Малышка (СИ) - Субботина Айя - Страница 6

— Не пошла бы ты отсюда? — недвусмысленно подцепляя резинку трусов, предлагаю я. — У тебя вообще есть тормоза?

— Неа, — скалится Бон-Бон в злой усмешке. — Но уверена, они есть в той маленькой красной машинке.

Ах вот оно что.

— Обгонишь меня на кроссе — отдам, — выдвигаю свои условия.

— Да запросто, — отмахивается моя дерзкая сестренка.

— А если обгоню я — сегодня ночью ты спишь в моей постели.

Ну и по фигу, что это звучит, как извращение. Пусть подергается. Ей полезно.

— Жду тебя на первом этаже, улитка, — дразнится Бон-Бон, и исчезает из поля моего зрения.

Я захожу в душ, чувствуя острую потребность куда-то деть напряжение. Но в последний раз я дрочил месяца три назад, и то в весьма… гм… пикантной ситуации. А чтобы сам, в душе — не припомню со школы. Поэтому я просто принимаю душ, растираю тело до красноты, думая о том, что у меня на столе лежит пара проектов, и что мне нужно доделать чертеж, и что в среду я должен быть во Флориде. Думаю о работе, о предстоящей свадьбе и о том, что, пожалуй, был слишком груб вчера вечером. И что, наверное, нужно отдать машину Ольге: в конце концов, она терпит меня, засранца и бабника.

Бон-Бон ждет меня на первом этаже. Она что, правда собирается бегать в гольфах? Ну хоть кроссовки обула, а то с ее чудесами в голове я бы не удивился, нарядись она в туфли на шпильках. На миг позволяю себе насладиться фантазией ее ножек в туфельках на высоченных каблуках, дорисовываю рядом скользкий стальной шест, вокруг которого эта маленькая балерина будет извиваться, словно змейка. Почти уверен, что, если бы как следует выспался, вся эта хрень не лезла бы в голову, ну да ладно — теперь все равно не уснуть.

— До поворота, возле зеленого указателя, — предлагает она.

Я просто пожимаю плечами.

Мы выходим из дома: прохладный, пахнущий прелыми осенними листьями воздух наполняет легкие какой-то меланхолией. С сожалением вздыхаю о моей девственно-пустой постели — и позволяю Бон-Бон рвануть с места. Пусть будет фора у ребенка, а то расплачется еще, нос повесит. Конечно, она наверняка хорошо подготовлена, но я сильнее, быстрее и выносливее. Медленно, наслаждаясь сцеплением кроссовок в дорогой, набираю скорость. Футболка почти сразу липнет к телу, удары об асфальт врезаются в пятки, легкие наполняются обжигающим коктейлем кислорода и влажного утреннего тумана. Я без труда догоняю Бон-Бон, и я даже не устал. Она оглядывается и на миг я вижу то, чего не видел раньше: ее, настоящую. Испуганную. Да, детка, ты боишься оказаться в моей постели, и сейчас осознаешь, что хоть нам бежать еще пол километра, ты уже проиграла.

Я играю с ней: отстаю, даю немного призрачной надежды. А потом, когда впереди уже видна финишная прямая, резко ускоряюсь. И, конечно, Бон-Бон остается позади.

Победа так близка, что я не сразу обращаю внимание на короткий вскрик позади. Стон врезается в уши, заставляя остановиться, и от того, что я вижу, к глотке подкатывает горечь.

Бон-Бон шлепнулась. Она пытается встать, но как-то неуклюже барахтается, стоя на коленях. Громко шипит каждый раз, когда пытается опереться ладонью, чтобы найти точку опоры.

И когда ей это на миг удается, я вижу порванные в хлам полосатые гольфы и окровавленные колени. И что-то во мне ломается с таким треском, что призрачный звук оглушает. Подбегаю к ней, почти уверенный, что увижу заплаканную мордочку, но, когда она поднимает взгляд, я вижу лишь упрямо сжатые губы и припухшие веки. Слез нет. Истерик нет. Есть лишь шипение и непрекращающиеся попытки одолеть собственное тело и подняться.

— Я сама, — отводит она мою руку, когда я пытаюсь помочь.

— Прекрати корчить из себя гордую дуру, — злюсь я.

Почти уверен, что она не успокоится, но Бон-Бон молчит. Я вижу, что она злая, очень злая. Из-за проигрыша, и из-за того, что это падение обнажило что-то такое, что Бон-Бон очень тщательно прячет от окружающих. Знать бы что.

