Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 80

— Я собираюсь стать фотографом…

К своему глубокому огорчению, произнеся это, Максанс покраснел. Какого черта он это сказал? Но, бросая признание, как вызов, юноша внезапно осознал, как сложится его дальнейшая судьба. И это знание заставило его задохнуться.

До этого момента будущее представлялось юному Фонтеруа весьма туманным. Еще два года лицея, затем экзамены на степень бакалавра. Максанс был уверен лишь в одном, хотя никому не рассказывал об этом: для нормальной жизни ему были необходимы природа, небо, пространство.

Быть может, его откровение объяснялось тем волнением, что он испытал накануне. После занятий, как это случалось довольно часто, Максанс отправился погулять в район Сен-Жермен-де-Пре. Это было единственное место в Париже, которое молодой человек находил сносным, возможно, потому, что улицы вокруг церкви, а также плетеные стулья на террасах «Кафе Флоры» и «Двух маго»[61] напоминали ему о провинции. У юноши здесь даже появились друзья, например старый продавец фиалок в строгом костюме-тройке. Обычно мужчина располагался на бульваре Сен-Жермен и, завидев Максанса, громогласно приветствовал его: «Добрый день, малыш!» Младшего Фонтеруа, как магнит, притягивали бары со стенами цвета шоколада. Иногда из открывшейся двери одного из них доносился низкий голос трубы — там играли джаз. Он представлял себе подвалы в сигаретном дыму, блондинок в черных свитерах, льнувших к плечам писателей с лихорадочно горящими глазами. Как перелетные птицы, которые, следуя зову природы, собираются в стаи, так и сюда слетались стайки девушек и юношей. Они выпрыгивали из автомобилей-торпедо, перекликались со своими знакомыми, назначали встречи. Очарованный их живостью, слишком робкий, чтобы присоединяться к отдыхающим молодым людям, которые не удостаивали его и взгляда, Максанс завидовал их беззаботности и возвращался домой, чтобы послушать на дребезжащем патефоне американские пластинки, с трудом раздобытые в магазине.

Накануне, когда Максанс прогуливался по улице Бак, какой-то прохожий толкнул его, и юноша уткнулся носом в витрину галереи, где были выставлены фотографии женщин. Поборов робость, младший Фонтеруа открыл дверь и провел больше получаса, созерцая игру света и тени, делающую тела на снимках выразительными.

В глубине галереи обнаружился маленький зал, в котором были представлены фотографии обнаженных моделей. Максанс был сильно смущен, но не столько видом интимных частей женских тел, тяжелых и крошечных грудей, крутых бедер, корсетов и сетчатых чулок, которые лишь подчеркивали роскошь плоти, сколько смелостью и даже бесстыдством фотографа.

Девушка, дежурившая в галерее, не обращала внимания на посетителя, и он мог глазеть в свое удовольствие. Молодая особа курила сигарету, чрезвычайно увлеченная книгой, страницы которой она разрезала тонким ножом. Наконец, совершенно оглушенный, Максанс вновь очутился на улице. Оказывается, поблизости всегда таилась совершенно иная реальность, некая скрытая жизнь, удивительно поэтичная, которую следовало ловить на лету и, только остановив мгновение, запечатлеть неверную, мимолетную красоту.

Все это юноша, путаясь и краснея, попытался изложить Александру Манокису, изумляясь, почему он вообще выплескивает столь новые для него ощущения малознакомому человеку, ведь он сам еще не до конца разобрался в своих чувствах. Но, как ни странно, рассказывая о своем открытии Манокису, молодой человек обретал уверенность, ведь мужчина слушал его очень внимательно и заинтересованно. Он не перебивал рассказчика, задавал вопросы лишь по существу, и понемногу Максанс расслабился и даже позволил себе улыбнуться.

К сожалению, его мать прервала их разговор, увлекая Манокиса с собой, намереваясь представить ему дядю Самюэля, прибывшего из Нью-Йорка, чтобы забрать племянника. Когда Максанс узнал, что Самюэль вскоре их покинет, он опечалился, но, учитывая, что родители и старший брат мальчика погибли в Аушвице, казалось правильным, что его дядя по отцовский линии решил взять сироту в свою семью. Перед отъездом из Монвалона оба подростка надрезали свои запястья перочинным ножом, смешали кровь и поклялись в вечной дружбе.

