Характерник - Лысак Сергей Васильевич - Страница 10

Глава 3

Дела государевы

Впрочем, обратный путь без приключений не обошелся. Когда казачьи струги подошли к донским гирлам и стали пробираться обратно тем же путем, что и выходили, все было тихо. Турецкие засады, несомненно, видели и слышали все, что творилось на взморье, но предпочли себя не обнаруживать. А может вообще заранее удрали от греха подальше, едва увидев, что турецкая эскадра частично уничтожена, частично обратилась в бегство, а казаки возвращаются. Оказаться на пути у этой разъяренной банды, еще не отошедшей от недавнего боя, ни у кого из турок желания не было. Во всяком случае Иван, снова сидевший на носу атаманского струга, присутствия людей на берегах ближайших островков не чувствовал. И пока все вокруг было спокойно, думал о своем, перебирая в памяти подробности последних событий. Плохо то, что пришлось раскрыть свои способности в подавлении чужой воли. Но выбора не было — турок умирал, и озвучить потом добытые сведения не было бы никакой возможности, поскольку это сразу бы породило массу ненужных вопросов. Ведь о том, что он смог проникнуть в душу турецкого адмирала еще до начала разговора, и узнать там абсолютно все, причем гораздо больше, чем тот рассказал, об этом даже атаман не догадался. Поэтому и пришлось разыграть целое представление с «обезболиванием» с помощью зелья и последующим разговором с атаманом. Ничего, главное — дело сделано, и основное атаман знает. Не знает лишь того, о чем не спрашивал. Но это можно будет и потом ему подбросить, как сведения, полученные от других турок. Которые, вот незадача, уже отправились на встречу с Аллахом. Дела намечаются очень интересные, но это надо сначала с войсковым атаманом поговорить. А еще раньше с Матвеем Колюжным. Единственным человеком, которому можно говорить все, и который плохого не посоветует.

Вот пройден самый узкий участок — Казачий Ерик, и струги наконец-то выходят на просторы Дона. Турок по-прежнему нигде нет. Однако, вдалеке на правом берегу обнаружили струги сбежавших недавно стрельцов, что сразу же вызвало неоднозначную реакцию у казаков. От смеха и едких подначек до злобных высказываний в адрес горе-союзников. Михайло Самаренин выругался и окликнул Ивана.

— Ваня, я сейчас с этим «храбрецом», который целый полковник, по душам побеседую. Будь рядом и запоминай все, как следует. Потом на бумаге напишешь. А вы, казаки, не бузите. Послушаем сначала, что нам этот соловей московский споет…

Когда отряд казаков пристал к берегу, на головы беглецов обрушился град насмешек. Стрельцы огрызались, но границы дозволенного не переходили. В конце концов, они выполняли приказ своего начальства, и казаки это сами понимали. А вот начальство восседало на берегу, и было явно сбито с толку, не ожидая такого результата. Тем не менее, когда атаман Самаренин в сопровождении есаулов и Ивана в качестве «летописца» подошел и задал вопрос о причинах такого поспешного бегства, начальство еще и попыталось поставить на место «зарвавшегося холопа».

— Ты почему мой приказ не выполнил, атаман?

— Какой приказ?

— Почему не отступил вместе со всеми? Почему людей своих опасности подверг перед превосходящими силами неприятеля?

— Я такого приказа не получал, полковник. У меня другой приказ был — турок и татар бить. У тебя, кстати, тоже. А вот почему ты меня в бою бросил и удрал, это еще разобраться надобно. Либо это обычная трусость с твоей стороны, либо злой умысел, чтобы всех казаков в бою с превосходящими силами неприятеля, как ты говоришь, положить. Ну да ничего, придем в Черкасск — воевода разберется!

