Колдовской цветок
(Фантастика Серебряного века. Том IX) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 27

Сергей Гусев-Оренбургский

ТЕМНАЯ СИЛА

В Понурове, глухой деревеньке Челябинского уезда, в убогой лачужке на конце деревни, проживал полуслепой старик с трясущейся головой. Благодаря ли природной угрюмости характера этого столетнего бобыля, темному ли слуху про его подозрительное прошлое (говорили, что он отравил когда-то свою жену), — но только деревенские бабы со страхом косились на одинокое окошко его хаты и шептали про себя: «да воскресную молитву», когда случалось им проходить мимо, мужики же приписывали влиянию старика засухи, грозы не вовремя, градобитья и неурожаи. Звали старика, по-уличному, Темный, — он был высок ростом, костистый, тощий, с длинной шеей и маленькой головкой, все как бы кивавшей. И была эта головка совсем лысая, но по землистому лицу вкривь и вкось разрослась клочьями седая борода, что придавало ему сердитый и даже страшный вид. Им пугали ребят, грозили друг другу его чарами.

— Вот погоди… нашлет тебе Темный грыз!

Знал ли, не знал старик про эту черную молву, но он ни к кому не ходил, ни с кем никогда не заговаривал и все сидел в своей хате, Бог весть чем живя и питаясь. Лишь временами, в теплые дни, выползал он на завалинку, сидел неподвижно, с лицом, поднятым вверх, к солнцу или светлому небу, кивал головой и быстро-быстро что-то шептал. Тогда по деревне говорили, что непременно что-нибудь случится. И в самом деле, в скором времени что-нибудь случалось: пожар, у кого-нибудь лошадь падала, за недоимками приезжали.

И вот случилось раз, в самую страдную пору: поднялась из гнилого угла черная туча и, не успели мужики опомниться, как она заволокла небо, потушила свет, превративши день в ночь… молния разорвала ее с одного края до другого, в небе поднялся гул и треск, словно раскололась она на тысячу осколков, и с бурным шумом обрушился на поля проливной дождь. Мужики и бабы попрятались кто куда мог: в копны, под телеги, и с трепещущим сердцем пережидали ливень.

Ехал в это время из волости понуровский мельник Халимоныч и был уже близко от деревни, как застиг его ливень. Он прикрылся с головой армяком и предоставил лошади бежать, как она знает. Все вокруг него шумело, выло, гудело в туманной мгле под напором ветра и воды, и он крестился под взмокшим армяком при трескучих взрывах грома, а когда выглядывал оттуда, чтобы рассмотреть дорогу, пучки молний разрывались над ним и таинственно пропитывали дождевой туман своим мгновенным блеском. В одну из таких вспышек Халимоныч увидал что-то огромное и туманное вблизи дороги на пригорке. Не успел он подумать, что бы это такое могло быть, как в самом центре неба разорвался целый пучок молний и в длительном, трепетном свете их Халимоныч рассмотрел громадного человека с протянутыми руками, как бы плывшего по воздуху и что-то кричавшего… но за шумом бури и ливня звуков не было слышно. Однако, к ужасу своему, Халимоныч узнал Темного.

— Чур, чур… Гос-поди! — только и мог пробормотать он. И принялся нахлестывать лошадь.

В смертной тревоге прискакал он домой, пустил лошадь, не распрягая, под навес, бросился в избу, к жене, и тотчас же побежал к соседям рассказывать необыкновенную новость. Новость облетела всю деревню, и оставшиеся дома мужики спешно собрались к избе Халимоныча.

Дождь перестал так же внезапно, как и начался, но тьма была прежняя, и черные тучи, клубясь, двигались по небу, а вдали глухо гремел гром и все вспыхивали молния.

Халимоныч кричал:

— Ростом до туч… руки вытянулись, кричит что-то… а молонья так и пышет…

Мужики возбужденно кричали:

— Доколе будет изводить?

— Весь хлеб таперича погниет…

— За што злоба такая?

— Известно, бесу служить…

— Волчебник давнишний!

Вспыхнули молнии, и трескучий удар грома словно раскроил небо вверху. Снова хлынул ливень. Но мужики не расходились.

В грозовой тьме они стояли, как водяные, у избы Халимоныча, дождь туманом разбивался о них и словно брызгал из них при каждом их движении.

