Сердце меча - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 37

В рубке была мертвая тишина, и Дик чувствовал, что все сейчас смотрят на него.

— По крайней мере, — наконец сказала леди Констанс, — ты раскаиваешься в том, что попытался сделать. Я надеюсь, искренне, а не из страха перед наказанием.

В ее голосе была боль, которую понимал только Дик. Никто из команды не знал, что ей его предательство видится еще более тяжелым, чем им. И никто не знал, что он дал бы содрать с себя кожу — лишь бы оправдаться в ее глазах. Ему было наплевать, что думают Вальдер, Джез и все гемы, ему даже не так важно было, что думают капитан и Майлз, но быть негодяем в глазах леди Констанс… Нет, в этом древнем обычае что-то разумное было: лучше выпустить себе кишки, чем терпеть такой стыд перед такой женщиной.

— Сударыня, вы согласитесь заслушать еще одного свидетеля? — раздался голос от двери. Изумленный Рэй посторонился, пропуская Мориту.

Вавилонянин был одет в рабочий комбинезон и, судя по легкой пыли, приставшей к его волосам и плечам, недавно менял воздушные фильтры. Голос его был, как всегда, ровен, лицо спокойно, а движения — плавны.

— Я застал начало разговора, который закончился столь бурной ссорой, что она послужила предлогом к обвинению в изнасиловании. Дело в том, что я в это время менял воздушные фильтры возле аварийной лестницы — а через пустые воздуховоды звук распространяется прекрасно. Так вот, дело обстояло совсем не так, как предполагают присутствующие. Роман между юным Суной и фрей Элисабет развивался довольно успешно, но в момент, о котором идет речь, именно девушка потребовала перейти к решительным действиям, а юноша ей отказал. Это и стало причиной для ссоры, которую я не стал дослушивать до конца.

— Где ж ты раньше был? — воскликнул капитан Хару.

Морита пожал плечами.

— Если бы я случайно не узнал, что здесь затевается какое-то судилище, я бы и не появился. Я был воспитан в нормах, согласно которым отношения мужчины и женщины — это их личное дело.

— Погодите, мастер Морита, — леди Констанс переводила взгляд то на Бет, то на Дика, то на бортмеха. — Вы хотите сказать, что Бет требовала от Ричарда…

— Вступить с ней в половую связь, простите мне мой канцелярит. Заняться любовью. Перепихнуться.

Бет стояла ни жива ни мертва.

— Это правда? — спросила леди Констанс.

— Да! — крикнула девушка. — Ну что, довольны? Да, это правда, я хотела заняться с ним любовью! И никто не просил его и вас делать из этого скандал! Это наше личное дело! А вам лишь бы взять кого-то и… выпотрошить! Да, он порвал на мне блузку, потому что толкнул меня, а хватал меня потому что я его видеть больше не хотела и собиралась уйти! Никто меня не насиловал, это мне бы пришлось его изнасиловать, такой он зануда и дурак!

— Умолкни, — ледяным голосом сказала леди Констанс. — Пока я не вышла из себя и не подняла на тебя руку. Клянусь, Бет, я к этому близка как никогда в своей жизни.

— Фрей, — сказал капитан. — Да как же вы могли? Ведь по вашей вине парня обвинили в этаком паскудстве, и если бы не мастер Морита, я бы об него ремень обмочалил.

— Я его ни в чем не обвиняла! — прошипела Бет. — И я бы все равно сказала, если бы вы решили его наказать. Я не виновата, что мастер Аникст сразу начал его бить.

— А больше вы ни в чем не чувствуете себя виноватой, фрей Элзабет? — спросил Майлз.

— А это не ваше дело.

Леди Констанс хлестнула ее пальцами по губам, она взвыла и побежала прочь из рубки.

Дик поднялся, чувствуя себя полным идиотом.

— Если у вас больше нет вопросов к Ричарду, я хотел бы пройти с ним на кухню и оказать ему помощь, — сказал Моро.

— Лучше я, — Леди Констанс растерянно потерла о бедро руку, которой ударила Бет — словно пытаясь убедиться в реальности произошедшего.

— Не беспокойтесь, миледи, — тихо сказал Дик, и подошел к Морите. Вместе они вышли из рубки, но перед этим Вальдер нанес последний — и самый жестокий — удар.

— Теперь мы хоть знаем, что он нормальный.