А вот этого, очевидно, полковник категорически не хотел. Донской воевода Иван Савостьянович Хитрово, или как его еще называли Иван Большой, отличался крутым нравом, и мог доставить даже такому человеку, как Косагов, массу неприятностей. Приложив в предыдущие годы все силы к подавлению бунта Стеньки Разина, и весьма преуспев в этом деле, он досконально изучил все местные реалии, поэтому провести его было крайне трудно. А уж «доброжелатели» найдутся с обеих сторон, в этом сомневаться не приходилось. Замять такой случай, которому была масса свидетелей, тоже не получится. Поэтому Самаренин пожелал стрельцам успехов в их ратных делах, и предложил либо выходить в море самостоятельно, либо идти брать Азов. А казаки возвращаются в Черкасск, поскольку с такой добычей и большим количеством людей, освобожденных из турецкого плена, идти дальше в море неразумно. Высказав в издевательски вежливой форме все, что думает о таких «союзниках», атаман со своей свитой развернулся и пошел обратно к стругу, оставив за спиной исходящего праведным гневом полковника. Но дальше ругани дело не пошло. И стрельцы, и сам Косагов прекрасно понимали, что в случае столкновения стрельцам несдобровать. Мало того, что они уступали казакам в численности, так на стороне казаков выступят еще и освобожденные пленники, которые подобного отношения не поймут, и церемониться не станут.

Дальнейший путь вверх по Дону прошел без происшествий, если не считать появлявшиеся несколько раз конные разъезды татар. Но они ограничивались наблюдением с безопасной дистанции, и все обошлось без стрельбы. Стрельцы тоже не стали геройствовать, и ни в море, ни под Азов не пошли. Не дожидаясь, пока казаки уйдут, погрузились в струги и направились следом за ними. Так и подошли к Черкасску, вызвав большое удивление у его жителей. Никто такого быстрого возвращения не ожидал. Тем не менее, прибывших встречали всем городком, новость распространилась со скоростью ветра. И когда струги причалили к берегу, казаки сразу же попали в объятия своих жен и детей.

Не были исключением и Иван со своим отцом. Елизавета со слезами на глазах обняла и расцеловала сына и мужа, а вокруг прыгали от радости младшие из семьи Платовых — Мишка, Васька и Аннушка. Причем братья сразу насели на Ивана.

— Ванька, а ты сколько турок убил?

— Ни одного. Я ведь толмач, в бою с турками на палубе не участвовал.

— Тю-ю-ю… А сабля тогда тебе на что?

Подобные расспросы продолжались, пока не дошли до дома. Переговорив с родителями, и заверив, что у него очень важное дело, Иван собрался сходить к наставнику, но Матвей Колюжный сам пришел и поздравил молодого казака с первым походом. Пусть таким коротким, и не совсем удачным, но все же. Когда первая волна радости схлынула, Иван дал знак. Дескать, поговорить надобно. Матвей все понял без слов, и попросил отца отпустить с ним хлопца ненадолго. Когда они остались вдвоем, Иван подробно описал все, что случилось во время выхода, не став делать тайны из происшествия с турецким адмиралом. Матвей слушал внимательно, и одобрил его действия.

— Молодец, Ваня, умело выкрутился. И сведения важные из турка вытащил, и обставил все так, что комар носу не подточит. Но по тебе вижу, что это не все.

— Не все, дядько Матвей. Когда мы обратно в Дон вошли, и атаман с этим полковником разговаривал, я ему осторожно в душу заглянул. А там… В общем, продали нас. Сам воевода Иван Большой продал. Велел полковнику, чтобы в случае встречи с турками он уходил, будто бы струсил. А мы, дескать, не сможем от такого отказаться, чтобы турок не пограбить. И чем больше при этом турки казаков изведут, тем лучше.

— Вот оно что… Выходит, все это было специально подстроено? А сведения о выходе тоже воевода туркам продал?

— Того не знаю. Он полковнику об этом ничего не сказал. Просто велел при первой возможности праздновать труса, и удирать. Сам полковник поначалу против был и даже возмущаться начал, но воевода его быстро в бараний рог скрутил. Припугнул, что если не сделает, как он велит, то в Москве с ним совсем по-другому говорить будут.

— Ай да воевода, сучий потрох… Казаков он решил извести, пес шелудивый. Ох, не обмануло меня чутье…

— Так что делать-то, дядько Матвей? Ведь сведения очень важные, а как их до войскового атамана донести, я не знаю. Сразу спросят — откуда прознал? А воевода от всего отопрется.

— Отопрется, и тебя же в ложном навете обвинит. Полковник молчать будет, ему с воеводой ссориться не с руки. Другие же стрельцы, я так думаю, про эти воеводские замыслы вообще ничего не ведают. И раскрываться тебе тоже нельзя. Да уж, здесь подумать надобно…