Остров на карте не обозначен - Чевычелов Дмитрий Иванович - Страница 5

Шерстнев вдруг спросил:

— А что это Епифан голоса не подает? Жив ли?

— Перепугался он, Василий Иванович. Сидит в ящике тихо. Притаился.

— Ну, а как ты? Тоже, поди, испугался? Страшно попадать в такой переплет?

— Страшно, Василий Иванович, — признался Костя.

— В такие минуты, Костя, люди и раскрываются. Одни — вырастают, другие — пригибаются.

Слова Шерстнева встревожили Костю: «Не подумает ли Василий Иванович что-нибудь дурное?… Я же испугался…

Шерстнев словно почувствовал состояние Таслунова.

— Ты, Костя, не волнуйся, что испугался. Страшно в такие минуты бывает и людям, уже повидавшим многое.

Главное в том, как люди начинают действовать в такие минуты… Ты ведешь себя нормально.

Костя повеселел и хотел спросить, бывали ли у Василия Ивановича в молодости такие минуты страха, но не решился… Сидел молча, думал и прислушивался к скупым фразам, которыми изредка перебрасывались моряки, сидевшие на веслах.

Медленно тянулось время.

Уже сгустились сумерки и появились первые вестники перемены погоды. Колючий холодный ветер все чаще швырял в лица людей ледяные брызги. Скоро налетит злой борей — и запляшут, взбесятся волны. Поэтому так хотелось поскорее ступить на прочную палубу. И гребцы старались, налегали на весла.

Шерстнев забеспокоился. Капризен океан в таких широтах. Пока подойдет спасательное судно, может разыграться настоящий шторм. И тогда ракеты не будут видны даже на близком расстоянии.

Неожиданно темноту прорезал яркий луч прожектора. Все заволновались.

Шлюпки Шерстнева и Борщенко сблизились.

— Василий Иванович! Это, вероятно, наш сторожевой корабль! — прокричал Борщенко. — Но возьмет ли он нас?

— Посигнальте ему!

Одна за другой взвились ракеты. В ответ прожектор несколько раз мигнул и направил луч в сторону шлюпок.

Шерстнев приказал:

— Держать курс по лучу прожектора!

Гребцы заработали дружнее. Продолжали взлетать ракеты.

— Придется все-таки вам, Борис Андреевич, перейти на палубу военного корабля, — сказал Шерстнев. — теперь уже поневоле…

— Да… Теперь я уже ничего поделать не могу…

Шлюпка и корабль быстро сближались. Вот уже луч наконец поймал, ослепил людей и так держал, пока черная масса корабля не выползла из темноты…

Забурлили мощные винты, гася скорость.

— Эй, на шлюпках! — раздалось с корабля. — Подгребай к трапу по очереди. Подниматься по одному. Личные вещи и грузы оставить в шлюпках. Получите потом!

Шерстнев приказал Борщенко с ранеными переходить на корабль первыми.

Пока люди со шлюпок один за другим поднимались на палубу корабля, Шерстнев снова задумался о том, что оставил он в холодной пучине сурового океана, — о родной «Неве»…

Голос Рынина вывел Шерстнева из невеселой задумчивости:

— Пора и нам, Василий Иванович…

Да. Последний моряк с предпоследней шлюпки уже поднимался по трапу. Пора подгребать и последней, капитанской шлюпке.

Уже крепчал ветер, сильнее пенилась беспокойная волна…

2

Радостно переговариваясь, успокоившиеся моряки по очереди поднимались на корабль. Там их сразу же отводили в сторону.

Шерстнев поднялся последним. Его поразили необычные тишина и темнота на палубе. Странно было и то, что из товарищей с «Невы» здесь уже не было никого, кроме Кости Таслунова, который до конца держался рядом…

Трое незнакомых военных в плащах стояли перед Шерстневым. Дальше виднелись еще несколько моряков с мрачно поблескивавшими автоматами. А между автоматчиками — Костя, которого потащили вперед.

— Иди за ними и не оборачивайся! — приказал Шерстневу военный в черном плаще.

Грубое обращение и акцент военного в черном плаще удивили Шерстнева.

И тут его обожгла мысль: «Немцы!» Он лихорадочно сжал в руке портфель с документами. Там вахтенная книга, сведения о секретном рейсе, о специальном грузе, об экипаже, о Рынине…

В этот момент он услышал впереди возню и вскрик Таслунова:

— Это фашисты, Василий Иванович!

