Сотворение света - Шваб Виктория - Страница 9

Объятия эти были нелегкими. Король держался за Келла, как будто тот был единственной каменной опорой в жестокий шторм. Стиснул до боли, но Келл не отстранился.

Когда Максим наконец выпустил его, забрав с собой Эмиру, Келл подошел к кровати брата. К Раю. Прижал руку к груди принца, чтобы услышать сердце. Вот оно, бьется, ровное, невозможное, и, когда его собственное сердце стало понемногу успокаиваться, он снова почувствовал в груди далекое эхо, еще слабое, но растущее с каждым ударом.

Брат ничуть не походил на человека, близкого к смерти.

Щеки Рая горели румянцем, волосы вились блестящими черными локонами, и лишь влажные подушки и мятые простыни говорили о страдании, о борьбе. Келл прижался губами ко лбу Рая, надеясь, что брат проснется и отпустит одну из своих всегдашних шуточек – что-нибудь о девицах в беде, о чарах и волшебных поцелуях. Но принц не шелохнулся. И веки его не дрогнули. И пульс не участился.

Келл осторожно сжал плечо брата, но тот все равно не просыпался. Келл встряхнул бы Рая, если бы не Тирен – он осторожно тронул Келла за руку и отвел его пальцы прочь.

– Терпение, – мягко сказал авен эссен.

Келл нехотя повернулся и только сейчас заметил, какая тишина стоит в комнате, несмотря на то, что здесь собралось столько народу – король и королева, жрецы и стражники, в том числе Тирен и Гастра – последний уже в штатском. В дверях стояла Лайла, бледная от усталости. А в углу притулился Алукард Эмери, и его покрасневшие глаза из черно-штормовых стали закатно-синими.

Келлу не хотелось спрашивать, что здесь произошло, чему они стали свидетелями. Было видно, что люди еще не оправились от пережитого ужаса, на застывших лицах сквозил страх. Стояла такая тишина, что до Келла донеслись обрывки музыки треклятого бала, гремевшего наверху.

Такая тишина, что он – наконец-то – расслышал дыхание Рая, тихое и размеренное.

И Келлу отчаянно захотелось остановить это мгновение, лечь рядом с принцем и уснуть, чтобы избежать объяснений, не слышать обвинений в предательстве. Но взгляды перемещались с него на Лайлу и обратно, замечали его внезапное появление, окровавленные руки, и он видел, как на лицах зарождаются вопросы.

Келл собрался с силами и заговорил.

Граница между мирами распалась, как шелк под наточенным клинком.

Осарон не встретил сопротивления. Лишь шаг среди теней, тонкий миг пустоты между концом одного мира и началом соседнего, и вот уже ноги Холланда – его собственные ноги – снова стоят на твердой земле.

Дорога между его родным Лондоном и городом Холланда была нелегка, древние заклинания заржавели, но держали крепко, створки ворот не поддавались. Но, как обычно бывает со старым железом, в броне накопились трещины, изъяны, и за долгие годы поисков Осарон их нашел.

И пусть одна дверь сопротивлялась, зато другая отворилась легко.

Отворилась – и явила чудо.

Каменный замок исчез, холод кусался уже не так жестоко, и повсюду, куда ни глянь, расцветала магия. Она зримо клубилась над этим миром, будто пар над кипящей водой.

Как много силы!

Как много возможностей!

Осарон стоял посреди улицы и улыбался.

Над этим миром стоит потрудиться.

Здесь поклоняются магии.

И будут поклоняться ему.

Ветер доносил музыку, еле слышную, как звон далеких колоколов. Все вокруг бурлило светом и жизнью. Даже самые темные из здешних теней казались легким облачком по сравнению с тенями его мира, мира Холланда. В воздухе витал сладкий запах цветов и зимнего вина, гудела энергия, пульсировала сила.

Монетка жгла Осарону пальцы, и он, отшвырнув ее, пошел к манящему свету в центре города. С каждым шагом он чувствовал, что становится сильнее, магия вливалась в легкие, разгоняла кровь. Над рекой вдали алело красное зарево, такое сильное, такое живое, а в голове медленно угасал голос Холланда.

– Ас анасаэ, – шептал волшебник снова и снова, пытаясь развеять Осарона, как будто тот был обыкновенным проклятьем.

