Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 40

…Ноги у него подкашивались. Шамиль, оторвавшийся от пулемета, вытер лоб.

— Кэп… — тихо сказал он. — Я думал, что все…

— Я тоже, — Артем сел на лестницу. — Еще три часа — и я начну курить…

— Ерунда это, Глебка, — голос Лебедя звучал уверенно. — Книжек про шпионов ты обчитался. Совпадение, однофамилец. Не пудри мне мозги.

Глеб смутился.

Его поколению была чужда та атмосфера шпиономании, в которой выросли их отцы. Слишком часто государственные службы кричали «Волки!». Теперь, если даже волки и появятся, никто не почешется. Доводы майора показались убедительными: шпион, прикидывающийся спецназовцем? Под своей настоящей фамилией и именем? Бред. Если бы это был шпион, ни у кого и мысли бы не закралось о его подозрительности.

«И все-таки», — зудел внутренний чертик, — «Это же совсем несложно — скрутить их, десятеро на одного, и посмотреть, что же на самом деле они держат в генераторной. В крайнем случае — можно просто извиниться… Ну, будет скандал. Ну, вломят мне пизды… Отоврусь — лучше перебдеть…»

Одного грана решимости порой бывает достаточно, а порой не хватает…

Глеб отпасовал.

— Так ты за гитарку взялся, чтобы проверку усторить? — майор засмеялся. — Ну, и как, выдержали ребята проверку?

Глеб махнул рукой.

— Ну, ты артист! — Лебедь допил коньяк, сунул Глебу пустой стакан и хлопнул капитана по плечу. — Семь часов вечера, а жарит, как… Я в позапрошлом году в Сочи ездил, вроде там не так жарко было, как здесь… Тут мандарины растут?

— Не знаю, — Глеб достал сигареты, склонился к майорской зажигалке, вытер пот. — Тут, по-моему, все растет.

— Да, богатая земля. Жалко…

— Чего вам жалко, товарищ майор?

Лебедь посмотрел на него как бы оценивая.

— Сам знаешь, чего. Ты в колхозе бывал?

— Как все, в летних лагерях.

— Ну, и как впечатления?

— Богатые. В смысле, впечатления.

— Ну, вот и здесь будут такие же… богатые.

— Почему нас не снимают и не меняют?

— А, пошли они, знаешь куда! Почему так выходит, Глеб: как генерал — так непременно последний дурак и сволочь?

— Принцип Питера.

— Объясни, интеллигент.

— Извините, товарищ майор. Уровни некомпетентности… В общем так: окончил я институт, пошел двухгодичником, лейтенантом. Тут я все понимаю, служу хорошо, остаюсь в армии, дают мне старшего лейтенанта. Я опять служу хорошо, меня повышают в звании, дают капитана. Вот тут я уже ничего не понимаю, потому и остаюсь на этом уровне. Мой уровень некомпетентности.

— Неправильный твой принцип, — майор выпустил тугой клуб дыма. — Я знаю одного мужика, он как в лейтенантах был дурак, так и в полковниках теперь дурак. А в рязанском вместе учились. А я — все еще майор. Потому что главной науки не освоил: жопу начальству лизать. А ты… Тебе, Глеб, и майора не получить.

— Спасибо за деловую характеристику.

— Думаешь потому что слишком много. Думаешь, думаешь… Башку себе продумаешь до лысины, а толку не будет.

— И что я, по-вашему, думаю?

Майор, прищурившись, выпустил через ноздри последнюю струю дыма, раздавил окурок об ограду и бросил под ноги.

— А думаешь ты, капитан, вот что: и на хрена ж мы сюда приперлись, когда и без нас тут хорошо было? Влезли в рай своими сапогами и топчем. Вот ты о чем думаешь. А об этом — нельзя думать солдату. Солдату вообще думать вредно, иначе вот в такой ситуации он может… Неправильно поступить, в общем, может. И если это с тобой случится, Глеб, лично мне будет жаль. Потому что, хотя офицер ты и хреновый, но человек — хороший.

Майор почти незаметно оглянулся.

— А старлей — правильный хлопец, вовремя тебя остановил. Я ведь тоже эту песенку знаю… Ты проверки устраивай, но и свою ж башку не подставляй. И вообще, давай лучше, спой безо всяких проверок, для души, что-нибудь свое…

О, это искушение, наивысшее признание для творческого человека — когда просят спеть «что-нибудь свое». Не из вежливости и не из лести, а потому, что людям действительно приятно слушать твое…

Незаметно все перебрались на улицу, здесь же оказалась гитара, и не только офицеры, но и солдаты обступили Глеба плотным кольцом. Тихо, ребята, капитан будет петь свои песни…

Вот ведь странно, подумал Глеб, подкручивая колки, им это действительно нравится, хотя написано вроде бы для совсем другой аудитории — Глеб не сочинял ни блатных песен, ни солдатских, Глеб ясно понимал, что его песни — это такой Зурбаган, убежище загнанного интеллигента, но вот почему-то ребятам интересно было слушать про горы, про пересекающий пустыню отряд крестоносцев, про скорых на руку ковбоев, про пиратов…

Он проверил балладный лад аккорда, бегло тронул струны…

Зачем-то это было нужно им всем, вырвавшимся из казарменной тупости и притащившим ее с собой сюда, в эту жемчужную страну. Какой-то отклик находила в них тоска баллады, какой-то проблеск мысли и чувства появлялся на лицах, когда они шевелили губами, беззвучно подпевая:

Надо отдать сукину сыну должное — песенки сочинять он умел…

Георгий Берлиани, князь, сразу невзлюбил этого тощего офицеришку. А когда оказалось, что из-за него все их дело может полететь к черту, так и вовсе возненавидел. Но не мог не признать, что песня его волнует и тревожит — а как же иначе, подумал он, ведь у каждого мужчины есть женщина, к которой можно обратить эти слова, а если ее нет, то и не мужчина он вовсе, и даже не человек, а так — недоразумение… Зачем этот хрен умеет петь такие прекрасные слова? Чтобы мы поверили, что они тоже люди — не хуже нас? Как можно служить в советском десанте и петь:

Кой черт далеко — здесь, в двух шагах, у каждого из них в кармане. Арт слушает, как завороженный. Как кролик перед удавом. Не отлипает от советского капитанишки. Капитанишка наступил на его самую любимую мозоль и артистически на ней танцует, хотя и сам этого не знает.