Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 89

Молодая женщина прислонилась к стене, будто для того, чтобы перевести дух. В этот момент в коридор вышел Дютей.

— О, мадемуазель!.. Я вас не видел. Как чувствует себя патрон сегодня утром?

Камилла не могла произнести даже слова.

— Мне так жаль, мадемуазель, — вздохнул Дютей, и его широкие плечи поникли. — Месье, ваш отец, необыкновенно хороший человек. Это правда.

— Спасибо, — глухим голосом ответила Камилла.

Она посмотрела на часы.

— Я собрала административный совет, чтобы сообщить, что мой отец умирает. Затем я вернусь на авеню Мессии и буду ждать.

Она замолчала, боясь, что у нее начнут стучать зубы. В дальнем конце коридора раздавались радостные голоса работниц, которые поднимались на последний этаж, чтобы приступить к работе. Камилла была признательна Дютею за его молчание, за то, что он разделяет ее горе и не пытается утешить ее пустыми словами.

Наконец мадемуазель Фонтеруа, собрав все свое мужество, оторвалась от стены. Все еще взволнованная, она обернулась к управляющему:

— Как вы считаете, Дютей, у меня получится?

С серьезным видом мужчина окинул собеседницу взглядом.

— Все будет хорошо, мадемуазель Камилла. Я не сомневаюсь в этом.

Женщина робко улыбнулась, затем развернулась, намереваясь спуститься на второй этаж.

Она медленно шла по коридору с портретами предков на стенах. Когда отца не станет, его портрет займет свое почетное место в этой длинной галерее с красной ковровой дорожкой на полу. Чтобы набраться мужества, Камилла посмотрела на портрет своего дедушки Огюстена. Она хорошо помнила этого упрямца, в котором, будучи еще малышкой, почувствовала ранимую душу. Неужели он так и не оправился после исчезновения младшего сына, которого, как все утверждали, старик почитал наиболее способным, наиболее дерзким из своих детей? Справа от портрета Огюстена висело изображение Леона Фонтеруа: лукавое лицо, светлые волосы — казалось, что дядя внимательно смотрит на племянницу. У каждой семьи имеется своя тайна, а тайна Леона так и не была раскрыта. Только после смерти Огюстена портрет его блудного сына наконец был повешен в этом длинном коридоре. На этом настоял Андре. Он также заставил открыть пустующую комнату Леона в доме в Монвалоне, ту комнату, которая так привлекала маленькую Камиллу своей таинственностью, когда девочка проводила каникулы в имении.

Порой отец рассказывал дочери о своем брате, об этом искателе приключений, который не побоялся суровой зимы и отправился на север Канады, чтобы встретиться с охотниками-следопытами и эскимосами. Услышав в голосе родного ей человека затаенные нотки зависти и тоски, Камилла поняла, что Леон унаследовал от отца тот вкус к жизни, которого так не хватало Андре. Леон был для него образцом и той опорой, в которой отец нуждался, чтобы иметь возможность быть беззаботным. С тех пор как в 1914 году Леон исчез, земля уходила из-под ног его старшего брата.

Да, отец был человеком редких волевых качеств, он взвалил на свои плечи всю ответственность за процветание Дома. Но теперь он исчерпал свои силы. Он умирал в столь раннем возрасте, потому что у него так и не нашлось времени задаться вопросом: а чего он на самом деле хотел от этой жизни? Андре Фонтеруа исполнил свой долг и пожертвовал собой ради Дома Фонтеруа. С ним рядом не оказалось никого, кто разделил бы этот груз. Его счастьем, но не соратницей, стала Валентина, которая была единственной, кто даже сейчас заставлял блестеть его глаза, глаза умирающего. Андре искренне любил детей, главным образом дочь, но и она не могла заполнить пустоту, образовавшуюся после пропажи брата. Леон был тем единственным человеком, кто мог бы успокоить Андре, дать ему возможность дышать полной грудью. «В каком-то смысле, — думала Камилла, — Леон предал отца».

В конце коридора тускло сияли бронзовые ручки закрытой двери кабинета Андре Фонтеруа. Девушка отвела от них взгляд и решительно вошла в комнату, предназначенную для собраний административного совета. Пятеро мужчин встали. Камилла заняла свое обычное место, справа от потертого кожаного кресла отца, которое на этот раз пустовало. Хрустальная люстра искрилась в солнечном свете, который потоками лился через окно.