«Холланд, – насмешливо подумал он. – Я тебе не чары, чтобы просто взять и раствориться».

Рядом висел волшебный экран. Осарон провел по нему пальцами, потянув за нити магии. Чары дрогнули и преобразились, на экране вспыхнул знак антари, обозначавший темноту. Тень. Символ для него, Осарона.

Осарон шел, и фонари один за другим вспыхивали, разлетались вдребезги и погружались в ночь. А мостовая под ногами делалась черной и гладкой, темнота распространялась, как лед. Он шел, и вокруг него чары рассеивались, стихии перетекали одна в другую, как оттенки спектра – огонь превращался в воздух, воздух в воду, вода в землю, земля в камень, камень в магию, в магию, в магию…

Сзади раздался голос, застучали копыта: мимо проезжала карета. Человек, державший поводья, закричал на него на языке, которого Осарон никогда не слышал, но слова сплетались, как нити в чарах, буквы встали на привычные места и обрели смысл.

– Прочь с дороги, болван!

Осарон прищурился, потянулся к поводьям.

«Я не болван, – сказал он. – Я бог».

Пальцы крепче сжали кожаные поводья.

«А богам следует поклоняться».

Вдоль поводьев быстро, как молния, пробежала тень. Она стиснула руки кучера, и он вскрикнул: магия Осарона проникла под кожу и наполнила вены, впиталась в мускулы, кости, сердце.

Кучер не сопротивлялся магии. А может быть, быстро проиграл сражение. Он то ли соскочил, то ли упал с передка кареты и преклонил колени перед королем теней. А когда поднял глаза, Осарон увидел в них туманное эхо своего истинного облика.

Осарон присмотрелся. Магические нити этого человека были слабыми и тусклыми.

Значит, сделал вывод он, этот мир полон силы, но не все его обитатели одинаково сильны.

Он и слабым найдет применение. Или просто истребит их, как сорную траву. Они всего лишь хворост, сухой и тонкий, быстро вспыхивает, но недолго горит.

«Встань», – велел он. Человек поднялся на ноги, и Осарон легонько взял его пальцами за горло. Ему стало любопытно: что произойдет, если влить побольше силы в этот хрупкий сосуд. Интересно, сколько в нем уместится?

Его пальцы сжались плотнее, и человеческие вены под ними набухли, почернели и пошли мелкими трещинами. Магия сжигала несчастного изнутри, и в сотнях крошечных трещинок замерцал огонь. Рот раскрылся в неслышном восторженном крике. Кожа отслоилась, тело вспыхнуло красными углями, почернело и рассыпалось в прах.

Осарон разжал пальцы, и в ночном воздухе развеялся пепел. Зрелище так увлекло его, что он даже не сразу заметил, что Холланд снова пробивается к поверхности, прокладывает себе дорогу сквозь минутную щель забытья.

Осарон закрыл глаза и заглянул в себя.

«Ты мне надоел».

Он схватил руками нити разума Холланда и стал тянуть, пока не услышал глубоко в недрах своего разума отчаянный крик антари.

И когда сопротивление вместе с криком рассыпались, как кучер на дороге, как рассыпается все смертное, если осмелится встать на пути у бога, – только тогда он перестал тянуть.

В наступившей тишине Осарон снова залюбовался красотой своего нового королевства. Улицы, полные народа. Небо, полное звезд. Дворец, полный света – на него Осарон любовался особенно долго, уж очень сильно он не походил на приземистый каменный замок из мира Холланда. Изящные башни из стекла и золота возносились до самого неба. Строение, воистину достойное короля!

Рядом с ослепительными шпилями этого дворца весь остальной мир, казалось, потускнел. Осарон ускорил шаг. Показалась река, окутанная алым заревом, и у него перехватило дыхание.

Такая красота. И пропадает зря.

«Мы могли бы достичь большего».

На берегу реки горел всеми оттенками алого и золотого огромный рынок, а впереди высилась дворцовая лестница, украшенная букетами цветов, подернутых морозным кружевом. Он ступил на крыльцо, и цветы растеряли ледяной блеск и вспыхнули яркими, живыми красками.

До чего же долго ему приходилось скрываться в тени.