Колдовской цветок
(Фантастика Серебряного века. Том IX) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 9

— Теперь будет, — решил Сабанар. Он собрал опорожненные платки и снова засунул за пазуху шайтана.

Приведя капище в надлежащий порядок, мы двинулись в обратный путь и только поздним вечером достигли мыска попы-я, где нас ожидали Иван и Кирилла с убитым медведем. Медведя убил Кира из дрянной кремневки небольшого калибра, в которую, кроме пули, воткнул стальной шомпол.

Все были довольны, а Сабанар даже старался затянуть песню о божьих оленях, пришедших в загородку бедного вогула. Сабанар пел плохо, он не имел ни голоса, ни слуха.

Сабанар исчез из пауля. Он обещал известить меня, когда он возвратится с купленными у зырян оленями. Я несколько раз заходил к Кирилле и заводил разговор о божьих оленях. Кирилла обыкновенно рассказывал бесчисленные истории, но сам в эти рассказы не верил.

— Видел один вогул, — начинал он рассказ, — в Ямал-маа (тундре) большое стадо, очень большое стадо и у стада амба (собаки), как полагается. Удивился вогул, думает про себя: «Чумом здесь никто не стоит, народу нет, откуда же взялись олени?» Начал он ближе подходить к ним. Все олени и собаки вдруг в оводов обратились, зашумят, поднимутся. Испугался вогул, не знает, что делать… Потом приходил, рассказывал… Да и другие то же видели…

После долгих ожиданий явился Сабанар.

— Ну, — таинственно начал он, — купил. Теперь остается пригнать к чуму Кириллы и стреножить, а то разбегутся.

Я согласился…

Чум Кириллы стоял на берегу Мань-и, на небольшой поляне, среди молодого березняка. Как раз у чума река делала поворот, и это место изобиловало рыбой, которую большей частью ловила жена Кириллы, а сам Кира шатался по гостям или ставил ловушки на птицу. Он не был лентяем больше, чем остальные вогулы, но постоянная нужда и полуголодное существование родили в нем апатию ко всему на свете. Временами он нанимался в работники к богатому оленеводу Саввке, чтобы поесть оленины и попить крови.

— Сегодня ночью пригоню, — заявил Сабанар.

Я с нетерпением ждал утра. Той же ночью ко мне явился Сабанар с вестью, что олени, при помощи зырян-погонщиков, стреножены и лежат в загородке около чума Киры. Я представлял и гадал об удивлении Кириллы, старался несколько раз завязать по этому поводу беседу с Сабанаром, но тот торжественно заявил мне, что Кира и божьи олени ему порядком надоели и он хочет спать.

Утром я отправился к Кирилле. Он далеко заметил меня, радостно выбежал навстречу.

— Пайся ойка рума. Ен чум (Здравствуй, старый друг. Заходи в чум), — суетился он, стараясь на первое время не выдать своей радости.

Оленей уже не было около чума, они, видимо, были угнаны в другое, более надежное место.

Не успел я зайти в чум, как Кира и его жена наперебой начали рассказывать о великом событии. Их обоих не было дома, они уезжали смотреть шлеги (корчатки) на Мань-ю, а там Кира и его жена заночевали у знакомого рыбака. Вернувшись домой, они увидали стреноженных оленей. Они удивились и никак не могли объяснить их присутствие и только потом Кирилла вспомнил, что недавно во сне он видел больших собак, очень больших собак, похожих на лошадей. Собаки бегали около его чума, убегали в лес и возвращались обратно с маленькими телятами в зубах. Кире было жаль телят, из них могли бы выйти добрые олени, но отбирать их он не решался. Потом случилось что-то странное: телята, прямо на глазах, стали расти и превращаться в оленей, а собаки, напротив — уменьшаться и в конце концов сделались простыми оленьими амба (собаками).

Я не удивлялся рассказу Кириллы, мне не раз приходилось слушать такие истории и видеть странные вещи. Однажды я собрался к одному знакомому вогулу в гости. Когда я, отмерив добрых верст 50, пришел в его юрту, то встретил уже приготовленное угощение: хозяева заявили мне, что они ждут меня второй день. Я удивился и стал допытываться, по каким признакам могли они судить о моем приходе. Хозяин подумал, подумал и объявил: «Сон видел, так думал, вот-вот ты должен прийти». Больших объяснений у него я не мог добиться. Русские жители тех краев скоро заражаются суеверием и нередко прибегают к совету шаманов.

