«Будет жить!..». На семи фронтах - Фомин Алексей Николаевич - Страница 49

Перед уходом зашли попрощаться с профессором. Спросили, почему он не ушел из города вместе с отступавшими частями.

— Я старый человек, — ответил профессор. — Терять мне нечего… К тому же я не сделал русским ничего плохого, я готовил врачей. Между прочим, обучались у меня до войны и ваши студенты… Занимался врачебной практикой… Да и не мог я бросить клинику, бросить раненых.

Мы вежливо попрощались. Я сказал, что в случае необходимости можно в любое время обращаться к нашему командованию за помощью в лечении раненых.

Профессор поблагодарил и вдруг сказал:

— Подождите один момент. Я хочу сделать вам подарок. — И что-то приказал ассистенту.

Тот вышел и вскоре возвратился с небольшой вещицей, чем-то напоминающей современный транзисторный приемник.

— Это прибор для определения металлических инородных предметов в теле человека. Думаю, армейскому хирургу пригодится.

Я поблагодарил профессора, и мы выехали. Задерживаться времени не было, ведь в медсанбате ждали раненые. Бои продолжались, дивизия рвалась вперед. 2 мая ее части форсировали Одер, вышли к Балтийскому морю и у города Росток встретили Победу.

…Размышляя о фронтовых буднях, я все больше утверждаюсь в сделанном однажды выводе, что для хирурга война — чрезвычайно серьезная и ответственная школа. Мы научились смело бороться с различными ранениями и травмами даже в тех органах человека, которых до войны касаться было не принято.

Чем была война лично для меня? Сейчас, по прошествии стольких лет, она представляется мне одним бесконечно долгим днем, проведенным у операционного стола. Операции, операции, операции… Их мне довелось сделать, как уже упоминалось, около 14 тысяч. Это — всего. В их числе были и очень сложные — 2500 по поводу ранений в грудь и 700 — в живот. Они в некоторой степени и определили направление моей работы в послевоенный период.

Отгремели бои, но для хирургов борьба не прекращалась, именно борьба с последствиями той жестокой войны. В первые после нее годы чаще всего приходилось оперировать фронтовиков, которых приводили на операционный стол последствия ранений. Но появлялись и новые больные, уже мирных дней. Напомнили о себе недуги, о которых мы успели забыть в дыму и пламени боев.

Я выбрал борьбу с одной из наиболее тяжелых болезней. Пришел в Главный военный клинический госпиталь имени Н. Н. Бурденко старшим ординатором. Затем стал начальником хирургического отделения и, наконец, главным онкологом. На этом посту был отмечен высоким званием Героя Социалистического Труда, с этого поста ушел в отставку с военной службы. Но школа милосердия, которую прошел я в советской военной медицине, навсегда осталась в моем сердце, как и навечно впечатались в него боль и горечь утрат, понесенных в суровые годы войны. Мысленно я снова и снова становлюсь к операционным столам — то в палатке медсанбата, то в госпитале, но всегда с одной надеждой, что пациент — будет жить!

А. И. Фомин, полковник

НА СЕМИ ФРОНТАХ

Глава первая

ВРЕМЯ ТРЕВОГ

В один из мартовских дней 1934 года на доске объявлений рабфака при Московском высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана появился большой плакат, извещавший о наборе слушателей на факультет военно-промышленного строительства Военно-инженерной академии РККА, как называлась тогда нынешняя Военно-инженерная ордена Ленина, Краснознаменная академия имени В. В. Куйбышева.

Столь необычное сообщение в нашем сугубо гражданском учебном заведении сразу привлекло внимание. У доски объявлений еще никогда не было так людно. Как правило, ребята сначала молча пробегали глазами текст, затем внимательно перечитывали, чтобы лучше уяснить смысл, и лишь потом начинался оживленный обмен мнениями.

