Остров на карте не обозначен - Чевычелов Дмитрий Иванович - Страница 40

— Ты тугоухий, Хенке! — оборвал его Реттгер. — Ты плохо слушал и еще хуже думал. Надо было тебе действовать раньше, а не зевать. И не допускать, чтобы я разбирался за тебя в таких делах…

Реттгер помолчал, поглядывая то на гестаповцев, то на Смурова, решая…

— Я тебя отпускаю, — неожиданно сказал он Смурову. — Собери остальные листовки и передай их в свою шрайбштубу. И смотри, чтобы в дальнейшем подобных беспорядков в лагере не было! Иначе — пожалеешь, что родился живым! Понял?

— Постараюсь, господин полковник, чтобы таких листовок в лагере не было.

— Вот так и надо мне отвечать.

— Но если кто-то будет пускать среди заключенных такие же выдумки устно — я за этим уследить не смогу, господин полковник.

— Это уже не твоя забота. Ты обязан обеспечить порядок и дисциплину в лагере. И будешь за это отвечать головой! Все! Можешь идти.

Смуров повернулся и пошел к выходу, сдерживая желание ускорить шаги…

— Доведите его до лагеря! — приказал Реттгер конвоирам.

Те, щелкнув каблуками, заспешили вслед за Смуровым.

— Ты, Вирклих, тоже свободен.

5

Несколько секунд Реттгер молча посматривал на своих подчиненных, ошеломленных тем, что староста выскользнул из их рук.

— Вижу, что вы имеете ко мне вопросы, — сказал он. — Спрашивайте, я разрешаю.

— Что прикажете предпринять по этому делу дальше, господин штандартенфюрер? — нерешительно спросил Хенке.

— Прежде чем что-то делать, надо разобраться, что уже выяснено, что осталось неясным. Так?

— Так, господин штандартенфюрер, — поспешил согласиться Хенке.

— Что же осталось в этом деле невыясненным?

Не зная, как ответить, Хенке растерянно пожал плечами.

— Выяснено главное, — начал Реттгер, — славяне не знают, что в действительности делается на фронтах сегодня. Значит — приемника у них нет и советских сводок они не слушают. Нет у них и подпольной организации: она не допустила бы такую глупость, как расклеивание листовок. Следовательно, отпадает для расследования самое важное, что имеет серьезное значение… Это вам ясно?

Хенке и Штурц согласно закивали головами.

— Не выяснено, — продолжал Реттгер, — кто писал и расклеивал листовки. Те, что у нас, написаны одним лицом. Полагаю, и остальные написаны им же… Попробуйте нащупать этого писаку через наших агентов. Применять другие меры я не разрешаю. Сейчас уже нельзя истреблять славян без разбора. Это будет замедлять работы, а их нам надо быстрее кончать… Это ясно?…

Так же почтительно гестаповцы выразили свое согласие и с этими словами своего грозного начальника.

— Теперь о старосте… Ты, Хенке, недавно докладывал мне, что с этим старостой порядок в лагере улучшился. Что при конвоировании и на работе славяне стали дисциплинированнее… Это так?…

— Да, это так, господин штандартенфюрер! — подтвердил Хенке.

— Вот и пусть он пока живет и старается… Мы все время ищем среди славян специалистов, чтобы они на нас работали. А этот староста, ненавидя нас — это явно видно, сам того не замечая, работает на нас… Понятно?

— Все-таки жаль, господин штандартенфюрер, что вы выпустили такого… И он унес в целости свою наглую голову, — осмелился сказать Хенке.

— Если бы такая голова, но без советской начинки, была на твоих плечах, я мог бы спать спокойно, — сердито сказал Реттгер. — А сейчас вы его не трогайте!… Ему, как и всем славянам, будет здесь один конец. И чем лучше они будут работать — тем скорее наступит этот конец…

Раздраженный последним замечанием Хенке, Реттгер коротко закончил:

— С вами тоже все! Вы свободны…

6

В бараке было безлюдно. Дневальный, окончив уборку, сидел, отдыхая, на скамье у входа.

— Пархомов здесь? — спросил Матвеев, входя.

— Я его не знаю, товарищ Матвеев, — дневальный встал. — Один из новеньких сидит там в углу, может, это он? Больной, видно.

— Как наши доходяги?