К горлу юноши подкатила тошнота — от мерзкого вкуса крови и от слов Вальдера. Так значит, все это время, пока он не оскоромился с Бет, они считали, что он — скрытый содомит? Господи! Теперь понятно, почему они поверили. Лучше иметь в команде насильника, чем педрилу. Они поверили. Они все — все! — поверили!

Какая-то еще странная мысль крутилась на краю сознания, но Дик никак не мог ее ухватить, а главное — слишком устал…

— Смой кровь и прополощи рот холодной водой, — Моро вошел с ним на кухню и отвернул кран. Пока Дик возился у раковины, Моро полез в холодильник, достал два лотка со льдом, расстелил на столе чистое полотенце и вытряхнул лед туда. Завернул, откинул стул от стены.

— Сядь и запрокинь голову, — он приложил кулек со льдом к лицу мальчика. — Зубы целы?

Два передних зуба шатались, но это было не страшно. Моро осторожно ощупал нос Дика и заключил, что он не сломан.

— Синячище будет роскошный, — вавилонянин даже прищелкнул языком сочувственно. — У тебя очень тонкая кожа.

Дик ничего не сказал в ответ — да и что тут можно было сказать? Собственная внешность его уже не заботила. Его просто тошнило от всего этого — в буквальном смысле слова; так бывало всегда, когда он испытывал эмоцию, достаточно сильную, чтобы вызвать у другого человека смех или плач. Он не был ни жесток, ни лишен чувства юмора, но в силу как-то неверно переключившихся связей в мозгу не мог ни смеяться, ни плакать. В тот день, когда он в последний раз видел лицо своей мамы сквозь решетку ливневой канализации — а потом до него донеслись крики, и волна жара и запах даже не горелого, а пережженого мяса… От этого запаха его выворачивало, даже когда стало уже нечем блевать, и он плакал, и тут в голове что-то не так щелкнуло, и горе навсегда соединилось с тошнотой. Он не мог красиво скорбеть и просто плакать — его тянуло безобразно блевать. Не мог он, как выяснилось потом, и смеяться. Это почти не мешало в жизни — он считал, что легко отделался; мог бы и свихнуться. Но иногда, когда чувства рвались с привязи, его вот так тошнило. Это чуть не случилось совсем недавно, когда леди Констанс на миг показалась ему матерью. Он потому и отстранился так быстро, что чувствовал: еще чуть-чуть — и будет большая неприятность. Слово, которым эта мерзость называлась, тоже было мерзким: идиосинкразия.

Он научился сдерживать свои эмоции, не подпускать их к опасному краю — но сейчас он боролся с тошнотой — а значит, другой мальчик на его месте уже плакал бы.

— Дай мне свою одежду, — Моро протянул руку. Дик, опираясь затылком о стену, приподнял зад и высвободил из-под себя все еще свисающее с пояса кимоно. Морита взял скомканные косодэ и юката, унес — через полминуты до Дика донесся шум стиральной машины. Потом он вернулся и сел на стол, напротив.

Полотенце промокло, лицо онемело от холода и перестало болеть. Зато озноб охватил все тело: Дик дрожал, как Каин. Морита отпер один из шкафчиков, вынул из крепления бутылку и налил пол-стаканчика темно-золотистой жидкости.

— Выпей, — это прозвучало настолько властно, что Дик не ослушался. Дыхание перехватило, во рту запылал холодный огонь, а в животе, напротив, стало тепло. Дрожь прекратилась.

«Да неужели он и в самом деле так думает!» — мысленно Дик снова и снова прокручивал в мозгу последнюю фразу Вальдера — и вдруг понял, что произнес свои слова вслух.

— Кто, мастер Аникст? — вавилонянин решил, что вопрос обращен к нему. — Вряд ли. Он просто хотел сделать тебе еще больнее.

Что-то в его словах было странное, и когда Дик понял, то у него вырвалось: «Оро!» — он пробормотал свой вопрос на нихонском, и на нихонском же ответил Морита. А прежде они никогда не говорили друг с другом на его родном языке.

— Почему? — не выдержал Дик. Он не собирался обсуждать это с вавилонянином, но больше было не с кем — Дик с удивлением обнаружил, что никого, кроме этого белобрысого, вчерашнего врага, не хочет видеть.

Он задал вопрос не полностью — потому что мучительно было трудить разбитые губы, проговаривая до конца — «Почему он захотел сделать мне еще больнее когла узнал, что я не виноват?» Но Морита понял. Он был очень умный, Дик запоздало сообразил, что, наверное, он умеет читать в сердцах не хуже, чем леди Констанс.