Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 28

— Садитесь, товарищ есаул, — сказал ему Афанасьев.

— Я вам не товарищ, — сказал казак. Но, тем не менее, сел.

— Да ладно вам обижаться! — старший лейтенант разлил водку по рюмкам («МОИМ рюмкам!» — еще больше разозлился Денисов). — Как будто мы с вами нехорошо обошлись…

— А вы считаете — хорошо? — Денисов кивнул через плечо на конвоиров. Десантник жестом приказал рядовым убраться.

— Это все временно, — убежденно сказал старший лейтенант. — А будем дружить — я и вовсе освобожу всех из-под стражи, под честное слово. Казаки слово держат?

— Держат, — подтвердил есаул.

— Ну, и добро. Выпьем за мир и дружбу между народами?

Григорий Денисов покачал головой и к рюмке не притронулся.

— Ну что, ссориться будем? — обиженно сказал старший лейтенант. — Чего вы все здесь как каменные? Что мы плохого вам сделали? Вы человек военный, я человек военный. Вам приказали сдаться, мне приказали вас взять под стражу. Судьба наша такая.

— Ага, — согласился Денисов. — Общая. Только вы по эту сторону колючки, а мы — по ту, господин старший лейтенант.

— Я вам не господин, — отбил Афанасьев, — Значит, водочкой нашей брезгуете?

— По запаху слышу — дрянь, — подтвердил Григорий.

«Вот падла!» — разозлился в свою очередь старлей.

— Так вам «Смирновской» принести?

— Может, вы меня еще и моими штанами со своего плеча порадуете? — разгоревшийся есаул не обратил внимания на очевидный речевой ляп. Как, впрочем, и уязвленный старлей.

—Слушайте, вы! — с угрозой сказал он, забыв, что собирался наладить с есаулом мирные контакты. — Сами нас пригласили, а теперь…

— А я вас никуда не приглашал! — казак тоже взял повышенный тон. — А захотите отвалить — плакать не буду.

— Ах ты, казачья морда! — Афанасьев перегнулся через стол. — Когда Советская Армия приходит, она уже никогда не уходит, понял?

— Ну, так мы тебя за шкирку отсюда выкинем, щенок! — взбеленился есаул. — Сид-дит тут, понимаешь, за МОИМ столом, хлещет из МОЕЙ рюмки сивуху свою поганую, жрет колбасу из МОЕГО холодильника, и МЕНЯ же, понимаешь, оскорбляет! Выставил, понимаешь, свою глупую ряху… Да мать твою я имел прогребучим прогребом в душу, бога, трех святителей и двенадцать апостолов!

Лучше бы Денисов не произносил слов «глупая ряха». Потому что вытянутое лицо Афанасьева действительно выглядело глуповатым. И констатация этого факта приводила советского офицера в бешенство. Перегнувшись через стол, Афанасьев ударил с левой, поскольку был левшой, но казак легко сблокировал удар, перехватил кулак десантника и рванул его на себя. Старший лейтенант, опрокидывая водку, корнишоны и колбасу, перелетел через стол.

Дальше драка шла с переменным успехом секунд десять. Потом набежали десантники и произошло то, что всегда происходит, когда пятеро наваливаются на одного (если, конечно, это не китайский боевик): Григория смяли, повалили на пол и стали бить ногами.

На счастье есаула, Афанасьев отходил так же легко, как и заводился. Он остановил битье лежачего и приказал оттащить его обратно в подвал, отметив явный провал своих дипломатических усилий.

Есаул пострадал не так сильно, как можно было подумать, глядя на его разбитое лицо. И причиной тому, что он пролежал, отвернувшись к стене, не шевелясь и не говоря ни слова, целый час, были страдания не физические, но душевные. Есаул чувствовал себя униженным. А будучи человеком гордым, он не мог избыть душевную муку стоном или громким ругательством. Гнев его не находил себе выхода.

Поэтому казачьи офицеры, согнанные в подвал, были уверены, что их командир избит до полусмерти.

— Ни хрена себе, с батькой разобрались, — сказал молодой хорунжий Петров.

— Выбирай выражения, Стас, — одернул его подъесаул Голованов. — Никто с ним не разбирался. Его избили. В кровь, в лежку. Позвали, вроде бы для приватной беседы, и наломали.

— Такая у них, оказывается, манера беседовать. — вставил сотник Башенков.

