Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 45

– Я мог бы что-то придумать про свои иллюзии, чтобы показаться более рефлексирующим и повысить степень доверия к себе, – кричал Захаров, не обращая внимания на то, слушают его Алехин с Рыбниковым или нет. – Но я, когда перечитывал свои тексты, написанные до Майдана и во время Майдана, ясно понял – у меня не было никаких иллюзий. Я сразу понял и беспристрастно сообщил читателям, что: а) на Украине назревает гражданская война; б) поход Украины в Европу будет провален; в) закваска у «антикоррупционной» борьбы украинского народа в целом русофобская – они ведут себя так, словно все их проблемы им завезли из России. В то время как мы им никаких проблем не завозили и вообще не очень обращали внимания на то, что там у них происходит.

Писатель был невысокого роста. Круглый, с двумя мясистыми подбородками. Он все время сморкался в носовой платок, глотал пригоршнями какие-то таблетки и протирал тем же платком круглые очки и красную блестящую лысину. Под носом у него торчали ухоженные усы щеточкой. Время от времени он пощипывал их левой рукой, когда она была свободна. Большую часть времени писатель жестикулировал ею – широкими волнообразными движениями, в такт своим размышлениям о судьбах страны, народа, литературы и по национальному вопросу. Новенькая, хоть и выгоревшая на солнце камуфляжная американская военная форма сидела на нем так плотно, что казалось, она вот-вот разойдется по швам.

Алехин был несказанно счастлив, когда они, наконец, остановились на непредвиденный привал. Кондиционер в «Патриоте» совсем не тянул. Вдоль военной колонны они ехали не меньше часа. Окна пришлось держать закрытыми из-за оглушающего рева моторов и сплошной пылевой и выхлопной завесы. В жизни Алехина путешествия бывали и пострашнее и потруднее. Но в этот раз его не столько утомила сама дорога, сколько нескончаемый словесный понос политрука. Захаров ехал в действующую, как он выразился, армию русского мира не только как писатель, но и как «почетный политрук» одного из ее добровольческих батальонов. Алехин молча завидовал Рыбникову, а тот молча вел машину. Писатель и Алехин расположились сзади. Политрук в сопровождении капитана Рыбникова и подполковника Алехина ехал на фронт не с пустыми руками. Весь проем переднего пассажирского сиденья, часть салона сзади и багажник были под завязку забиты автоматами, цинками с патронами, бронежилетами, гранатометами, деревянными ящиками с похожими на незрелые ананасы осколочными гранатами Ф-1, аккуратно, как елочные игрушки, разложенными по ячейкам. Среди всей этой разношерстной и разнокалиберной амуниции, способной на время вооружить и оснастить партизанский отряд какого-нибудь неистового Че Гевары, был даже пулемет – ПКМ. Алехин на секунду представил Захарова на тачанке и с пулеметом и улыбнулся в первый раз за день. При всей своей неистовости политрук на пламенного экспортера революции не тянул. Гораздо больше он напоминал Алехину киношный образ генерального секретаря госбезопасности, отчима советской ядерной бомбы, Героя Социалистического Труда, маршала Советского Союза, изменника родины и английского шпиона Лаврентия Павловича Берия.

Писатель сидел, плотно прижавшись к Алехину своим пропотевшим, жирным боком, астматически дышал, как карп на прилавке магазина «Живая рыба», и, наклонившись вполоборота вперед, беспрестанно что-то говорил, брызжа слюной прямо ему в лицо. От писателя пахло, как спел один бард о проводнике в поезде, «пивом, носками, табаком, грязным полом», плюс – перегаром, одеколоном и давно нечищеными зубами.

Платону Захарову было лет сорок – сорок пять, что по российским меркам позволяло отнести его к разряду «молодых литераторов». Но писателем он был чрезвычайно плодовитым. Писал исключительно военные боевики. На злобу дня. Благо, тема войны в России последний десяток лет вновь стала востребованной. Это была его очередная командировка на войну. До недавнего времени во всех своих боевых приключениях Захаров скромно именовал себя «простым солдатом родины», которая позвала в поход. И вот теперь повысил себя чином сразу через несколько званий.

