Когда тают льды. Песнь о Сибранде (СИ) - Погожева Ольга Олеговна - Страница 1

Часть 1. Белый Орёл

Снега за ночь намело под самые окна. Дверь я открывал с трудом, шипя сквозь сцепленные зубы. Ветер хотя и поутих, но мои яростные попытки выбраться наружу, равно как и впущенный в натопленный дом морозный воздух, разбудили старших детей. Из-под тёплых шкур показались две заспанные мордахи; мерное сопение утихло, рты приоткрылись, в то время как тёмные – материнское наследие! – глаза двойняшек вперили свои подозрительные взгляды в меня.

– Отец? – шёпотом позвал старший из них, светлый Никанор. – Ты куда? Помочь?

Его брат-близнец, темноволосый Назар, помощь предлагать не спешил, растирая подмёрзшие ладони, лишь подобрался под шкурами, окидывая дом ещё сонным взглядом. В потухшем очаге прогоревших дров не оказалось; закончились они и за каменной кладкой, куда их обыкновенно приносили на ночь. Увидев это, Назар тихо вздохнул, понимая, что и горячего завтрака ждать не приходится.

– Помоги, – решился я, поглядывая на зашевелившегося Илиана. – Всё равно вставать пора.

Никанор вскочил, ни единым мускулом на лице не выдав того, что вставать-то на самом деле страх как не хотелось, накинул поверх плотной рубахи меховую телогрейку, метнулся к столу – умыться в серебряной миске. За ним нехотя выполз Назар – не терпел, когда брат отлучался даже на несколько шагов – покорно ополоснул лицо холодной водой, тотчас наспех утираясь вышитым матерью полотенцем.

– Олан спит ещё? – шёпотом поинтересовался Илиан, высунув лохматую голову из-под одеяла.

Я кивнул, невольно бросив взгляд наверх: там, сразу за лестницей, на широком супружеском ложе свернулся клубочком мой самый младший, четвёртый сын. И ему едва исполнился год.

Целый год боли и пустоты.

– Ты с ним плохо спал, да? – понимающий Никанор проследил за моим взглядом, вздохнул. – Может, кормилицу позвать? Я мигом обернусь! Вот только дверь откопаем…

– Не нужно, – осадил первенца я. – Олан от груди ещё в полгода отлучен. Не выдержала Тьяра больше… Да и нянчиться с ним никто, кроме нас, не будет.

– Вот если б тётка приехала… – размечтался Илиан, но умолк тотчас, под моим враз потяжелевшим взглядом.

– Умойся, – грубее, чем хотел, бросил сыну я. – Да вставай на утреннюю молитву. Видишь, братья уже лучину зажгли.

Ежедневное правило обыкновенно читал я; в этот раз позволил Никанору занять своё место. Слушая чётко проговариваемые старшим сыном знакомые слова, забылся; позволил образам и воспоминаниям отвлечь меня от молитвы.

Орла умерла год назад, давая жизнь нашему четвёртому сыну. Десять лет почти безоблачного счастья пролетели как один миг: всё чудилось, будто лишь вчера имперский легион, в котором я служил, отправили сквозь ледники бескрайней северной провинции к горному перевалу альдских земель, и отряд наш расположился в деревне Ло-Хельм. Мне в ту пору исполнилось всего семнадцать; первый год моей службы в легионе. И первая любовь себя ждать тоже не заставила: пока строили крепость у северо-восточной границы, мы с Орлой успели пожениться и родить своих первенцев, Никанора и Назара. Затем началась война с альдами, и я провёл на полях сражений почти два года, прежде чем кровопролитные битвы кончились так же неожиданно, как и начались, без победителей и проигравших. Я вернулся к семье, и через год у нас родился Илиан. Домашнее ремесло и работу по дому освоил благодаря тестю – единственному родственнику Орлы, не считая её старшей сестры, бродившей по Империи в поисках приключений. Несколько раз Октавия появлялась и в родной деревне, где её не очень-то привечали, но всерьёз эти визиты я не воспринимал: что взять с вольной лучницы? Если и вспомнит дорогу домой, то всё равно надолго не останется.