— Делать что будем?

— В смысле — что делать?

— В смысле, едрить-его, что делать, если сейчас еще кого-то из нас поволокут?

— Надо, господа, сделать так, чтобы никого никуда не волокли, — наконец-то подал голос Денисов. — Это, по-моему, самое верное

—

Ретрансляционный центр Роман-Кош, 1350

Гости нагрянули меньше, чем через полчаса. Две группы спецназа ГРУ на советских армейских джипах.

— Сэр? — раздался в «уоки-токи» голос Шамиля.

— Нет, — Верещагин, не отрываясь от мониторов, снял с предохранителя «беретту». — Еще рано.

— А когда будет не рано? — спросил Берлиани.

— Когда из машин выйдут все.

— Один стрелок останется.

Верещагин поднялся из кресла, сунул «беретту» в карман, бросив Кашуку:

— Заприте за мной дверь.

ОСВАГовец без единого слова выполнил приказание.

Капитан вышел из здания, где располагались технические службы, навстречу командиру спецназовцев — высокому старшему лейтенанту.

Ирония судьбы заключалась в том, господа, что на Верещагине тоже была форма спецназовца и погоны старшего лейтенанта.

Новоприбывший слегка удивился тому, что на телевышке уже кто-то есть.

— А где все? — спросил он.

— Кто «все»?

— Местные.

— Внизу.

— Чего-то я не понял, братишка. Вы должны были держать их здесь!

— На хрена они мне здесь нужны? Сдал их десантуре, и все дела.

— Ты вообще кто? — приподнял бровь старший лейтенант.

— Старший лейтенант Верещагин

— Не знаю такого.

— Девятая бригада.

— Ка-кая, на хрен, девятая? Вышку должны были мы занимать! Восьмая! У меня приказ!

— А у меня что, сонет Шекспира? У меня тоже приказ.

— Совсем охренел ваш Горобец.

— Гравец. Фамилия комбрига — Гравец.

Прибывший старлей немного успокоился.

— Ладно, Верещагин, где там твоя машина? Пошли, свяжемся с твоим начальством. Обсудим ситуацию.

— Машина улетела.

— Так вас сюда еще и по воздуху забрасывали?

— Чего только штабы не придумают, лишь бы друг другу свечку вставить.

— Так как же вы…

— Из аппаратной. Пошли.

Старлей сделал знак рукой, и двое из команды отправились за ним.

— Что у тебя за рация, Верещагин?

— У местной охраны взял, — Верещагин снял с пояса «уоки-токи» и нажал на кнопку. — Хороша штучка?

Они подошли к двери аппаратной. Верещагин поднес «уоки» к губам:

— Кашук, открой.

В замковом механизме что-то щелкнуло. Лже-спецназовец взялся за громоздкую ручку, повернул ее вверх и потянул дверь на себя.

Одновременно он сделал шаг влево, оказавшись между открывшейся дверью и стеной. Правая рука скользнула в кобуру и появилась оттуда с довеском.

А где твой черный пистолет? А вот он, мой черный пистолет…

«Стечкин», славный силой и точностью боя.

Было слишком поздно хвататься за оружие. Долей секунды хватило Кашуку и Хиксу, чтобы нажать на триггеры укороченных «Калашей». Что бы Томилин ни говорил об АК-74У, но свою задачу они выполнили. Двое спецназовцев повалились на пол, срезанные пулями.

Верещагин выстрелил еще раньше. Старший лейтенант не успел даже понять, что же случилось.

Пауза. Стоп-кадр.

Полсекунды Арт потратил на то, чтобы посмотреть в лицо убитого им человека.

Крупный план, Володя. Удивление и обида, угасающие в еще влажных серых глазах. Вопрос.

«…Почему я?»

Верещагину уже приходилось сталкиваться с этим вопросом. Внезапная лавина, отек легких, вылетевший крюк.

«…Почему я?»

Отлично, Володя. Просто замечательно. Переснимать не будем.

Все запомнили смерть полковника Чернока. Смерть страшную, публичную и нелепую, но во многом — случайную.

Очень немногие узнали о смерти старшего лейтенанта спецназа ГРУ Виктора Чернышова.

И тем не менее, именно с этой смерти нужно начинать отсчет дней войны. Именно старшего лейтенанта и двоих его солдат убили преднамеренно, беспощадно и быстро.