Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 76

— О, у меня все это появилось совершенно случайно. Я никогда не стремился к этому. И не стремлюсь.

— Тогда к чему весь этот маскарад? Наберитесь смелости и будьте самим собой.

Мужчина наклонился к собеседнице и прошептал ей на ухо:

— Слишком поздно. Я уже выбрал свой лагерь.

— А я свой.

— Досадно. Я всегда полагал, что вместе мы могли бы горы своротить.

Валентина опустила голову.

— Вы не в моем вкусе, Пьер.

— Однако ради вас, быть может, я тоже стал бы героем. Вместо того чтобы…

Во взгляде его серых глаз Валентина прочла скрытое сожаление, и это смутило ее. Пьер всегда вызывал у молодой женщины лишь неприязнь, и она внезапно задалась вопросом: а что толкнуло его на сотрудничество с фашистами? Стремление к власти? Желание выиграть? Уж точно не трусость. Ведь в далеком 1914 году он храбро сражался. «Что он скрывает?» — спросила себя заинтригованная Валентина, но внезапно ее внимание привлек новый гость, вошедший в гостиную.

Мужчина отличался отменной, истинно германской, светлой шевелюрой — признак высшей расы у нацистов. Глядя на него, Валентина не могла сдержать дрожь. Правильные черты лица, голубые глаза, высокий рост, статная фигура… И хотя вновь прибывший был в штатском, его легко можно было представить в черной форме СС. Гость улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать руку Одили. Безупречные манеры.

— А они хороши, не так ли? — прошелестел голос Пьера. — Дьявольское очарование. Ненадежные, коварные, но такие притягательные! Вот спаситель вашего протеже, Валентина. Будьте с ним полюбезнее. За столом вы будете сидеть рядом. Он питает непреодолимую страсть к творчеству Тихоновой. Думаю, когда-то они были любовниками, в ту пору австрийский ефрейтор еще не посеял семена раздора, а мы все были молодыми и полными иллюзий. В его коллекции не хватает центрального полотна. Он ищет его более двадцати лет. И именно я владею этой картиной. Он узнал об этом сегодня утром и был приглашен на ужин. Только взгляните, как он взбудоражен…

Мужчина смотрел по сторонам. Вне всякого сомнения, он искал хозяина дома. Одиль указала гостю на Пьера, который стоял в другом конце комнаты.

— Не говорите ему, что это я, Пьер, умоляю вас! — затравленно прошептала Валентина, глядя на решительно приближающегося ненавистного нациста. Ей казалось, что, завладев ее портретом, он сможет завладеть и ее душой.

Александр приподнялся на локтях и отполз в угол камеры. Темные царапины на стенах, облупившаяся штукатурка. Лампочка, укрепленная на потолке, заливала помещение пронзительным светом. Мужчина вновь съежился, баюкая правую покалеченную руку. Когда они начали дробить ему пальцы молотком, Александр подумал, что больше не сможет сопротивляться. Когда-то он был пугливым ребенком. Физическая боль — он не умел ее переносить.

Его левый глаз больше не открывался, а кровь оставляла во рту отвратительный металлический привкус. Он с трудом дышал, и при каждом вдохе ему казалось, что в грудь вонзаются кинжалы. «Они сломали мне все ребра, сволочи!» — подумал грек, проваливаясь в беспамятство.

Они подняли его на рассвете, затолкнули в машину. Слыша, как колотится его сердце, Манокис размышлял о том, что знает всего три имени. Это Мишель Онбрэ, бургундский фермер, руководитель подпольной организации, это Пьеретта, молоденькая связная, которая приводила к нему людей из Лондона и передавала поддельные документы, но он не знал ни ее адреса, ни фамилии. И конечно же, это Валентина.

От одной мысли, что он может предать Валентину, у Александра стыла кровь в жилах. Мужчина слышал, что некоторые отважные люди кончали жизнь самоубийством, чтобы не выдать имена своих товарищей. Следует ли ему поступить так же? А если ему не представится такая возможность? Зажатый на заднем сиденье черного автомобиля, который несся по безлюдным улицам Парижа, меховщик понял, что он впервые столкнулся с реальной угрозой жизни. И ему, как никогда, захотелось жить.

