последний соленый огурец. Огурец не хрустел. Нужно было банку на ночь в холодильник поставить. Да все равно не помогло бы – свет отключили. Только к утру дали. Сжевав огурец, Горовой запил его рассолом прямо из банки. Походил по предбаннику туда-сюда. Увидел, что за окном начинает темнеть, открыл дверь, вышел из прохладной бани в удушливую вечернюю жару, сел на ступеньки и обхватил голову руками.

Мысленно он ругал себя последними словами. Как он мог на это пойти? Как он мог согласиться? Трус! Идиот! Мудило! Дебил! В какой-то момент он даже застонал, не в силах больше выносить безвыходность своего положения. Потом мысленно ухватился за то, что спас жену с дочерью, и перестал беспомощно тонуть в своем горе. Главное, что они в безопасности. Татьяна с Машенькой уехали еще в конце июня в Литву к ее сестре Лане. Та замужем за литовцем. У них свой дом в Ниде, лошади, катер, сосны, белые грибы. Таня каждое лето ездит к ней. А ему нельзя. Невыездной.

Жора был не против ежегодных поездок Тани. Иначе он бы не проводил дней и ночей с Лидой, медсестрой из госпиталя. Все сплетничали за спиной, что у него шуры-муры с Люсей из штаба. И ни единая душа не знала, что у него роман с Лидой. Таня ревновала его к одной, а он спал с другой. И алиби на месте, и совесть чиста. Лида была разведенная, без детей. Горовой – ходок со стажем. Для Лиды он даже завел отдельный телефон с SIM-картой на ее имя, чтобы жена ненароком не поймала его на такой ерунде. Вот и пригодилась конспирация. Нежданно-негаданно.

Это его пока и спасало. А то лежал бы сейчас в морге, как Виталик, постаревший за три дня лет на тридцать, со слезшей, как у змеи при линьке, желтой кожей и выпавшими волосами. В палату к нему никого не пускали, даже жену. Та в коридоре день и ночь рыдала, убивалась, рассказала Лида. В городке (они все жили в военном городке рядом с поселком Маршала Жукова) был объявлен траур. «Погибший на учениях» расчет из второго дивизиона хоронили всей частью.

Теперь только один Горовой знал, что это за учения. Он был уверен, что его уже ищут и рано или поздно найдут. Он не мог оставаться на одном месте. Не мог рисковать Лидой. Перед тем как выкинуть в речку Сейм телефон, он позвонил Тане, сказал, чтобы не волновалась за него. Мол, уезжает в командировку, но возникли чрезвычайные обстоятельства, и они с дочкой ни в коем случае не должны возвращаться в Россию. Он потом все объяснит.

– Не переживай и никому не звони, – сказал, почти прокричал он в трубку, когда Таня начала рыдать. – Я сам буду звонить. Я люблю вас. Все будет хорошо.

У Лиды была дача в Сахаровке. Осталась ей от родителей. Туда он и доехал общественным транспортом в тот же вечер, отдав кошку Мусю на попечение жене прапорщика Исакова, которая обожала детей и зверей и ухаживала за Мусей, когда Таня была у сестры, а он на дежурстве. Взял все деньги, что были дома, документы, Танины драгоценности – два золотых кольца, цепочку и три пары серег с камешками. Сунул в сумку пистолет без кобуры с тремя снаряженными магазинами и ушел из дому. Похоже, что навсегда.

Горовой был плотным, пышущим здоровьем мужиком сорока четырех лет. Год до пенсии по выслуге лет. Они собирались с Таней уехать к ее родителям в Крым. Теперь это было просто, потому что Крым наш, российский. У них был там огромный дом, доставшийся еще от выселенных татар, правда, не на побережье, а в получасе езды до моря, в Старом Крыму. Так назывался поселок. Места – красоты неописуемой. Рядом лес вперемешку с маковыми полями. В лесу – старинный армянский монастырь. Последний раз они там были год назад. В августе, когда Таня с Машенькой вернулись из очередной поездки в Прибалтику. И в этом августе, через неделю, собирались поехать туда. Но жизнь распорядилась иначе. А так мечтали посидеть под тенью столетнего грецкого ореха во дворе, поесть особенных крымских помидоров – «дамских пальчиков» с огорода, которые даже без соли безумно вкусные, словно уже под маринадом. Прогуляться пешком до плато в Планерском, заглянуть в монастырь. Поваляться на пляже в Коктебеле.