— Сейчас спят. Напоил их чаем, дал по брюкве, сделал все, как вы сказали.

— Хорошо.

Матвеев прошел в конец барака. Действительно, в самом углу на табуретке сидел Пархомов. Прислонившись головой к стене, он спал, засунув руки в рукава своей моряцкой шинели. Даже во время сна с его лица не сошла тревога, томившая его сердце с раннего утра.

— Пархомов! — позвал Матвеев, тронув его за плечо.

Тот вздрогнул всем телом и сразу же вскочил на ноги, еще не понимая, где он и что с ним.

— Пошли, Пархомов. Ты опять нужен.

Пархомов беспрекословно двинулся за Матвеевым, не спрашивая, куда и зачем. И только в знакомом проходе за восьмым бараком он как бы очнулся, когда проходил мимо места, где произошла схватка с предателем.

— Известно ли что-нибудь о Смурове? — спросил он.

— Известно. Сейчас все узнаешь.

— На суд, что ли, меня ведешь?

— Помолчи, Пархомов. Я очень устал сегодня. Поговорим на обратном пути.

Пархомов задумался о том, что его может ожидать. Молча дошли они до знакомой двери. Как и в памятный вечер, когда Пархомова вызывали сюда впервые, Матвееву открыл дверь тот же человек в ватнике. Следующую дверь открыл сам Матвеев, предварительно постучав.

Они вошли в таинственную для Пархомова кладовку. У той же бочки при свете свечи сидел над какими-то бумажками Смуров.

В радостном изумлении Пархомов замер, а затем бросился было с протянутыми руками к Смурову, но остановился и, смутившись, опустил руки.

Смуров сделал вид, что не заметил радостного порыва Пархомова, и спокойно пригласил:

— Садись, Пархомов. И ты, Матвеев.

Пархомов уселся на край ящика рядом с Матвеевым. Сидеть было неудобно, но переменить место он не решился.

Смуров собрал бумажки и спрятал их в карман.

— Встретиться вчера нам, к сожалению, не удалось, — начал он. — Поговорим теперь. Прошу помнить, что в наших условиях краткость в словах — больше чем необходимость. И еще: не станем выяснять то, что уже ясно, говорить то, что уже сказано. Повторяться ни к чему. Договоримся о том, как предотвратить ошибки в дальнейшем… Слово тебе, Пархомов.

— Товарищ Смуров! — Пархомов встал, волнуясь. — Я уже говорил вам, что готов принять любое наказание за свой проступок…

— Пархомов, ты повторяешься, — остановил его Смуров. — Не о том сейчас речь. Ты скажи, как будешь действовать дальше. И сядь.

— Московские радиопередачи можно теперь принимать регулярно, — коротко доложил растерявшийся Пархомов, неловко усаживаясь на то же место. — Но кому и как передавать записи — я не знаю. Дайте указания.

— Да, такие указания необходимы, — согласился Смуров. — Мы их обдумали, и тебе, Пархомов, надо их твердо усвоить.

Пархомов беспокойно шевельнулся.

— Распространение радиоинформации в лагере требует особой осторожности, — продолжал Смуров. — И начинается она с тебя, Пархомов. Записанную радиопередачу ты на территорию лагеря из лабиринта никогда больше не выносишь. Будешь оставлять ее в пещере, при выходе в лагерь. Матвеев покажет — где. Там потом ты с Матвеевым и Медведевым перечитываете запись и все важнейшее запоминаете. Твоя запись тут же сжигается…

— Ясно, товарищ Смуров. — Пархомов поежился. — Очень ясно.

— Распространение информации в лагере будет производиться только устно, без твоего участия. Это дело других товарищей. Ты должен от этого оставаться в стороне. Как это организуется и по каким звеньям пойдет — тебе знать пока нет надобности… Достаточно тебе этих указаний и разъяснений? Или у тебя есть вопросы?

— Вопросов нет. Мне все понятно.

— Ты у нас — новый. Твердо запомни такое строгое правило: каждый в нашем тайном деле связан только с теми товарищами, с которыми он получил связь. И знает только те задания, в которых, по указанию, сам участвует… Понятно тебе, почему так?

— И это понятно, товарищ Смуров… — У Пархомова захватило дух: «Тайное дело… Звенья… Значит, подпольная организация действует широко… А я, идиот, так ершился тогда с Фомой!…»