Менее популярные литераторы с брезгливой завистью величали его между собой «соловьем Генштаба». Его четыре романа о Чеченской войне – «Ведь это наши горы!», «Смерть на Минутке», «Двадцать пятая рота» и «Грозовой перевал» – стали бестселлерами и разошлись миллионными тиражами. По двум из них были сняты телесериалы, завоевавшие высокие рейтинги. Однако серьезные издательства его сторонились. Почетный президент Русского Ордена Вселенских Хоругвеносцев Захаров слыл пещерным антисемитом, ксенофобом, гомофобом, сексистом, сталинистом и православным радикалом. Литературный истэблишмент – критики и братья по цеху – также обходили его творчество стороной, относясь к нему, как к покойнику, о котором – или хорошо, или ничего. Хорошего о нем ни один авторитетный критик не мог из себя выдавить ни строки даже за большие деньги, ругать же Захарова никто из них тоже не хотел, боясь накликать на себя гнев его многочисленных сектантов-поклонников. По тиражам и народной популярности Захаров в России на сегодня был писателем Номер Один, и критикам приходилось с этим считаться. И молчать в тряпочку.

Лет пять назад боевой генерал, ветеран-инвалид Афганской вой­ны, Герой России и президент одной северокавказской республики Магомед Магомедович Магомедов лично подал иск в суд, требуя изъять из блокбастера «Кавказский разлом», снятого по сценарию Захарова, эпизод с фразой «Не брат я тебе, гнида черножопая!». Также генерал-президент требовал удовлетворения миллионного морального ущерба жителям республики, эмоционально пострадавшим в результате просмотра этого «расистского беспредела».

Процесс был публичный и громкий до чрезвычайности. Магомедов его проиграл. Захарова защищал Плевако современной российской адвокатуры – Генрих Водорезов, высокий, седой как лунь и похожий сразу на всех американских президентов на долларовых купюрах, вместе взятых. Баритоном оперного певца Водорезов убедительно доказал суду, что отвратительную фразу в сценарии Захарова произносит отрицательный герой, ксенофоб и злодей, которого через семь эпизодов все равно убивают, и что уважаемый Магомед Магомедович и его соплеменники «просто не досмотрели кино до конца». Магомедов, лично присутствовавший при оглашении, воспринял приговор как оскорбление его ветеранской чести и достоинства. В течение короткого времени на Захарова было совершено четыре покушения, и он чудом остался жив, расширив свою читательскую аудиторию на весь русский мир – так теперь было принято именовать в России страны ближнего и дальнего зарубежья, в которых имелась хоть какая-то русскоязычная диаспора. А Магомедова вскоре отправили в отставку со своего поста указом президента – в связи с утратой доверия.

Обо всех этих перипетиях и этапах боевого пути «соловья Генштаба», равно как и о его творчестве, Алехин не имел ни малейшего понятия, пока Рыбников не раскрыл ему глаза.

Вечером предыдущего дня он неожиданно встретился с Рыбниковым в холле отеля. Тот сидел за журнальным столиком и листал какой-то рекламный проспект.

– Жданов! Как хорошо, что я тебя нашел! – вскочил и бросился к нему Рыбников, словно они были давнишними друзьями. – Как у тебя дела с военным билетом?

– Выслали, – коротко ответил несколько ошеломленный Алехин. – Сказали, послезавтра доставят. Заказным письмом. А как вы меня нашли, Иван Федотович?

– Давай просто – Ваня и на «ты», ладно? – Рыбников крепко похлопал Алехина-Жданова по обоим плечам. – Я тебе звонил. Телефон отключен. Потом вычислил, где ты мог остановиться. Ростов – город маленький.

– Хорошо, Иван. Чем могу быть полезен? Может, кофе, чай? Или что покрепче?

– Я заказал себе бутылочку холодной минералки. Сейчас принесут. Садись пока, – Рыбников уселся обратно в свое кресло. – Есть дело на сто тыщ.

Алехин присел рядом на диван. Официант принес воду и один бокал. Рыбников налил его до краев, передал Алехину, а сам одним глотком из горлышка осушил запотевшую бутылку «Боржоми», выдохнул газы сквозь ноздри и попросил не успевшего далеко уйти официанта принести еще пару бутылок и второй бокал.