Красные Холмы (СИ) - Аэзида Марина - Страница 5

Такой счастливой Илонка не была давно, а может, и вообще никогда. Мир стал ярким и добрым, будто все сущее с ней вместе радовалось. На губах то и дело расцветала улыбка, а люди все сплошь казались милыми и хорошими.

Каждое утро она вставала и не могла дождаться заката, когда к ней придет суженый. Он приходил, а она любовалась им. Яноро… Прекрасный, сильный, а черные глаза так и жгут – даром, что не видят. Руки горячие, ласковые, от голоса сердце замирает. Неужели Яноро скоро станет ее мужем? Неужели и она узнает брачное ложе?

День свадьбы казался Илонке сном. Подруги нарядили ее, затем повели к жениху, а она слышала их плач, будто сквозь туман. Только увидев Яноро, очнулась. Едва сдержалась, чтобы не броситься к нему на шею, забыв и о подружках, и о гостях.

Сколько видела свадеб, а свою почти не запомнила. Горели костры, звучала музыка, доносился хохот с игрищ, их с Яноро просили петь, но все это проносилось мимо – она не отрывала глаз от суженого и слышала только его.

Вот настал долгожданный миг – жених обнял Илонку и повел к ее и деда дому: жилище Яноро еще не было достроено. По бокам и сзади шли дружки с песнями, но Илонка не разбирала слов. Она прижималась к любимому, целовала его и казалась себе самой красивой и самой счастливой на свете.

III

Пронеслось полгода, пришла и отступила зима, но еще ни разу Яноро не пожалел, что женился. Они с Илонкой переселились в новый дом, обзавелись коровой, козой и курами. Он по-прежнему гончарничал и, как мог, помогал жене по хозяйству. Она пряла, ткала и пела. Иногда Яноро вспоминал о былых днях и скучал по ним: все-таки вольным наемником быть куда лучше, чем горшечником. Возвращаясь же вечером из мастерской, забывал о сожалениях. Илонка льнула к нему, а он чуял ее запах, слышал голос, и все, кроме нее, становилось неважным.

"Она у меня есть, – думал он. – Только моя, ничья больше".

Как же бешено, неудержимо он ее любил! С каким исступлением ласкал ночами. Она дарила жизнь, свет, раскрашивала внутреннюю темноту в нежные, дерзкие, волшебные тона.

Так продолжалось, пока жена, смущаясь и ликуя, не сообщила, что ждет ребенка. Первая радость, которую почувствовал, сменилась сомнениями. Он никогда не увидит свое дитя. А чему научит? Если будет сын, то гончарничать? Когда мог бы научить ездить верхом и владеть оружием. А если дочь? Выдавать ее за крестьянина, когда можно было бы подыскать воина или купца. Из-за слепоты все это невозможно. Он смирился, что не видит Илонку, но не мог свыкнуться с тем, что не увидит, как растет его ребенок.

О старухе Тшилабе Яноро слышал давно. Болтали, что она с нечистью водится и с мертвецами якшается. Говорили всегда полушепотом, с оглядкой. До сих пор он и не мыслил идти к ведьме, а теперь задумался. Кто знает, вдруг она вернет ему зрение? Правда, запросить за это может дорого. Яноро прикинул, сколько у него денег: на случай, если они ее интересуют. А то, может, потребует "чего в своем доме не знаешь". Да слава богам, обо всем он в своем доме знает. О ребенке тоже. Вот и нечего трусить. Его жена и сын (или дочь) заслуживают большего, чем он может дать им сейчас.

О том, где найти колдунью, Яноро выспросил у старика Пети. Жила Тшилаба не так уж далеко – в рощице за имением. Пети даже согласился отвести Яноро на нужную тропку. Правда, дальше ведьму придется искать самому. Ничего, он сумеет. В конце концов, слух и ощущения его редко подводили. Иногда Яноро казалось: в них есть что-то волшебное. Будто нечистая девчонка, забрав глаза, одарила иным зрением. Неспроста он слышит то, чего не слышат обычные люди. Может различить за мычанием коровы тонкий писк комара, а за шелестом листвы плач истекающей соком березы. Поэтому для всех людей голос Илонки всего лишь красивый, а для него – вмещающий весь мир.

Яноро и Пети ушли за полночь, когда в их домах все заснули: иначе не миновать женских расспросов, причитаний и страхов.

Дома закончились, началось поле. В ноздри ударили прозрачная прохлада и запах стаявшего снега. Пети крепко держал за руку и вел все дальше и дальше, пока над головой не раздался бежевый шелест ветвей. Тут старик остановился.