Камилла жестом предложила собравшимся сесть. На этот раз никто из управляющих не принес никаких документов. Они сидели, положив руки на стол из красного дерева. Часы на камине пробили девять.

— Месье, — начала Камилла, моля Бога о том, чтобы ее голос не дрогнул, не выдал ее смятения. — Наше собрание будет коротким. Я уполномочена сообщить вам то, что вы в принципе уже знаете. Моему отцу становится все хуже и хуже. Врачи уже не оставляют нам надежды. Однако мы должны решать текущие вопросы.

Филипп Агено, лысый, с тонкими губами, оставался бесстрастным, пряча взгляд за толстыми стеклами очков в роговой оправе. Камилла непроизвольно напряглась. По непонятной причине она никогда не любила этого человека. Она просила отца избавиться от него, но Андре отказался. «Когда речь идет о ценном сотруднике, мы не можем руководствоваться своими эмоциями, Камилла. Им нет места в бизнесе». Но Камилла полагала, что в отношении Филиппа Агено она не руководствовалась эмоциями, ее антипатия основывалась на недоверии. Агено был из тех, кто радуется несчастью соседа и готов воспользоваться чужой бедой. Возможно, это он и делал во время войны, но столь умело, что никто ни в чем не смог его упрекнуть. «Этот человек из числа тех, кто очень вовремя взял в дом маленького еврея, — думала мадемуазель Фонтеруа. — Практичные особы пошли на это, чтобы им снизили пошлины при покупке мастерских, оставшихся без хозяев».

Управляющий в летах, Марис Андриё, прочистил горло.

— Поверьте, мадемуазель, мы искренне сочувствуем вашему горю. Это тяжелый период для всего Дома Фонтеруа.

Раздался одобрительный шепоток.

— А что, действительно нет никакой надежды? — уточнил Агено.

— Увы, нет. Это всего лишь вопрос времени.

— Нам будет очень не хватать месье, вашего отца. К счастью, очень скоро к нам присоединится ваш брат. Преемственность обеспечена. Традиции Дома Фонтеруа будут сохранены.

Видя, что все пятеро мужчин дружно закивали, Камилла вздрогнула. Именно этого она и опасалась: они видели в Максансе будущего хозяина, ниспосланного им судьбой. Их закосневшие мозги были забиты принципами, которые ее предки навязали этому Дому как непреложные «скрижали закона». Они не могли даже представить себе женщину «за штурвалом корабля», тем более что в семье имелся наследник-мужчина!

Когда несколько лет тому назад Камилла поняла, что ее юный брат, которого она все еще считала ребенком, может стать ее соперником, девушка провела бессонную ночь. Она очень любила Максанса, ценила его живой, непосредственный ум, его дерзость, но никогда не представляла, что он будет участвовать в профессиональном союзе отца и дочери, так их сближавшем. Максанс — это сражения подушками, шалаши на деревьях, прирученный хорек, спрятанный под полою пальто, но, прежде всего, это область интересов Валентины.

Будучи подростком, Максанс никогда не выказывал ни малейшего интереса к тому, что происходит на бульваре Капуцинов. Камилла видела его в мастерских всего один раз. Они с Дютеем как раз осматривали мех чернобурой лисы, предназначенный для болеро. Юноша иронически изогнул бровь и бросил, вызвав всеобщее удивление: «Бедные звери!»

В возрасте Максанса сама Камилла уже имела пятилетний опыт работы в фирме. Как только закончилось ее обучение, она тут же поступила на службу в Дом Фонтеруа. Именно тогда отец выделил ей крошечный, чуть больше кладовки, кабинет, расположенный рядом с кабинетом Даниеля Ворма.

А еще молодая женщина вспомнила о шиншилловом пальто с рукавом «летучая мышь», которое она сконструировала для богатой бразильской клиентки. Целый месяц девушка вручную сшивала непрочные шкурки, боясь повредить изделие, а затем с замиранием сердца показала свою работу Ворму. В тот момент в ателье стояла такая тишина, что было слышно, как муха пролетает. В конце концов круглое лицо в ореоле седых волос озарилось улыбкой. «Ваш дедушка, без сомнения, согласился бы со мной, мадемуазель Камилла. Думаю, вы родились с ножом для меха в руке», — сказал управляющий мастерской. Вокруг Камиллы фейерверком затрещали аплодисменты. А у девушки навернулись слезы на глаза. В их профессии это была одна из наивысших похвал, а для женщины она и вовсе казалась бесценной.