«Будет жить!..». На семи фронтах - Фомин Алексей Николаевич - Страница 42

Неудачи постигли нас и при попытке спасти еще двух безнадежных, агонирующих раненых. У одного из них было проникающее осколочное ранение грудной клетки, а у другого — брюшной полости и голени. Эффект восстановления сердечной деятельности сохранялся 15–20 минут, но потом у обоих, увы, наступил летальный исход — слишком тяжелыми были травмы и их последствия.

Для улучшения переносимости оперативных вмешательств мы совершенствовали методы обезболивания. Для этого попытались прибегнуть к использованию слабых растворов гексенала и новокаина, хотя и знали, что применение гексеналового наркоза во фронтовых условиях не поощрялось, поскольку он резко снижал артериальное давление. Однако гексенал не раз попадал к нам из-за нехватки эфира и других анестезирующих веществ.

Нужно сказать, что никаких отрицательных последствий использование гексенала ни разу не вызвало. Правда, мы снижали концентрацию препарата и вводили его внутривенно капельным способом вместе с физиологическим раствором, что позволяло контролировать поступление гексенала в кровяное русло, стабилизировать у раненых сосудистый тонус и артериальное давление. На операцию по поводу проникающего ранения живота при средней ее протяженности от полутора до двух часов расходовалось 0,2–0,4 грамма гексенала. Наркозный сон протекал очень спокойно, что вызывало у присутствовавших хирургов удовлетворение.

У нас состоялись две армейские хирургические конференции, на которые мы представили доклады по опыту лечения проникающих ранений живота и шока при огнестрельных переломах больших трубчатых костей и крупных суставов. Наш опыт получил одобрение. Армейский хирург профессор полковник медицинской службы Г. Д. Гаджиев особо подчеркнул, что в медсанбате 37-й гвардейской стрелковой дивизии наиболее высок процент успешно завершенных операций и наименьшая летальность при проникающих ранениях живота.

На обеих конференциях много говорилось и о необходимости активизации борьбы с травматическим шоком, применения новых средств лечения раненых.

Вскоре после второй конференции мне приказали провести занятия на сборах войсковых медиков по той же теме. А в конце марта 1944 года снова пришлось вернуться к вопросу лечения агонирующих раненых, и вот при каких обстоятельствах.

Я находился в операционно-перевязочном отделении, когда в медсанбат приехал главный хирург фронта (к тому времени он стал 1-м Белорусским) профессор генерал-майор медицинской службы В. И. Попов. Приезд его был для нас неожиданным. В. И. Попов в сопровождении дивизионного врача Ю. А. Боголюбского, командира медсанбата гвардии капитана медицинской службы Я. С. Фока и его заместителя по политчасти гвардии майора Н. В. Орлова вошел в предоперационную и оттуда спросил, по какому поводу я оперирую раненого.

Я ответил, что у пациента проникающее слепое ранение живота с повреждением печени и желудка.

— Продолжайте операцию, — сказал Попов. — А закончите ее, зайдите в землянку комбата.

Беседа с главным хирургом фронта запомнилась надолго. Он сразу указал на лежащие перед ним бумаги, журналы. Один из журналов был открыт. Я обратил внимание на протокол хирургического вмешательства, на котором наискось была наложена какая-то резолюция.

Попов взял в руки журнал и сказал:

— Весь прочитал… Внимательно изучил, да и прежде знал от Гаджиева о неплохих результатах вашей работы. А вот бесполезным делом заниматься незачем. Вы описали результаты семи процессов наблюдения за восстановлением и поддержанием жизненных функций у раненых, находившихся в критическом шоковом состоянии. А знаете ли вы знаменитые пироговские положения о медицине на войне?

— Конечно, основные знаю, — ответил я. — Но хотел бы заметить, что и время, и средства, затраченные на оказание помощи тем семерым раненым, не нанесли ущерба лечению других. Мы занимались этой работой в периоды, когда не было больших поступлений раненых.

— А кто составлял протоколы? Здесь мистика какая-то! Можно подумать, что вам удалось исцелять агонирующих раненых.