– Теперь сам, – сказал он. – Я по пути проклятых не ходок, извиняй.

– Досюда довел – и на том спасибо.

– Сейчас иди прямо по тропке. Смотри там… с ведьмой-то осторожнее, а то мало ли...

Под ногами Пети захлюпала земля, зачавкала трава, потом все смолкло. Оставшись один, Яноро расставил руки и качнулся из стороны в сторону, пытаясь понять, что его окружает. Слева деревья, справа тоже, под ногами прошлогодние листья. Он прислушался и принюхался. Издали доносился вой – собачий, а не волчий. С той же стороны тянуло дымом. Туда, веря звуку и запаху, Яноро и отправился. Он столько раз натыкался на стволы и пни, падал, увязал в грязи, царапал лицо и руки, что сбился со счету. Обессиленный, присел у дерева и заснул, а проснувшись, продолжил путь. Теперь его вело кудахтанье кур и лай псины.

Звуки приблизились, и что-то мохнатое сбило его с ног. Собака. Встала лапами на грудь, зарычала. Раздался старушечий голос:

– Кто это у нас, Ночка?

Тяжесть с груди исчезла: видать, собаку оттащили. Запястье Яноро обхватили пальцы. Тонкие, сухие, как хворост. С неожиданной силой дернули вверх, и он поднялся.

– Ты кто такой будешь, а? – проскрипел вопрос.

– Я… норо.

– Норо?

– Яноро. Тшилабу ищу.

– Ну, нашел. Чего надо?

– Ты, говорят… мудрая. Все можешь.

– Ай не ври! Знаю я, чего болтают. Якобы сама нечисть и с нечистью якшаюсь.

Она, повизгивая, засмеялась. Яноро вздрогнул и закрыл уши руками.

– Эй, дорогой, ты чего это дергаешься? – спросила она, понизив голос. – Никак громко? Слепыш что ли?

Ну вот, она сама заговорила о том, что его волнует.

– Слепой, матушка. За тем и пришел. Говорят, любой недуг исцелить можешь. А в долгу не останусь, монеты есть, – в подтверждение он нащупал на поясе изрядно отощавший за полгода кошель.

– Хей, да погоди ты о монетах. Сначала глянуть надо.

Сморщенная, неприятная рука коснулась его век. А дальше – боль. Будто глаза выжгли. Он взвыл, старуха тут же отстранилась и проскрежетала:

– Ой, милый, не по мне задачка-то. Не я забирала, не мне отдавать...

– Как же быть?! Подскажи, – взмолился Яноро. – Мне нужно видеть!

– Нужно ли?

– Очень! Все монеты отдам. Только скажи, как прозреть.

– Прозреть, милый, ты сам можешь, если захочешь. Тут тебе никто не помощник, и глаза для этого не нужны. Некоторые, знаешь ли, смотрят, но не видят… Другие видят, но им не нравится, что. И тем, и этим лучше слепцами ходить.

– Не понимаю… Я просто хочу видеть. Тебя, себя, жену, детей и всех остальных. Не черноту.

– Кто забрал-то? – вздохнув, спросила Тшилаба.

– Не знаю… В Красных холмах то было. Она девчонкой казалась, вот только рожки...

– Хозяйка холмов, – припечатала старуха. – Имя ее узнай, тогда приказать сможешь, но только один раз. Прикажешь глаза вернуть – вернет.

– Как имя узнать? Ты его знаешь?

– Я – нет. А ты узнаешь, коли захочешь. Ее травы слушай и ее тварей. Все они имя знают и его поют. Там, в холмах. Только слышать нужно. Ну, да это ты умеешь. Видеть не умеешь, а слышать – это да. Ступай туда. Не ешь, не пей и не спи, пока не услышишь. А потом назови имя и прикажи.

– Спасибо, мудрая Тшилаба, – он полез в кошель. – Монеты обещал, так отдам. Если хочешь, хоть все!

– Э, нет. За это монет не возьму. А вот если совета желаешь, за него плати. Он чего-то да стоит.

Яноро выгреб пять медяков и протянул старухе.

– Хватит?

– Сколько дал, столько дал. Совет скажу. Только спрошу сначала. А ты честно ответь. Не мне – себе. Плохо без глаз живется?

– Не плохо. Но может быть и лучше.

– Может – не значит будет. Не ходи ты в холмы. Не проси и не приказывай. С нечистью лучше не говорить тем, кто говорить с ней не умеет. Ты уж поверь, драгоценный мой. Награбленное никогда твоим добром не станет.