На острие безумия. Шторм. Книга 1 (СИ) - Орлова Вероника - Страница 6

Последние судороги, и Заболотная, несколько раз дёрнувшись, замирает, глядя стеклянными, залитыми кровью, мертвыми глазами в серый потолок своей тюрьмы. А Мокану невольно замирает вместе с ней, когда казавшийся неживым, застывшим темноволосый нейтрал вдруг резко поднимает голову, чтобы посмотреть прямо в камеру. Просто взгляд. Всё то же Ничто, помноженное на тысячу, потому что по эту сторону сидел тот, кто стал ему никем, и он знал об этом.

Через несколько мгновений он спокойно и скрупулезно будет записывать в протокол допроса всю информацию, которую прохрипела ему бывшая любовница. Аккуратным крупным мужским почерком. Сухие факты, которые так нужны были Нейтралитету. Работа, которую он любил, просто потому что ему нужно было любить хоть что-то в этом мире.

— Сэм, я соскучилась.

В её голосе не столько тоска, сколько тревога.

— Маленькая лгунья.

Губы растягивает улыбка, я тоже соскучился по ней. И она едва ли не единственная, кому позволено всё ещё звать так меня.

— Ты ошибаешься, братик. Я давно уже не маленькая.

— Но лгунья, да?

— Зато честная.

Так ясно представил себе, как она пожала плечами в этот момент, и сел на своей кровати с жёстким матрасом.

— Что делаешь?

— С тобой разговариваю.

— Ками…

Тихий смех, и в груди поднимается волна окутывающего тепла. Как же мне не хватает тебя, маленькая моя. Если бы мог сказать тебе об этом…ты бы не поняла, верно? Ты бы спросила, почему тогда я намеренно лишаю нас встреч? Почему я не посещаю семейные мероприятия и могу подолгу не отвечать на телефонные звонки? И ведь ты была бы абсолютно права, сестрёнка. Если бы ты решилась задать хотя бы один из этих вопросов…возможно, я бы смог тебе ответить на них. Но мы ведь уже привыкли к этому, так? Мы привыкли скрывать собственную боль от вынужденной разлуки и играть красивую пьесу о большой и любящей семье. Так всё же правильно. Так в глазах врагов мы непобедимы. Ведь именно этому нас учил твой отец.

— Да ничем особенным. Ездили с подругами кататься на лошадях, затем мы с Яром поехали к Владу, чтобы оставить Лику с Зариной и Криштофом. Им там гораздо веселее.

А ещё приближается очередная годовщина свадьбы нашей матери с её отцом, и они, наверняка, захотят провести это время вместе. Именно поэтому дети отправлены в дом короля. Уже, наверняка, разосланы приглашения на семейный ужин, который состоится по прилёту виновников торжества. Праздник ради праздника. Чтобы пустить пыль окружающим в глаза, показать, что никакой войны нет и не предвидится, Нейтралитет держит руку на пульсе и не позволит никому сомневаться в своей мощи и в легитимности правления Воронова.

Всё то, от мыслей о чём у меня намертво сводило скулы и хотелось застрять в горах навечно, только бы не растворяться вместе с остальными приглашёнными во всей этой мишуре, иллюзии прекрасной жизни.

Молчание на том конце провода прерывается тяжёлым вздохом.

— Ты ведь приедешь?

— Нет.

— Сэм, прошу.

— У меня есть дела на эти дни.

— Брось, ты сын…, - и тут же изобразила душащий кашель, проглатывая собственные слова, и продолжила, — ты же начальник спецподразделения. Не разочаровывай меня, ты ведь сам решаешь.

— Я сказал нет, Ками.

Как можно мягче, но она обиженно замолкает и прощается, чтобы отключиться, сославшись на важные дела. Ей понадобится несколько часов для того, чтобы успокоиться, возможно, задушить в себе обиду…и я бы продал левую половину своего тела, только чтобы узнать, сколько таких трупов обид сейчас в моей девочке. Как долго они скрыты в ней под толстым слоем всепрощающей любви, безусловной и обезоруживающей…и именно поэтому заставляющей иногда совершать поступки или говорить слова, о которых я должен был бы пожалеть. Если бы не разучился делать это. Впрочем, я знал, что даже такое кладбище можно заставить покрыться густым снегом. Нужно только запретить себе воскрешать мёртвые останки собственных чувств, иначе можно задохнуться от раздражающей ноздри вони их разложения. Иногда казалось, я настолько явно её ощущаю, что готов выблевать свои же кишки от омерзения.