Я вчитался в один из пунктов текста и понял причину этой реплики: уж больно бодрые записи сделал Яловенко, который вел протоколы. Действительно, получалось, что мы чуть ли не чудеса творили. Пытались творить — это так, но пока успеха не имели.

Пришлось признать, что некоторые записи не соответствуют нашим поискам и полученным результатам.

Видимо, Попов почувствовал, что разговор огорчил меня, потому что, прощаясь, подбодрил, пожелал успехов и заметил:

— Увлеченность своей профессией — дело хорошее, но надо все-таки знать, что реально, а что нереально в нашем деле.

Когда Попов уехал, Боголюбский упрекнул командира медсанбата за то, что тот (это было еще до моего прихода после операции) чересчур разоткровенничался и наговорил лишнего о наших попытках борьбы с тяжелым шоком и лечения раненых в агонирующем состоянии. Фок стал оправдываться, поясняя, что сделал он это только в надежде на поддержку, — ведь известны же положительные результаты в борьбе с шоком.

Заместитель командира батальона по политчасти Николай Васильевич Орлов, внимательно прислушиваясь к спору, сказал:

— В конце концов, мы никакого преступления не совершили. Известно, что смерть не внезапный, не мгновенный акт, а длительный процесс, и многие наши отечественные исследователи установили, что этот процесс не является необратимым. А потому и не прекращаются попытки борьбы за восстановление жизненных функций организма.

И мы продолжали поиск, хотя никак не могли докопаться до истины. Уже после войны я понял, что дело не только в восстановлении сердечной деятельности. Нужно полностью восстановить дыхание, а с ним и окислительные процессы, что без специальных аппаратов во фронтовых условиях сделать было невозможно.

Да, в нашей работе были и успехи, и неудачи, но неудачи не останавливали нас. Мы не опускали руки и продолжали совершенствовать свои навыки, знания, накапливать опыт. Все это потом очень пригодилось для лечения раненых.

Глава восьмая

ВЕСНА И ЛЕТО СОРОК ЧЕТВЕРТОГО

Дикие соседи. — Ободряющая статья. — Эх, дороги… — Встреча с братом. — И грянул «Багратион». — Опасный рейс. — Жарко в Беловежской пуще. — «В общем, хорошо заживает…»

Вот и остались позади зимние холода. Хотя снег еще лежал в лощинах и лесах, на полях он уже побурел, а пригорки полностью очистились, обнажилась прошлогодняя трава.

Весенняя распутица остановила активные боевые действия на нашем участке фронта. Но мы знали по опыту — так долго продолжаться но может.

Как-то ночью меня разбудил дикий, заунывный вой. Я не сразу мог понять, в чем дело. Но чувствовал: разгадка близка — однажды, давным-давно, я уже слышал нечто подобное.

Заснуть теперь не мог. Я встал, вышел на улицу, снова прислушался к странным звукам и вдруг вспомнил — да это же волчий вой… Но откуда здесь, во фронтовой полосе, волки? Мы привыкли к тому, что в тех районах, где останавливается медсанбат, всегда находящийся поблизости от переднего края, почти все замирает — уж во всяком случае дикого зверя не встретишь. Да, затишье затянулось, коль и волки освоились рядом с нами.

Оказалось, что не только я, многие наши ребята ночью не спали, а особенно переволновались девушки. Стали выяснять, откуда взялись волки. Узнали, что неподалеку от нас соседи-ветеринары сбросили в овражек трупы лошадей и вопреки всем правилам не удосужились в течение нескольких дней закопать их. Вот и собирались там голодные волчьи стаи. А потом они настолько осмелели, что стали навещать места расположения тыловых подразделений и даже днем разгуливать по дорогам и тропам. Пришлось принимать меры, иначе просто опасно стало передвигаться по тыловому району. Но даже использование оружия не всегда пугало волков, — видно, голод оказывался иной раз сильнее пуль. Они снова и снова осаждали хозяйства ветеринаров и других тыловиков, пока те не навели у себя порядок с погребением павших лошадей.