Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник) - Точинов Виктор Павлович - Страница 12

Этим мирная картина исчерпывалась. Матерчатое сиденье опрокинутого складного стульчика разодрано пополам; круглая коробочка с червями втоптана в прибрежную грязь. Рядом валяется трехлитровая стеклянная банка – вода давно вытекла, два тускло поблескивающих карасика с палец размером не шевелятся…

Колыванов с трудом сглотнул комок в горле – жажда усиливалась, язык и нёбо казались облепленными раскаленным наждаком. Он едва удерживался от дикого желания опуститься на колени и напиться воды из пруда – сладковато пахнущей илом и покрытой кое-где крохотными островками ряски. Он смотрел на эти островки, медленно дрейфующие по ветру – смотрел долго, очень долго. Потому что не хотел обернуться, и…

Но все-таки он повернулся и пошел к самому отдаленному краю участка, где сквозь бурые стебли прошлогодней полыни что-то смутно синело.

«Куртка, это Сашина куртка… ему надоело ловить малявок, солнышко припекло, сбросил куртку и убежал играть к Бойчевским… у них мальчик и девочка, почти ровесники Саши… заигрался… там и пообедал… пора звать домой…»

Там действительно оказалась Сашина куртка… Но он ее не скидывал и к Бойчевским не убегал. Когда Колыванов увидел то, что увидел, ему захотелось встать на четвереньки и завыть во весь голос.

Так он и сделал.

– Это еще кто? – по привычке спросил у Филы Горянин, увидев выходящую из колывановского дома сильно ссутуленную, даже сгорбленную фигуру.

Фила, ясное дело, ничего не ответила. Горянин заглушил двигатель, выпустил из салона собаку. Незнакомец направлялся в их сторону. Фила, засидевшаяся в машине, рванула куда-то в глубь участка.

«Хм… Миша вроде не собирался сегодня привозить строителей», – подумал Горянин.

Тяжело перешагнувший оградку человек приблизился, и Денис с удивлением узнал Колыванова. Даже не столько узнал, сколько угадал в искаженных чертах…

Мелькнула шальная мысль, что у Миши Колыванова, учредителя и директора торговой фирмы «Орион-Трейд», есть брат-близнец, существование коего он тщательно скрывал от Горянина все пятнадцать лет знакомства. И вот сейчас блудный родственник объявился после недельного, а то и больше, запоя. Грязный, обросший, пошатывающийся, с воспаленными глазами… Сильно исцарапанный – колючая щетина на подбородке в запекшейся, почерневшей крови… Кроме того, босой…

Но это был Миша. Чужой и совершенно на себя не похожий. Алкогольный перегар ощущался метра за три – и еще какой-то резкий, незнакомый и неприятный запах…

«Когда же он успел так обрасти? Вчера ведь, кажется…» – мысль эту Денис не успел додумать, потому что Колыванов открыл рот и произнес одно-единственное слово:

– Пойдем!

Горянин подавился шутливой фразой о затянувшемся банкете – так поразил его голос друга. Сказать, что он не походил на обычный голос Миши, – не сказать ничего. Он вообще ни на что не походил. Хотя, впрочем…

…Когда-то, давно, мальчишкой, Денис Горянин видел чудо- собаку, Ее показывали, как большую диковину, в его любимой передаче «В мире животных». Собака… умела говорить! Ну, не вела, конечно, светские беседы и даже не могла, подобно попугаям, выдавать связные фразы – но «произносила» десяток простейших слов: «мама», «дай!», «Ада» – так звали ту овчарку-суку.

На Горянина, в отличие от умилявшегося ведущего, речи собаки произвели неожиданно тягостное впечатление – гортань, не предназначенная природой для подобных упражнений, выдавала звуки жутковатые, пугающие гораздо больше лая, воя или рычания… Ту передачу Денис не забыл до сих пор – и сейчас голос Колыванова вдруг напомнил ему мертвящие и страшные собачьи слова…

И, как эхо его мыслям, раздалось рычание – на этот раз самое настоящее рычание – приглушенное и злое. Горянин глянул через плечо. Фила, убежавшая по своим собачьим делам, сейчас вернулась и рычала – не подходя близко, прижавшись к земле, вздыбив шерсть на загривке…

Рычала на Колыванова.

Денис застыл в странном оцепенении, не произнося ни слова, – не понимая, что сейчас надо сказать и что можно сделать, – и пораженный непонятно откуда надвигающимся предчувствием чего-то нехорошего. Непонятного и опасного.

