Благие намерения - Лукина Любовь Александровна - Страница 92

- Кто еще хочет что-либо мне посоветовать?

Фраза прозвучала несколько оскорбительно. Кареглазый выпрямился и заметно побледнел. Остальные переглянулись. Желающих что-либо посоветовать не нашлось.

- Хорошо, - сквозь зубы сказал Ар-Шарлахи. - Свое решение я сообщу вам чуть позже. А сейчас - идите. Ты - останься, - добавил он, обращаясь к Алият.

Секунда прошла в недоуменном молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешептываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднимались с ковра, и вскоре комната опустела. Некоторое время Ар-Шарлахи сидел с каменным лицом, выпрямив спину, потом вдруг ссутулился и затравленно посмотрел на Алият.

- Слушай, достань вина… - упавшим голосом попросил он.

Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза.

- Не знаю, что делать… - подавленно пробормотал он, срывая восковую печать.

- Вроде он все правильно говорил… - осторожно заметила Алият.

Ар-Шарлахи сделал ей знак немного помолчать и, отведя повязку с лица, залпом осушил полную чашку. Перевел дыхание, посидел, недобро прищурясь куда-то в угол. Потом вскинул глаза на Алият.

- Кто он?

- В смысле - как зовут?

- Да хотя бы это!..

- Как зовут, не знаю, а кличка - Кахираб.

- То есть выходец из Пьяной тени?

- Ну да… Вчера поднял тень Ар-Нау, привел три корабля…

- Ар-Нау? Так это же совсем рядом с кивающими молотами!

Алият замерла на секунду.

- Ты думаешь, что он… - Она не договорила.

- Да уверен!.. - проворчал Ар-Шарлахи, наливая вторую чашку. - Будь спокойна, без присмотра они меня не оставят… Что же делать-то, а?

Последнюю фразу он произнес самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всем послушная господину. Раньше ее надо было в бархан закопать…

- Да ничего тебе делать не нужно, - жарко зашептала она. - Они сами все за тебя сделают. Ну что ты - хуже Улькара?..

- А что с Ар-Аяфой?

Алият чуть отстранилась.

- Ты тут вообще ни при чем, - сказала она очень серьезно. - Они сами подняли мятеж. Нас еще не было в этой тени, так ведь?

- Да в том-то и дело! - вскричал он в отчаянии. - Те, о поднял мятеж, уйдут с нами! А те, кто не поднимал? Они-то ведь останутся! В чём они виноваты?

- Ни в чем, - сказала Алият. - Но это ведь война. Всех не сбережешь… Там люди ждут, - напомнила она, кинув на дверь. - Ты пей, да я спрячу…

В угрюмом молчании Ар-Шарлахи выцедил вторую чашку и, отдав ее вместе с кувшинчиком Алият, расстроенно буркнул:

- Зови…

Когда предводители отрядов и послы от взбунтовавшихся теней расселись, Ар-Шарлахи уже восседал на подушках, как и подобает будущему владыке Пальмовой Дороги: позвоночник - прям, глаза - надменны.

- Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб? - негромко и медленно проговорил он.

Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке.

- План - твой, - так же неспешно, словно бы через силу, продолжал вождь. - Стало быть, тебе и командовать…

- Благодарю за честь! - прочувствованно ответил тот.

На него взглянули - кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно.

На душе у Ар-Шарлахи было скверно. Он ждал, он надеялся, что вино произведет на него свое обычное действие, что в самый последний миг снизойдет вдохновение… Да нет, даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали…

И все же нужно было что-то произнести, смутить, сбить спесь, хоть как-то расквитаться за собственную слабость…

- Да, кстати, Кахираб…

Тот вскинул голову. Карие глаза исполнены внимания и почтения - не придерешься. И Ар-Шарлахи продолжал небрежно:

- Такая просьба: передай от меня привет Тианги… при случае.

Как он и ожидал, Кахираб был искренне удивлен:

- Какому Тианги?

Ар-Шарлахи медленно усмехнулся, не сводя с него насмешливых презрительных глаз.

- Ты не знаешь Тианги?

- Я знаю нескольких человек, носящих это имя.

Усмешка увяла.

- Ты, должно быть, имеешь в виду Левую руку Анитамахи, - спокойно, не отводя взгляда, с бесстыдной откровенностью продолжал смуглый упрямобровый Кахираб. - Хорошо, передам сегодня же…

Бритоголовый жрец (вернее, не сам жрец, а служитель храма; жрецы хранили обет молчания) намекнул, что, коль скоро война пойдет не только за независимость Пальмовой Дороги, но и за веру отцов, то кому, как не ему, Шарлаху, надлежит подать пример благочестия. Предложение это странным образом совпало с желаниями самого Ар-Шарлахи, особой религиозностью обычно не отличавшегося и зараженного вдобавок тлетворными идеями премудрого Гоена о божественной сущности человека. Но на сей раз будущим владыкой Пальмовой Дороги овладела такая тоска, так безвыходно и черно обозначилось перед ним будущее, что даже вино не помогло. Из людей пожаловаться было некому (его бы просто не поняли), оставалось одно: поделиться печалями со злой луной и четырьмя верблюдами.

Сопровождаемый почтительным молчанием толпы, Ар-Шарлахи, упрямо склонив голову, в державном одиночестве проследовал к восстановленному наскоро храмику, увенчанному по углам бронзовыми рогатыми мордами. Как положено, разувшись у порога, он принял из рук жреца черепок с курящимися травами и расстелил на голом каменном полу коврик перед рыжевато-серым пыльным обрезком кошмы, свалянной из верблюжьего подшерстка.

О чем он шевелил губами, вскидываясь время от времени на колени и обращая глаза к металлическому зеркальному диску с синеватыми контурами матери-верблюдицы? Бритоголовый жрец, да и толпа за стенами храмика знали наверняка: просит помощи против ненавистной Харвы. Пожалуй, одна только Алият понимала, что Харва - любимый город Ар-Шарлахи и что вряд ли будущий владыка Пальмовой Дороги горит желанием стереть его с лица земли.

Обращаясь ко всем четырем верблюдам по очереди (Как тогда выразился Тианги?.. «Большое, безрогое и довольно уродливое животное… Плюется вдобавок…»), Ар-Шарлахи изливал душу весьма своеобразно: молитва сплошь и рядом переходила в ругательства, а ругательства - в молитву. Три верблюда внимали кощунству с надменным равнодушием. Четвертый, Ай-Агвар, чьим символом был песок, а стороной света - юг, откликнулся, но как-то странно. К вечеру с юга на тень Ар-Аяфы рухнули неслыханно плотные тучи и ударил ливень. Такое впечатление, что Ай-Агвар разом вылил на пустыню воду, припасенную на несколько лет. Трещали, ломаясь, мокрые кроны, в арыках пенилась и клокотала вода, жидкая грязь текла по кривым улочкам подобно селевому потоку. Можно было себе представить, что сейчас делается в пустыне с выпитыми солнцем озерами и сухими руслами!