Между тем на службу в легион меня призвали вновь, в этот раз – на далёкий запад, где разбушевались брутты. Там я столкнулся с боевой магией, научился с нею бороться и угадывать в человеке раньше, чем тот выплюнет смертоносное слово. Вернулся невредимым, и больше родной кров не покидал, наслаждаясь любимой женой и подрастающими сыновьями. Великий Дух не посылал мне дочерей, но я не оставлял надежды: мы с Орлой были молоды, впереди ждала долгая и безоблачная жизнь. И хотя гибель тестя на охоте стала большой утратой, с трудным в северных условиях хозяйством я уже справлялся. Военное ремесло по-прежнему жило в крови; я вырос сиротой среди солдат и дышал сталью – но смерть тестя решила вопрос о моей дальнейшей службе в легионе. Мне было двадцать шесть, когда Орла сказала, что носит под сердцем нашего четвёртого сына, и в тот же день я покинул имперское войско в чине капитана. В мои двадцать семь лет жена подарила мне своё последнее дитя.

Орла умерла не по своей женской немощи и не от родовых мук: её дыхание забрала проклятая колдунья, принимавшая роды. Деревенской повитухи в тот злой день дома не оказалось: старуха уехала к детям в большой город Рантан, и Орла с присущей ей беспечностью от всякой помощи отмахнулась:

– Справлюсь, Сибранд! Не девица неразумная, первородящая…

И всё-таки жена не справилась, а я не смог ей помочь. Никанора пришлось по сумеркам слать к местному лавочнику: может, его жена согласилась бы прийти и облегчить муки моей Орле. Та не согласилась; зато вызвалась постоялица, уверявшая, будто со знахарским делом знакома. От отчаяния – Орла страдала неимоверно – я согласился бездумно, безрассудно; и ведьма вошла в наш дом.

Олан шёл ножками вперёд, но ведунья своё дело знала: и мать, и дитя остались живы. Зато когда счастливая, изнемогшая жена прижала к себе младенца, и я припал на колени перед родильным ложем, что-то в ведьме переменилось. Она молча смотрела, как прибежали к нам старшие дети; какими восторгами и невыразимой радостью наполнился наш всегда благодатный дом – и зависть взыграла в её сердце.

– Ты слишком счастлива, – резко, перекрывая радостный гам, обратилась к Орле она. – Такой нельзя быть! Ты – светишься! И в доме вашем повсюду священные символы…

– Мы чтим Великого Духа и следуем его заветам, – отвечала, сияя улыбкой, моя прекрасная жена. – Как вы внимательны, матушка! Сибранд отблагодарит вас…

– Матушка! – вознегодовала ведьма. – Да я тебя всего на пять зим старше! И ни мужа у меня, ни детей, ни твоих роскошных медовых волос…

Лишь тут я почуял неладное. Вскочил, уже когда глаза ведьмы полыхнули кровавым огнём, вытолкнул её прочь из комнаты. Та кубарем скатилась с лестницы, встрепенувшись у самых дверей, оскалилась, выплюнув скверные, непонятные слова – и чёрный туман, слетев с гадкого языка, змеёй метнулся назад, к супружескому ложу. Вскрикнула Орла, крепче прижимая младенца к себе… и туман накрыл их обоих.

Не помня себя, я выбежал вслед за колдуньей на улицу – как был, в одной льняной рубахе в снежный буран, с топором наперевес – и противный визг эхом раздался в завываниях ветра. Смешалась со стихией проклятая ведьма – вот только и я с нею знаком был не понаслышке. Хоть и скрылась из глаз, а следы на снегу оставляла – и хотя заметал их тут же злой ураган, глаза и руки меня не подвели. Я махнул топором всего один раз – и красные брызги смешались с утихнувшим вихрем, рассыпались по снегу кровавой росой.

Как сильно жалел я потом о своей горячности! Сколько раз мне затем твердили – ведьму следовало оставить в живых! Лишь тот, кто наложил проклятие, мог бы его снять – или подсказать другой путь. Но тогда я лишь дико глянул на мёртвую колдунью, не веря своему безумию, и бросился со всех ног домой. Жена, казалось, спала тихим сном, питая новорожденного младенца своей грудью. Старшие сыновья сидели у очага по лавкам, испуганно глядя то на внезапно уснувшую мать, то на ворвавшегося из жуткой ночи отца.

Орла больше не проснулась, а маленький Олан принял на себя остатки проклятия с молоком матери. Мой младший сын плохо рос, был болезненно слаб, в свой год едва сидел, не изъявляя желания пробовать на прочность хрупкие ножки, и не проявлял никакого интереса к окружающему миру. Знахари разводили руками, в один голос утверждая, что на младенце лежит проклятие – будто я без них этого не понимал. Не понимали, как развеять злые чары, и заезжие лекари.