Ермак - Копылов Дмитрий Игнатьевич - Страница 10

Сибирские летописи дают разные сведения о численности дружины Ермака. Называют 540, 600 и даже 5000 человек. Не менее противоречивы и данные о числе воинов, набранных в пермских вотчинах: строгановский летописец насчитал 300, «Сказание Сибирской земли» — 154, «Новый летописец» — 50 казаков[65]. Уподобляя казачий полк стрелецкому, историк В. И. Сергеев определил численность дружины вместе с приданными ей «охочими» людьми в 1650 человек[66]. По нашему мнению, эта цифра близка к реальной, и мы будем исходить из нее в дальнейшем повествовании.

Тревожная, полная опасных и самых неожиданных поворотов жизнь научила Ермака безошибочно и тонко разбираться в людях. Его атаманы отличались отвагой, изобретательностью и инициативой. Ни один из них не дрогнул в бою и до последних дней не изменил казацкому долгу.

Для ведения канцелярских дел дружина имела полковых писарей. Сам Ермак, по сведениям летописца, знал грамоту, умел читать и писать. О грамотности других атаманов летописи ничего не сообщают. Можно предполагать только, что с грамотой были знакомы Иван Кольцо и Иван Г роза, которым поручалось представлять Ермака и его войско при царском дворе.

Начальный атаман заботился о моральном духе своих воинов. Дружина имела трубачей, сурначей, литаврщиков и барабанщиков. Музыкальные инструменты казаки добыли, вероятно, еще на Волге, так как среди строгановских «даров» они не значились. Были в полках три попа и монах-расстрига, сменивший черные ризы на казачий лазоревый кафтан. Впрочем, Ермак, не терпевший бездельников, привлекал пастырей к казацкой службе, и они наравне с дружинниками несли все тяготы похода. А монах-расстрига не только исправно вел «круг церковный», но и как человек, понимавший толк в брашне и питиях, ведал припасами и кухней. Ради почтенного возраста и слабости телесной, от ратных дел его освободили.

В своей дружине Ермак поддерживал железную дисциплину, которая вообще была свойственна казачьим коллективам. За мелкие проступки наказывали жгутами. Измена и трусость карались смертной казнью. Летописец передает: «Указ на преступление чинили жгутами, а хто подумает ототти от них и изменити, не хотя быти, и тому по-донски указ: насыпав песку в пазуху и посадя в мешок, в воду». Во время экспедиции на Сылву таким способом было казнено около 20 человек[67].

Суровый воин и душевно чистый человек, Ермак не терпел распущенности, способной загубить самое хорошее войско. «Блуд же и нечистота у них, — продолжает летописец, — в великом запрещении и мерска, а согрешившего обмывши три дни держат на чепи (цепи)»[68]. Но нетерпимость Ермака к легким связям ничего общего не имела с ханжеским христианским аскетизмом. В основе ее лежала забота о здоровом и боеспособном войске. Тот же самый Ермак, который так жестоко карал изменников и дезертиров, разрешил многим казакам обзавестись семьями и остаться с женами и детьми в городище на Сылве. Личную жизнь самого атамана летописи обходят молчанием. По всей вероятности, он не успел создать семью ни на Волге, ни на Урале, ни в Сибири.

В конце августа 1581 года подготовка к походу закончилась. Все казаки и атаманы были приведены к своеобразной присяге, состоявшей в том, что каждый воин целовал крест и клялся стоять непоколебимо против врага и до конца быть верным казацкому делу. Отслужив молебен, войско погрузилось на струги и, подняв паруса, с попутным ветром двинулось в путь. Флотилия, состоявшая из более чем 80 судов, имела внушительный вид. Развевались полковые знамена. Гремела музыка. Провожать ратников вышли все жители Чусовского городка. Несмолкаемо гудели колокола строгановского собора. Вышел на берег и Максим Строганов, тяжело переживавший опустошение своих амбаров и кладовых. Заметив хмурое лицо купца, казаки с отплывающих стругов громко кричали: «Вернемся — заплатим сторицей! Если убиты будем, да помянем любовь твою на том свете!» И раскатистое эхо многократно повторяло насмешливые слова казаков.