Мёртвая душа — жуткое место. Хорошо, что эта дрянь придумана и не существует на самом деле, а значит, её невозможно реанимировать. Только смириться с ощущением пустоты, которое срастается с твоей кожей настолько прочно, что начинаешь верить, что родился с ним.

И я верил. Верил, поднимаясь на самую высокую гору в Нейтралитете, Лизард называл её Пиком Смерти, а мне её мрачная, устремлённая к свинцовому тяжёлому небу вершина нравилась ощущением абсолютного одиночества. Покрытая глубоким, белоснежным покровом, обдуваемая ледяными ветрами, гора быстро стала моим любимым местом.

Я давно перестал ощущать тепло, иногда мне казалось, что руки коченеют даже в помещении, и суровые порывы ветра с готовностью замораживали так, что я не мог пошевелить и пальцем. Мне нравилось представлять, как отмирают на вечном холоде одно за другим любые чувства, как покрываются они пронизывающим инеем, впиваются в лицо осколками снега, заставляя ожесточенно растирать его ладонями. Заставляя забывать.

«— Я сказал, что забираю это дело и точка.

Морт не повышает голоса. Он почти никогда не повышает голоса, тем более, в стенах дворца Нейтралитета. Зачем это ему, лидеру, одного взора которого боится каждый из подчинённых?

— Это моё дело.

Стараясь ответить так же спокойно, взвешенно, сжимая пальцы, чтобы выдержать его сосредоточенный хмурый взгляд, и чувствуя, как начинает накатывать злость. За это неверие. За сомнение в том, что я справлюсь с поставленной задачей, иначе зачем сначала давать дело, а после отдать его другому?

— Уже нет. Свободен.

Грёбаное равнодушие, за которое хочется съездить ему между глаз, несмотря на то, что мой отец…и тут же ярость на самого себя за то, что расслабился настолько, чтобы допустить эту мысль. Не отец. Нет. Своего отца я похоронил много лет назад. Сначала нанёс ему смертельные раны, несовместимые с жизнью, а когда этот ублюдок всё же выжил…то похоронил живьём. Только кому-то для этого понадобилась бы лопата, моими же инструментами были нити и игла. Та самая, которую я втыкал в его живое сердце, вшивая в грудь своей мёртвой матери. Да, для Николаса Мокану любовь всегда ходила рука об руку со смертью, и он предпочитал раз за разом нагибать вторую в позу раком, чтобы сполна насладиться первой. И плевать за чей счёт.

Иногда, в дни, которые приходилось проводить в семейном гнезде Мокану, я ощущал, как медленно, едва дыша, поднимает голову сожаление. Слишком хрупкое, слишком эфемерное, чтобы удержать свою огромную уродливую голову на тонкой, покачивающейся от тяжести шее. Оно вгрызается в плоть счастливыми воспоминаниями и еле трепыхающейся, такой же отвратительно — уродливой надеждой, впивается прямо в горло и замирает, подобно хищнику, ожидая, когда жертва перестанет трепыхаться. Сожаление о самой большой моей потере — семье, и надежда на её воссоздание заново. Мне нравилось именно тогда срываться к Пику Смерти и там смотреть, как подыхают они обе, друг за другом, смотреть, как обессиленно отпускают меня, чтобы забиться в самый дальний, самый тихий и неприметный уголок, откуда не достанет пронзительно-громкий визг их поражения.

— Я не отдам это дело, Морт. Я почти расследовал его, осталось выбить показания…

И всё же стиснуть пальцы в кулаки, когда легкая усмешка тронула уголки губ начальника.

— Вот и отлично. Этим займется Ганс. Эту неделю ты свободен. Найди себе развлечение, Сэм.

— Шторм.

Хотел безразлично сказать, получилось зло, и он успевает поймать эту злость.

— Я буду называть тебя так, как мне угодно.

— И в любом случае ты будешь получать ответ только от Шторма.

— Это глупо, Сэм. Брось! Тебе не пятнадцать лет. Ты взрослый мужчина, а ведёшь себя как ребенок.

— Прошу прощения, — вонзаясь ногтями в ладони, в попытке контролировать себя, — мой покойный отец не научил меня правильно общаться со старшими.