Суждения были разными, но, пожалуй, никого из рабфаковцев этот призыв не оставил равнодушным. Плакат тянул ребят к себе, словно магнит. Ведь кто бы что ни говорил, а в душе каждому парню начиная с мальчишеских лет хочется стать военным, научиться владеть оружием, укрепить мускулы. И, я уверен, каждому из нас хотелось надеть военную форму, стать командиром Красной Армии. Так или иначе, а у объявления весь вечер было людно. Читали, взвешивали свои возможности. Нередко взгляды дольше обычного задерживались на последней строке. И не потому, что написана она была буковками помельче, а из-за важности информации: слушателям академии устанавливалось довольствие по нормам среднего комсостава РККА. Для нас, ребят с рабочих городских окраин, успевших хлебнуть лиха, последнее было небезразлично. Бесплатное обмундирование и еда — что еще человеку надо?

— Ну, Алексей, ты как решил? — спросил меня Николай Емельянов, когда мы направлялись домой после занятий.

— Думаю, — ответил я.

С Николаем мы работали в красильном цехе шелкоткацкой фабрики «Красная роза», вместе поступали на рабфак, обоим осенью предстояло идти на действительную военную службу во флот, только мне — в Военно-Морской, Николаю — в Военно-воздушный. Ни у меня, ни у него военных в семье не было, о кораблях и самолетах мы имели самое приблизительное представление, академия же предлагала профессию почти гражданскую, по крайней мере понятную, всюду нужную, и в то же время военную. Однако военную форму надо было уже надевать не на пять лет, а на всю жизнь.

Тут было о чем задуматься.

— Давай вместе попробуем, — уговаривал меня приятель.

— Что ж, рискнем! — отозвался я.

И рискнули… Правда, с Николаем, к сожалению, мы расстались после медицинской комиссии: он не подошел по зрению — оно оказалось ниже требуемой нормы. Я же вступил на путь, который определил всю мою дальнейшую жизнь на сорок лет вперед.

Тогда медицина была пуритански строга. И все же, несмотря на значительный отсев после медкомиссии, желающих поступить в академию оказалось значительно больше, чем требовалось. Я понял, что готовиться надо серьезно, и засел за учебники. Ведь, по сути, впервые предстояло столкнуться с серьезными требованиями. Смешно вспомнить, но большинство из нас сыпалось на общей географии, которая не входила в учебные программы вечерних рабфаков, а потому объем знаний по этому предмету у многих остался на уровне семилетки. И не было ничего удивительного, что незадачливые абитуриенты место гибели «Челюскина» искали в Баренцевом море, Чирчикстрой — под Ленинградом, а Сингапур — в Африке.

С трудом перебрался через географию и я, хотя о сложности вопросов можно судить по такому, сохранившемуся в моей памяти, диалогу между мной и экзаменатором.

— Какие страны разделяет пролив Ла-Манш? — был его первый вопрос.

— Англию и Францию.

— А на-де-Кале?

— Тоже. Это северная часть пролива Ла-Манш.

— Какая самая высокая вершина в Альпах?

— Монблан.

Дальше экзамен стал походить на викторину: преподаватель называл какую-либо страну, а я — ее столицу. Пока тот двигался мысленным взором по Европе, я, как говорится, за ответом в карман не лез. Но стоило моему визави, а мы сидели напротив по разные стороны стола, перекинуться в Азию, как я почувствовал, что начинаю краснеть.

— На скольких островах расположена Япония?

— На трех, — оказал я с заметным колебанием.

— На трех десятках, сотнях или тысячах? — подбросил экзаменатор коварный вопрос на засыпку.

— На десятках, — приободрился я, так как смекнул, что сотен, а тем более тысяч островов в одном месте просто быть не может.

— Вы были бы значительно ближе к истине, сказав — на тысячах. Впрочем, хватит с вас. Идите. В принципе, неплохо.

Математики я не боялся. Однако эта самоуверенность чуть не сгубила меня. Ознакомившись с билетом, мгновенно отметил про себя: все вопросы знаю. Взял мел, вышел к доске, у которой уже потел над задачей Будневский, тоже мой товарищ по рабфаку.

— Ваша правая сторона, — указал мне экзаменатор на классную доску.