— Пымать его надо, ребята!

— Как пымашь-то… волчебник!

Халимоныч кричал:

— Как деды наши ходили на них: с крестом да с палкой!

— Делай кресты, ребята!

— Старый плетень жертвую! — кричал Халимоныч.

Мужики бросились во двор, разворотили старый плетень и, привязавши к верхним концам кольев поперечины, шумной ватагой побежали с этими самодельными крестами, сквозь ливень, к хате старика. Там они попрятались, кто куда, и стали ждать. Ждать им пришлось недолго.

Сквозь ливень на дороге показалась жалкая тень человека, с трудом ступавшего нетвердыми ногами, а руками как бы нащупывавшего воздух. И видно было, что эта тень обрадовалась, завидев хату. Но в этот момент перед нею выросла толпа народа с крестами в руках, словно погост поднялся и вышел на дорогу. Старик в испуге остановился.

— Бей колдуна окаянного! — заорал Халимоныч.

И, поднявши крест, обрушил его на старика.

Вмиг поднялся лес крестов, разбивая брызгами дождь, и с шумом склонился.

— За што? — успел только сказать старик. И исчез.

Кресты поднялись, люди отступили.

Прошло некоторое время, прежде чем старик поднялся. И когда он поднялся, мокрый, грязный, окровавленный, он был так жалок в своей растерзанности и покорном недоумении, что мужики не решились бить его и стояли молча.

Он еще раз проговорил каким-то могильным голосом:

— За што?

И пошел к своей хате, не обертываясь, не дошел, упал и пополз.

С этих пор старик совсем перестал выходить из своей хаты, а зимою и помер ни для кого не заметно. Открыли его смерть случайно, только потому, что его хата уж слишком стала напоминать надмогильный сугроб. Стали поговаривать, что и печь у него совсем не топится, давно не вьется дым из трубы. Никто не решился идти проведать его, пошли толпою под предводительством старосты и в обледенелой избе, с обледенелыми стенами, нашли на лавке обледенелого человека.

Долго тянулось расследование по поводу «смерти без покаяния», а обледенелый человек все лежал в своей ледяной избе, пока однажды не пришли понятые, сложили его в домовину и, в присутствии урядника, зарыли в углу погоста.

Между тем, несчастье за несчастьем обрушивались на деревню. Предыдущее лето было неурожайнее, — дожди погноили весь хлеб. Зиму деревня еще кое-как перебивалась, весной же начался голод. Надеялись на лето, но к лету началась небывалая засуха. С весны не было дождей.

Знойное солнце багровым шаром всходило каждое утро над истомленной землею, жгло, палило, сушило тощие всходы хлебов и трав. У крестьян опускались руки. Народ наполнял церкви по праздникам и жарко молился.

— Прогневили Господа, прогневили!

Со слезами, с причитаньями собирали понуровцы со всех долов иконы, шли в поля, нестройно пели молитвы, падали на землю, рыдали и звали:

— Господи! Пошли дождичка… Гос-поди!

Но все сожгло знойное солнце на нивах и покосах. Только кобылка там прыгала на просторе среди почернелой, обнаженной земли, да мышка полевая, голодная, тоскливо пищала. И стало мало-помалу создаваться среди понуровских крестьян мнение, что всю эту засуху «колдун наслал».

— Это он, ребята!

— Он… знамо. За то, что били его тогда… и долго земле не предавали.

— А намеднись и началась вся беда…

— Замучит он нас теперь!

— Это как есть…

— Теперь он покажет пауку!

— Что будем делать?

Халимоныч кричал больше всех.

— А намеднись пожалели его. Надо было его тогда же прекратить! А теперь уж он нам объяснит науку!

— Объяснит… всю!

— Он объясни-и-т!

Бабы говорили мужикам, что против колдовских чар на засуху есть только одно средство: вылить сорок ведер води на могилу пропойцы. Стали обсуждать этот вопрос, но в Понурове не оказалось могилы пропойцы. Стали наводить справки и узнали, что такая могила есть в соседней деревне, Звановке, за семь верст. Нарядили депутатов к звановцам и, по уговору с теми, послали двадцать девок с ведрами. Те, совместно с звановскими девками, напитали пропойцову могилу.