Со сложным чувством покидал Ермак Чусовской городок. Не впервые ему было брать на себя ответственность за судьбы сотен людей, веривших в счастливую звезду своего атамана. Но это был необычный поход. Не на волжских купцов вел он преданных ему казаков, а на смертельную схватку с чужеземцем, который позволял себе гордо говорить с самим самодержцем российским.

Почти на версту растянулись казачьи струги. Ермак придавал большое значение разведке, позволявшей предупредить внезапное нападение противника. Поэтому впереди флотилии за полторы-две версты шло легкое, без груза, ертаульное (дозорное) судно. На нем сидели 20 сильных молодых воинов. Вообще старых казаков, с которыми начинал Ермак вольную жизнь на Волге, было немного. В дружине преобладали 18—20-летние юноши, впервые побывавшие в настоящем деле только на Урале.

Разные цели вели людей Ермака в Сибирь. Одних соблазнили сибирские пушные богатства, других влекла свободная жизнь без бояр и дворян. Третьим вообще негде было приклонить голову на родной Руси, где их ждала виселица. Для пленных литовцев, поляков и немцев через Сибирь шел путь на родину. Ратными подвигами они надеялись заслужить право возвратиться в свое отечество.

Судовой караван несколько дней поднимался вверх по реке Чусовой. Берега ее в те времена никем не были заселены, и казаки без всякой опаски выходили на берег и на ночь разбивали лагерь. С Чусовой предстояло перебраться на Туру и Тобол. Для этого нужно было отыскать левый приток Чусовой, который начинался бы поблизости какой-либо речки, впадающей в Туру. Проводники-коми, которыми Ермака снабдили Строгановы, уверили, что этим условиям вполне отвечает речка Межевая Утка, однако при обследовании ее выяснилось, что она недостаточно глубока и не пригодна для плавания. Из-за мелководья Ермак должен был повернуть назад. Достигнув устья речки Серебрянки, флотилия вступила в ее прозрачные серебристые воды.

До глубокой осени шли от устья Серебрянки до ее истока. Маленькая горная речка не везде была удобна для хода судов. В особо мелких местах приходилось, по свидетельству летописца, ставить запруды из парусов и таким способом поднимать уровень воды, чтобы двигаться дальше. Зима застала казаков в месте, где в Серебрянку впадает небольшая речка Кокуй. Дальше начинался волок на реку Тагил, приток Тобола. Ермак приказал здесь остановиться и разбить зимний лагерь, укрепив его по обыкновению стоячим тыном. Остатки укрепления местные жители видели еще в XVIII веке.

Недалеко от Кокуя-городка, как называется это зимовье в литературе, жили манси «сибирского владенья», т. е. обложенные данью Кучумом. Казаки изготовили лыжи и немедленно отправились к ним за продовольствием, так как свое уже было на исходе. Отряды «фуражиров» обычно возвращались с большими запасами, состоявшими из мяса лесных зверей и сушеной рыбы. Грабеж мирных племен не противоречил представлениям казаков о справедливости и не считался преступлением.

Слух о приходе вооруженных людей быстро разнесся по тайге. Мансийские роды стали соединяться вместе, чтобы защитить свои поселения. Рассказывают, что один казачий отряд отправился однажды через реку Тагил на разведку до реки Нейвы. Татарский (или мансийский) мурза, живший при этой реке, собрал множество татар и манси и полностью истребил его[69]. На месте, где жил упомянутый мурза, по словам Миллера, позже возникла слобода, получившая название Мурзинской.

За зиму дружина Ермака значительно поредела: некоторые казаки погибли в стычках с местными жителями, малодушные сбежали из лагеря. Весной, когда вскрылись реки, дружина возобновила поход. Путь лежал на ближайший приток Тагила речку Баранчу. Струги принуждены были бросить, а весь груз взять на плечи. Ермак предполагал вначале мелкие суда перетащить волоком, чтобы потом не строить новых. Но этот труд оказался не под силу казакам, и от волока пришлось отказаться. Упомянутый выше историк Икосов в 1761 году писал: «Струги Ермаковы в коем месте оставлены — и поныне суть многим лесникам и ловцам известны, ибо где оные на берегах оставлены, вырос на них кустарник не малой»[70]. Ранее об этом же рассказывали историку Г. Ф. Миллеру местные жители[71].