Кирилла теперь мечтал стать оленеводом.

— Теперь у меня будет мясо, — не без гордости заявлял он, — теперь не буду таскаться к Саввке поесть мяса. Свое будет!

Бедные вогулы часто ходят к богатым лишь для того, чтобы поесть мяса и попить теплой оленьей крови. Детски-простодушные маньси (вогулы) считают всякое богатство достоянием общим и крайне удивляются, если с ними не делятся. По их мнению, богатый должен давать и ничего не требовать обратно. Без сомнения, такой взгляд является пережитком старого и в настоящее время такая «благотворительность» среди вогулов наблюдается очень редко.

Во время нашей беседы пришел Сабанар.

— Ну, Кир, пришли к тебе божьи олени, — начал он, — ты винку пить брось, а то опять будешь сидеть чумом на Мань-я.

Кирилла молчал, он прекрасно понимал, что значит «сидеть чумом на Мань-я», то есть обратиться вновь в речного вогула; «стоять же чумом на Мань-я» — это другое дело, — значит, быть оленеводом.

— Глупый он, — обратился ко мне Сабанар. — Вот посмотри, пропьет он божьих оленей.

Я не знал — соглашаться мне с Сабанаром или восставать за Кира.

Долго по тайге ходили рассказы о божьих оленях, пришедших к чуму Кириллы, а сам Кира снял свой чум и ушел на Северный Урал.

Спустя три года мне пришла весточка о Кирилле: «Олени у него не перевелись, — гласила она, — но много их никогда не будет, так как Кира любит хорошо и плотно покушать, а еще более — выпить».

Михаил Плотников

ШУНГУР

Тайга смеялась…

Уже давно черной птицей в ночной темноте летала невидимая смерть. Шунгур слышал, как хлопали ее большие крылья, слышал ее крик, щелканье зубов и чувствовал, что не один раз она вилась над его бедной юрточкой.

Паул[25] разбежался.

В тайге распространилась заразная болезнь, наступили кошмарные дни, и беззащитные люди, спасаясь от невидимого врага, покинули свои паулы и разбежались в разные концы огромной тайги, разнося с собою заразу и страшную смерть.

Так из паула в паул перебегали в паническом страхе толпы вогулов и умирали без стонов, но с ужасом в глазах.

Покинутый семьей и родными, больной, Шунгур уже несколько долгих дней и ночей лежал и ждал конца. «Все равно умрет старик, — порешили родные, — куда тащить старого, когда тайга хоронит молодых. Пусть лучше умрет в своей юрте». И, оставив ему немного сушеной рыбы и поот[26]воды, двинулись в сердце тайги, — к Большим горам, — искать спасения, а старый Шунгур остался умирать в покинутом пауле. Шунгуру не раз казалось, что среди глубокой ночи, когда только поют свои унылые песни седые сосны да ели, кто-то подходил к дверям юрты, стучал ногами о землю и хрипло шептал:

— Минэй[27], Шунгур! Минэй, Шунгур!

Тогда Шунгур ложился вниз лицом и с замиранием ждал: вот-вот скрипнет дверь, влетит смерть и поднимет свой ржавый от крови соарб[28] над седой головою старого Шунгура.

Нет, она уходила, а Шунгур, затаив дыхание, лежал в темном углу и прислушивался к ее удаляющимся шагам…

«Умереть бы! Почему она ушла?» — думал он, но острый ужас неизбежного конца охватывал душу старого вогула и на морщинистом лбу выступал холодный пот.

Шунгур не хотел умирать, ему хотелось хотя бы дожить до весны и в последний раз взглянуть на пробудившуюся тайгу.

Он хорошо знал, что нет спасения, нет и слабого луча надежды, и готов был мириться со своей участью.

Ему вспомнилось: давно, еще мальчиком, он заблудился в горах. Напрасно старался он найти выход; напрасно метался в разные стороны, — везде его встречали высокие горы, поросшие хмурыми елями. Он начал кричать, молить о помощи, а эхо повторяло его слова, передразнивало и уносило куда-то далеко, далеко.