Когда они прибыли на авеню Фош, его отвели в комнату без окон и усадили на стул. Александр уже не чувствовал пальцев рук. Слишком тесные наручники нарушили циркуляцию крови. Через десять минут в помещении появился мужчина в сером костюме. Он уселся за стол, на котором стоял массивный черный телефон, и оглядел арестованного. Его лицо казалось приветливым. Гестаповец вежливо представился греку, как будто они находились на светском рауте, и Александр понял, что он не сможет тягаться с этими изуверами.

Очень осторожно Манокис оперся затылком о стену. Малейшее движение требовало неимоверных усилий. Болезненная судорога время от времени пробегала по всему телу.

Тогда Александр просидел на стуле несколько часов. Ему не давали ни есть, ни пить, но выводили в туалет. Когда тюремщики сняли с него наручники, онемевшие запястья заныли от боли. В какой-то момент панический страх уступил место странному оцепенению. Человек в сером костюме уходил и возвращался, по-прежнему любезно улыбаясь. Александр разыгрывал невиновного, утверждал, что его арестовали по ошибке.

Когда Манокис уже потерял всякое представление о времени, на него обрушился первый удар, который опрокинул мужчину на пол. Из разбитого носа потекла кровь, голова грохнулась о плитку. Сильнейший пинок ногой в живот вынудил Александра закричать. Они схватили его за ворот рубашки и заставили подняться.

Постепенно грек осознал, что от боли можно абстрагироваться. Для того чтобы противостоять ей, надо всего лишь отделить сознание от тела, от этого жалкого и немощного куска плоти, и тогда можно снести все — побои, пощечины, плевки.

Но когда двое мучителей зажали его руки, а третий разбил мизинец молотком, подпольщик признался, что помогал евреям покидать столицу, но заявил, что не знает, кто изготовлял фальшивые документы.

После того как Александр первый раз потерял сознание, а затем пришел в себя, он назвал имя Пьеретты, ведь по одному имени они никогда не смогут найти девушку. Но оказалось, что его мучители уже давно все знали о связной. С садистским удовольствием они сообщили допрашиваемому, что ее полное имя Пьеретта Ланже, что ей двадцать лет, что она изучает историю в Сорбонне и проживает вместе с матерью на улице Мартель. Александр с ужасом представил себе девушку в руках этих палачей и нашел в себе силы не назвать имен Онбрэ и Валентины. Во всяком случае, пока. Теперь, когда он знал, что его ждет, он не был уверен в том, что сможет быть таким же стойким на втором допросе.

В соседней комнате раздался звук льющейся воды и смех. Затем прозвучал женский крик, полный страха и боли.

Александр не смог сдержать дрожь. Соленые слезы полились из его правого глаза и обожгли разбитые губы.

Камилла прислонила велосипед к решетке, огораживающей двор на улице Тревиз, и поспешила к лестнице. Она несколько раз надавила на кнопку звонка. Сара открыла дверь.

— Как он?

— Приходил врач, — прошептала молодая женщина. — Он сказал, что все не так плохо, но месье Александр не должен двигаться, по крайней мере, несколько дней.

— Я хочу взглянуть на него.

— Я не думаю…

— Что-то не так? — резковато осведомилась Камилла, обходя Сару и направляясь к спальне, где лежал спасенный.

Девушка подумала, что служащая Манокиса просто не хочет, чтобы она видела Александра. Камилла знала, что его пытали, но она должна была убедиться, что ее знакомый все еще жив.

После ареста Александра, все эти четыре дня, ее не оставлял животный страх. Она закрылась в своей комнате и отказывалась покидать дом. Камилла ругала себя за трусость. Но эти монстры из гестапо арестовали хорошо знакомого ей человека! Речь шла не о напечатанных в списках расстрелянных фамилиях чужих людей. Впервые весь этот ужас непосредственно коснулся ее, и юная француженка ощущала себя растерянной.

Перед тем как войти, Камилла постучала в дверь. Шторы в комнате были задернуты, и в спальне царил полумрак. В ноздри ударил резкий запах лекарств. На столике, стоящем у изголовья кровати, горела лампа с опаловым абажуром. Присев на край матраса, над больным склонилась какая-то женщина, но когда Камилла вошла в комнату, она даже не повернулась.