С нелегкой для своих лет стремительностью Шерстнев бросился к борту. «Выбросить портфель в океан!» Тяжелый удар настиг его сзади и свалил с ног…

— Дайте сюда свет! — приказал кто-то по-немецки.

Луч прожектора метнулся на палубу и осветил сбитого с ног Шерстнева и портфель с документами, отлетевший в сторону. И тут же в полосу света ворвался Костя Таслунов. Быстрый, как молния, он на бегу подхватил портфель и кинулся к борту.

— Стой, буду стрелять! — крикнул по-русски немец в сером плаще, хватаясь за пистолет.

Костя с разбегу швырнул тяжелый портфель за борт, вложив в бросок все силы… Портфель описал дугу, вырвался из освещенного пространства и исчез в забортной тьме…

Теперь Костя торжествующе оглянулся.

— Все в порядке, Василий Иванович! — крикнул он.

Немец в сером плаще уже выхватил пистолет и прицелился.

Всем телом ожидая смертного выстрела, Костя ухватился за поручень, повернулся лицом к врагам, выпрямился.

— Не стрелять! — приказал немец в черном плаще. — Взять живым!

Вооруженные автоматами моряки набросились на Костю, схватили его за руки и, грубо рванув с места, подтащили к немцу, отдававшему приказы.

Тот несколько секунд пристально разглядывал упрямое лицо Таслунова, потом резко спросил по-русски:

— Ты зачем портфель выбросил?! Там важные документы есть? Да?! Ты знал это?!

Костя не отвечал. Тяжело дыша, бледный, с надорванным рукавом бушлата, он всеми силами старался стоять перед врагами гордо и смело. Унимая внутреннюю дрожь, он оглянулся в сторону Василия Ивановича.

Тот уже поднялся и теперь стоял, зажатый с обеих сторон автоматчиками.

— Держись прямо, мой мальчик! — крикнул Шерстнев. — Ты настоящий моряк!

— Молчать! — повернулся к Шерстневу немец в черном плаще.

— Портфель пытался выбросить за борт я! — продолжал Шерстнев. — Мальчик только помог мне — своему капитану. Он ни при чем. Отпустите его!

— Ага! Так ты — капитан! И тебе помог твой юнга. Он тебе дорог?… Хорошо. Я отпущу его… туда, куда он скрыл от нас твой портфель!

Немец повернулся к автоматчикам, державшим Костю, и, переходя на свой язык, приказал:

— Выбросить его за борт!

— Стоит ли? — вполголоса сказал немец в сером плаще. — Они все коммерческие. Военных среди них нет.

— Если документы он выбросил, значит, там было что-то важное. И жалеть его нечего: он русский!

Немцы потащили Костю к борту, грубо подталкивая в спину. Костя, сопротивляясь насилию, стал отбиваться от них ногами. Те обозленно тащили, его рывками, осыпая новыми и новыми ударами.

Шерстнев видел тонкую, еще мальчишескую шею и обнаженную голову Кости, вздрагивавшую от каждого удара. Сердце Шерстнева сжалось. «Силенок еще мало, а гордость наша, моряцкая!»

Немцы продолжали тащить Костю. Ожесточенно сопротивляясь, он изловчился и ударил немца локтем в грудь с такой силой, что тот со стоном отшатнулся, а затем в ярости замахнулся на Костю автоматом, но его остановил грозный окрик:

— Не убивать! Бросить живым! — Немец в черном плаще повернулся к другим автоматчикам: — Помогите!…

На Костю набросились еще двое.

— Что вы делаете, изверги! — с силою крикнул Шерстнев. — Остановитесь!

Один из автоматчиков, державших Шерстнева, двинул его автоматом в подреберье. Шерстнев задохнулся от острой боли, но устоял на ногах.

Вчетвером немцы повалили, наконец, Костю на палубу и, схватив за ноги и за руки, начали раскачивать:

— Айн!

— Цвай!

— Драй!

— Ахтунг!…

В луче прожектора Шерстнев поймал взглядом искаженное страхом лицо Кости с плотно закрытыми глазами и стиснутыми зубами.

Подброшенный вверх, Костя перелетел через борт и провалился в ночную тьму, проглоченный клокочущей бездной океана…

Шерстнева, ослабевшего от удара автоматом и потрясенного жестокой расправой над Костей, грубо втолкнули в тесную освещенную каюту. Там было несколько вооруженных немцев. Они прижали Шерстнева к стене и быстро обыскали. Сорвали с руки часы. Сдернули с шеи шерстяной шарф.