— Больно, — наконец, говорит Бон-Бон, и протягивает мне ладони.

Счесанные, расцарапанные.

— Иди ко мне, малышка.

Беру ее на руки, прижимаю к себе. Сколько она весит? Пятидесяти кило точно нет.

Во мне борются противоречивые чувства: поскорее отнести ее домой и оказать первую помощь, или не спешить, наслаждаясь тем, что сокровище, наконец, в моих руках.

И я иду чуть-чуть медленнее, чем мог бы.

Глава пятая: Ени

Доберман несет меня на руках. Ровным шагом, уверенно, как будто это привычное дело. У него даже дыхание не сбивается.

И зачем я вляпалась в это пари?

— Я не буду спать в твоей постели, — говорю я, когда мы оказываемся в доме, он сажает меня на диван и на минуту исчезает в ванной, откуда появляется уже с парой пузырьков, ватой и эластичным бинтом. — А то, знаешь, эти ваши мальчуковые поллюции… — Делаю многозначительный жест рукой. — Не хочу ставить тебя в неловкое положение.

— Вот и ладно, Бон-Бон, — спокойно реагирует Рэм, открывая пузырек с прозрачной жидкостью и быстро, почти профессионально смывает грязь с моих счесанных колен. — Дело в том, что я тоже не собирался отдавать тебе машину. Я отдам ее Ольге.

Ах ты… псина!

Я сжимаю руки в кулаки, собираясь врезать ему как следует, но резкая боль пронзает ладони. Стону, закусывая губу, чтобы не выдать себя.

— Сиди смирно, малышка, а то я перестану быть Плохим братом, и стану Хорошим братом, который из исключительной заботы о твоем здоровье зальет ноги «зеленкой» от трусов до ступней. Устроить тебя такое?

— Да пожалуйста.

Он не обращает внимания на мои слова, достает второй пузырек, смачивает ватный диск и прикладывает к ране. Я пищу от боли. Боль — единственное против чего я бессильна и перед чем всегда пасую.

И вдруг чувствую прохладу. Опускаю взгляд, и вижу, что мой рычащий доберман, стоя на одном колене, дует на мою рану. И снова прикладывает проклятый жгучий раствор, и снова дует. Потом принимается за второе колено, и практически сводит боль на «нет».

— Мурррр, — щурюсь я.

— Что? — злится он.

— Ап — и доберманы у ног моих сели! — напеваю старую песню, которая невесть откуда всплывает в моей голове.

Кажется, он как никогда близок к тому, чтобы взорваться, но звонок в дверь вносит коррективы в его планы.

— Кто в такую рань приперся, — бормочет доберман, бесцеремонно хватая меня за руку, поворачивая ладонью вверх.

— Это мой Тапочек, — лучезарно улыбаюсь я. — Мы катаемся на велосипедах в выходные.

И то, как он воспринимает эту новость, подсказывает, что она, в общем-то, для него и не новость вовсе. То есть, про Тапочка Рэм в курсе. Ну, Лилёк, ну получишь ты у меня за длинный язык.

Я вырываю руки из хватки добермана, бегу к дверям, практически наплевав на хромоту. Это больно, но не страшно. Куда неприятнее то, что Костик увидит меня в разорванных гольфах. Моих любимых гольфах, которые мамочка привезла мне с какой-то модной выставки год назад. С тех пор они — любимая вещь в моем гардеробе. Были.

Я стираю с лица грусть, распахиваю дверь — и таю.

Мой Тапочек. Как всегда идеален: белоснежный тонкий свитер, темные джинсы, чуть взлохмаченные каштановые волосы, сумка через плечо и кеды. Он у меня любитель кедов. Ни у одного человека в мире я не видела такого их количества, как у Кости. И, пожалуй, когда-нибудь, я научу его правильно подбирать их под одежду, а не брать те, которые хочется. Как сейчас: синие, с зелеными шнурками.

Но в остальном, мой Тапочек просто образец того, каким должен быть парень в двадцать три года. И все это — моих рук дело. Потому что когда мы познакомились два года назад, он был совсем не тем, кем стал сейчас. Потому что сейчас вслед моему Тапочку поворачиваются женщины, потому что теперь его тело выглядит так, что впору рекламировать дизайнерские плавки, потому что я все-таки добилась того, чтобы он сменил очки на контактные линзы и теперь его глаза самого умопомрачительно орехового цвета, какой только существует в мире. И самое главное: в этой голове под модной прической скрывается потрясающий мозг. А в груди бьется сердце, а не орган, служащий для подкачки крови к гениталиям.