Максансу больше так и не удалось поговорить с Манокисом, но, прежде чем уйти, грек подошел к юноше, чтобы сказать, что он всегда будет желанным гостем в меховой мастерской на улице Тревиз. Максанс растерянно кивнул. Он уже думал о другом. Вскоре младший Фонтеруа укрылся в своей спальне.

Молодой человек раздавил окурок о подоконник и щелчком отправил его во двор. В этот момент в дверь постучали.

— Максанс? — окликнула сына Валентина. — Я бы хотела, чтобы ты вышел и попрощался с гостями.

Максанс со вздохом поднялся, энергично подергал створку окна, впуская в комнату поток свежего воздуха, чтобы мать не почувствовала запаха сигареты.

— Может, ты поторопишься?

— Уже иду! — бросил юноша, закатывая глаза.

В этот момент он позавидовал Камилле, которая два дня назад уехала на весеннюю ярмарку в Лейпциг. Раздобыть необходимые документы для поездки в зону, оккупированную советскими войсками, было нелегко, но девушка категорически отказалась отменить поездку. Максанс спрашивал себя, а не специально ли его сестра подыскала столь благовидный предлог, чтобы не участвовать в торжестве? Быть может, война и закончилась, но молчаливое сражение, которое вели его мать и сестра, продолжалось.

Валентина открыла дверь и была вынуждена поднять глаза, чтобы взглянуть на сына. Женщина никак не могла привыкнуть к тому, что мальчик стал выше ее. Он уже почти догнал Андре, но обещал вырасти еще на голову.

Когда Валентина увидела, что Александр подошел к Максансу, она с трудом подавила недовольство. «Почему я позволила Андре уговорить себя?» — раздраженно подумала она. Когда муж стал настаивать на том, чтобы Александра пригласили на торжество по поводу награждения, Валентина не осмелилась перечить. В годы оккупации ситуация как-то сгладилась, но теперь, когда жизнь вновь вошла в привычную колею, к мадам Фонтеруа вернулись довоенные тревоги. Она очень боялась, что Андре все поймет, увидев Александра и Максанса рядом. Неужели можно не обратить внимания на одинаковый овал их лиц, на густые волосы у обоих, а главное, на один и тот же пронзительный взгляд голубых, почти синих глаз? Но Андре оказался невнимательным, а Александру она безраздельно доверяла. Он никогда не откроет их тайну.

Валентина догадалась, что ее сын курил, но постаралась сдержать улыбку. Самые страшные секреты детей этого возраста весьма легко разгадать. Непонимание приходит позднее, и тогда дети отдаляются, становятся чужими. Она надеялась, что такое никогда не произойдет с ней и ее сыном. Мадам Фонтеруа до сих пор испытывала к Максансу необычайную привязанность, которая когда-то так испугала молодую женщину. Впервые после смерти брата она настолько сильно привязалась к кому-то, но она знала, что скоро наступит день, когда должна будет отпустить Максанса от себя, чтобы совсем не потерять сына. Эта мысль всегда возникала у Валентины внезапно, когда она не ждала ее, вот как сейчас, когда женщина стояла в коридоре их парижской квартиры, с приколотой к лацкану костюма медалью, только что получив поздравления от друзей и знакомых. Вместо того чтобы черпать силы в восхищении окружавших ее людей, она чувствовала себя как никогда уязвимой.

Максанс присоединился к матери, и они вернулись в гостиную.

С гладко причесанными волосами, в строгом сером костюме с черными лацканами, Одиль внимательно слушала, что ей говорил Андре. Глядя на свою подругу, Валентина не могла не думать о тех тайных бедах, что постигли их обеих. Во время войны Одиль пристрастилась к спиртному, так как не могла мириться с тем, что ее супруг сотрудничает с оккупантами, но при этом молодая женщина не нашла в себе сил бросить Венелля. «Почему я осталась с ним? — спросила она у Валентины после Освобождения, и в ее взгляде промелькнула растерянность. — Это любовь или обыкновенная лень?»