Писатель и самоубийство - Акунин Борис - Страница 63

Через несколько дней поэтесса и в самом деле бросилась под поезд. После этого о ее «маленькой жизни», конечно же, не забыли и речи над могилой звучали совсем другие — те самые, которые ей хотелось бы услышать.

Для юного литератора, который чувствует, что доставшийся ему творческий дар — ноша слишком тяжкая, не по плечу и не по силам, существует возможность спасения: совершить самоубийство писателя, сохранив жизнь человеку. То есть перестать писать и зажить жизнью, которая представляется нормальной молодому человеку, испуганному и раздавленному своим даром. Однако если заряд творческой энергии был по-настоящему силен, жить «нормальной жизнью» такой человек вряд ли сможет. Примеров предостаточно. Хрестоматийный — Артюр Рембо, прекративший писать стихи в 19 лет, однако так и не ставший добропорядочным гражданином и все равно умерший молодым. Менее известна история Жан-Пьера Дюпре (1930–1959). Мальчик из провинции рано стал поэтом. Он все делал слишком рано: рано ушел из родительского дома, рано женился, рано начал печататься, рано прославился. К 20 годам написал три книги стихотворений, а потом вдруг бросил поэзию. Молчание поэта продолжалось девять лет. Потом оно, очевидно, стало невыносимым: Дюпре написал еще один, последний цикл стихотворений и в день, когда его закончил, повесился.

Столь высокий градус творческого пламени, обрекающий на всесожжение не только душу, но и тело, к счастью, достаточно экзотичен. Но когда изучаешь биографии великих писателей и поэтов, становится не по себе: многие из обитателей пантеона мировой литературы — да почти все — в юности были опасно близки к самоубийству: всерьез готовились к нему или даже предпринимали попытки суицида. В этой книге я не пишу обо всех подобных случаях — иначе, вероятно, пришлось бы пересказать всю историю всемирной литературы.

«В смерти моей прошу винить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце», — написал 19-летний цеховой А. Пешков, прострелил себе грудь и умер бы, если бы в нижегородской больнице для бедных работал менее искусный хирург.

«В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне „отвлеченны“ и ничего общего с „человеческими“ отношениями не имеют…» — такая не вполне искренняя записка лежала в кармане у 20-летнего Александра Блока, когда 7 ноября 1902 года он отправился на студенческий бал в Дворянское собрание, чтобы потребовать от Любы Менделеевой решительного ответа. К счастью, объяснение закончилось благополучно. Ответь Люба иначе, и Блок вошел бы в историю русской литературы как еще один безвременно погибший поэт, который оставил несколько талантливых стихотворений, — вроде Всеволода Князева (1891–1913), безнадежно влюбленного в О. Глебову-Судейкину.

Или юного поэта Владимира Полетаева (1951–1970), которому в подобной ситуации повезло меньше, чем студенту Блоку. И вряд ли на отравленных метафизикой мальчиков и девочек подействует оставленное Полетаевым предостережение:

Старость

До сих пор толком неизвестно, что такое старение. Симптомы — да, те известны. Гистологические: уменьшение содержания воды в тканях и увеличение доли оформленного вещества. Соматические: уменьшение регенерационной способности костного вещества и кожных покровов, пониженная сенсомоторика и прочее, и прочее, прочее. Говоря о том, что человек «совсем состарился», мы имеем в виду, что он стал невосприимчив к новому, что у него сузился круг интересов, что его недостатки и особенности характера приобрели утрированный вид, что он стал быстро уставать, медленно двигаться, что у него ослабела память. Все знают, что после зрелости (впрочем, в разные эпохи возрастные параметры пика жизни определялись по-разному[32]) физические и интеллектуальные способности начинают идти под уклон. Невидимо склоняясь и хладея, мы близимся к началу своему.

Все это вроде бы так, но на самом деле провести научное различие между старением и развитием невозможно. Человек начинает стариться одновременно с рождением. Даже раньше, еще на стадии зародыша. Например, первичные почки, развитые у эмбриона, к моменту выхода из утробы вырождаются и редуцируются. Взяв старт, человеческая жизнь начинает дорогу к финишу — и когда набирает скорость при разбеге, и когда несется во весь мах, и когда, устав, замедляет бег.

Сегодня старость не в моде. Стариков стало много, больше, чем в любую из предшествующих эпох, однако они пребывают в маргинальной зоне общественного внимания. Наблюдается парадокс: все хотят дожить до глубокой старости, но при этом никто не хочет быть стариком.

Так было не всегда. В исторической перспективе отношение к старости менялось — эту пору жизни можно воспринимать или как увядание, то есть как зло, или как итог развития, то есть как благо.

В сегодняшнем мире, тон в котором задает динамичная и нетерпеливая западная цивилизационная модель, безусловно преобладает первая из этих двух позиций. Именно поэтому старость так мало изучена и вызывает так мало интереса. Современный человек гонит от себя мысль о будущем угасании своих сил и способностей — перспективе, избежать которую можно лишь посредством преждевременной смерти.

Наша цивилизация боится старости, которая вызывает у людей деятельного возраста ужас и отвращение. При этом, как уже было сказано, человек изо всех сил, даже в самой безвыходной ситуации, старается выжить, то есть любой ценой достичь того самого состояния, которого так страшится. Для этой цели иногда приходится проявлять чудеса изворотливости, порой даже совершать подлости и преступления и уж во всяком случае ограничивать себя в удовольствиях — отказываться от приятных, но вредных привычек вроде курения или поедания свежих булочек с маслом. Это тем более странно, что, кого ни спроси, все мечтают умереть в одночасье от инфаркта, а не доживать век овощем на альцгеймеровской грядке. Поистине человек — существо странное. Ради чего он мучает себя гимнастикой и диетой? Ради того, чтобы как можно дольше продлить свою старость, то есть обречь себя на длительное и все более усугубляющееся одиночество, беспомощность, духовную изоляцию, быть всем в тягость. «Несчастный друг! средь новых поколений докучный гость и лишний, и чужой», — пишет Пушкин, обращаясь к самому последнему лицеисту, который переживет всех остальных.[33]

Старики оксидентальному обществу не нужны и не интересны. Их никто не слушает, а им есть что рассказать. Извечная роль старика трагична и вместе с тем комична — рассыпать перед новыми поколениями бисер накопленной мудрости и опыта, а поросята беспечно бегают по драгоценным дарам крепкими копытцами, равнодушно похрюкивая. В своем предсмертном эссе «О чем я думаю, умирая» японец Сюсаку Эндо с горечью пишет: «Если вы заглянете в любую писательскую биографию, то увидите, что там подробнейшим образом рассказывается о годах, когда литератор был молод и полон сил, однако почти ничего о его мыслях и чувствах на пороге смерти. В последнее время я очень остро ощущаю эту несправедливость».

Но к старости можно относиться и иначе. Это важный, вероятно, даже главный этап жизни. Человек, доживший до старости, состоялся. В некотором смысле старик — это совершенный, то есть законченный, человек. Человек, осуществившийся целиком, с начала и до конца. Очевидно, именно поэтому старики меньше боятся, а то и вовсе не боятся смерти. Так задумано Богом/Природой: жизнь уходит сама, по капле, и по капле же входит смерть.