Тогда Колыванов повторил то же слово тем же голосом:

– Пойдем! – и ухватился грязными пальцами с обломанными ногтями за рукав Горянина. Жест показался неловким, натужным – простейшее движение кисти далось Мише с большим трудом. Это походило на пластику человека, заново осваивающего руку после сложнейшего перелома и нескольких месяцев в гипсе.

Он тянул Горянина настойчиво и сильно – и тот пошел за ним, не понимая, куда и зачем идет – пошел для того лишь, чтобы не услышать еще раз просьбу, высказанную мертвым и мерзким голосом.

Фила двинулась за ними – в некотором отдалении, по-прежнему негромко и злобно рыча.

…Замызганное и потертое брезентовое полотнище к земле не прилегало, опираясь на обломанные стебли бурьяна. И все равно Колыванов ухватился за его край удивительно легко – не сгибаясь и не наклоняясь, лишь чуть согнув ноги в коленях.

«Где он взял эту грязную тряпку?» – удивился Горянин, как будто ничего более странного вокруг не было. Но непонятного и тревожного происходило столько, что мозг поневоле ухватывался за неважные и вполне объяснимые детали, – словно достаточно ответить на эти вопросы – и все остальное встанет на свои места, сделается простым, понятным и правильным…

Спустя секунду у него уже не осталось ни одной связной мысли, потому что Колыванов отдернул брезент. Под полотнищем лежал Саша.

– У-у-а-а-э… – простонал Горянин, связки его оказались не в силах выдать что-либо членораздельное…

Что мальчик мертв, Денис понял с первого взгляда. Не просто мертв – Сашу убили, убили с ужасающей, непредставимой для нормального человека жестокостью.

На изломанном, истоптанном, залитом спекшейся кровью бурьяне лежало, по сути, даже не тело, а его изуродованные фрагменты, кое-как сложенные вместе – и, как в собранной небрежной рукой детской мозаике, многого не хватало.

Глотка зияла рваным провалом и от нее тянулось в сторону что-то длинное, даже на вид неприятно-скользкое; кисть и остаток запястья правой руки с торчащими белыми обломками кости были приложены к превращенному в лохмотья плечу; левая на месте, но из бицепса вырваны, выдраны, выкушены большие куски – вместе с клочьями рубашки и синей куртки.

Следы укусов, следы зубов виднелись повсюду на относительно уцелевших участках тела – одни неглубокие, цепочки небольших ранок, другие – безжалостные, разорвавшие мышцы и связки на кровавые ошметья… Уцелело лицо – до неузнаваемости искаженное, смятое, перекошенное…

Горянин, парализованный и онемевший, автоматически перевел взгляд с Сашиного лица на кошмарное месиво, недавно бывшее животом мальчика, – и тут его внезапно и мгновенно, без всяких предупреждающих спазм, вывернуло наизнанку. Желудок и пищевод рвали жесточайшие судороги – и так же рвался и корежился окружавший Дениса Горянина мир.

Все вокруг помутнело и окрасилось в розовый цвет. Согнувшийся, скорчившийся Горянин пытался смотреть в сторону и видел все боковым зрением.

Колыванов полностью сдернул в сторону полотнище и поднял лежавшую тут же охотничью многозарядку «Сайга» – она казалась неуклюжей и толстоствольной пародией на автомат Калашникова. И держал ее Колыванов неуклюже, как будто сей предмет впервые попал к нему в руки. Но движения, при всей неловкости, выглядели вполне уверенными и целенаправленными, словно он без страха и сомнений делал то, что давно решил и хорошо обдумал…

Денис, продолжая сотрясаться в рвотных конвульсиях, понял, что надо крикнуть, броситься, остановить друга… нет, уже не друга, уже чужого и смертельно опасного человека – понял и не успел сделать ничего.

Колыванов выстрелил.

Глава восьмая

«Абонент не отвечает или находится вне зоны приема…» – произнесла телефонная барышня голосом мягким и нежным, излучавшим и благожелательное отношение к звонившему, и искреннее сочувствие, и сожаление о невозможности помочь в данной ситуации; мало того, во всей фразе слышался глубоко спрятанный эротический подтекст, намекавший: как жаль, что я сейчас так занята служебными обязанностями, вот если бы вы позвонили вечером…