Остров на карте не обозначен - Чевычелов Дмитрий Иванович - Страница 24

— Уточняю еще один вопрос, майор. Я и наш комитет относятся к вам по-разному. Комитет верит вам и счел возможным раскрыть перед вами свои замыслы. А я не верил вам и, однако, как идиот, эти замыслы вам слепо предал. Вам — помощнику начальника лагеря смерти! Вам — нашему смертельному врагу! Глупо это было с моей стороны! Ну, вот и все. Дальше поступайте, как вам и положено поступать.

Клюгхейтер помолчал, барабаня пальцами по столу.

— Да вы сядьте, Борщенко… Молоды вы еще… и очень горячи. А не думали ли вы, Борщенко, что немцы не все одинаковы? Что не все они фашисты и, тем более, не кровавые палачи?…

Борщенко живо ответил:

— Конечно, и в самой Германии есть честные люди. Немцы-коммунисты так же томятся в тюрьмах и лагерях и так же беспощадно истребляются фашистами, как и советские люди. Они и здесь, на острове истребления, вместе с русскими делят их страшную судьбу.

— Неужели только одни коммунисты честные люди? — тихо спросил Клюгхейтер. — Разве нет других честных людей? Не коммунистов? И это — в целом народе?…

Борщенко опустил голову. Ему стало не по себе: «Получаю урок политграмоты от врага! До чего же ты, Андрей, докатился!»

— Что же вы молчите, Борщенко? Разве это не так?

— Так, — нехотя выдавил Борщенко.

— А почему неохотно соглашаетесь с правдой? Где же ваша моряцкая прямота? А вы, быть может, еще и коммунист?

Борщенко поднял голову.

— Да, майор, я коммунист! И горжусь этим! И, как коммунист, объясню вам, почему правильные мысли не всегда принимаются сердцем… Конечно, немецкий народ и немецкий фашизм — это разное. Но иногда трудно бывает преодолеть горячий голос чувств, который вступает в противоречие с трезвым голосом рассудка. А почему? Да потому, что чувства эти тоже правильны. Временами я начинаю ненавидеть все немецкое только потому, что оно немецкое. Я понимаю, что это неправильно, но не могу освободиться от таких чувств. Слишком много крови и страданий миллионов людей стоят за этими чувствами, за этими эмоциями!… Хотите знать, откуда вырастают эти эмоции?

— Да, Борщенко, хочу.

— Ну, так я вам сейчас кое-что прочту… — Борщенко нагнулся, вытащил из-за голенища тщательно сложенный листок, бережно развернул его и стал читать — читать горячо, резко подчеркивая отдельные места: — «Близ Смоленска, у Гедеоновки, в большой яме похоронены трупы тысячи восьмисот убитых фашистами… женщин, детей и стариков… Мертвых гитлеровцы здесь закапывали вместе с живыми. И долго еще после расстрела земля колыхалась сверху могил и слышались стоны… В Краснодарском крае гитлеровские мерзавцы умертвили семь тысяч советских граждан, в том числе многих детей, и зарыли их в противотанковом рву, за заводом измерительных приборов».

— Хватит, Борщенко! — дрогнувшим голосом оборвал Клюгхейтер. — Это действовала не регулярная армия, а эсэсовцы и…

— Какая разница! — горячо сказал Борщенко. — Все они — немцы!

— … и всякие иные мерзавцы, вроде Шакуна! — нервно закончил Клюгхейтер. — Дайте мне эту бумажку!

Разгоряченный Борщенко передал майору бумажку — «Сообщение Совинформбюро» — и, не смиряясь, добавил, как бы продолжая прочитанное:

— Все эти массовые расстрелы невинных, виселицы на улицах и дорогах, печи для сжигания живых, «душегубки»— все это на века покроет позором вашу нацию!… И вот эти-то факты и поднимают в груди бурю, подавляют добрые мысли и вызывают гнев при одном слове «немец»… А вы, майор, как вы сами подчеркнули, тоже немец! И не простой, рядовой немец! Нет! Вы — важная спица в военной колеснице Германии, которая на поколения изранила землю многих народов, оставила после себя ненависть ко всему немецкому и — кровь!…

Клюгхейтер слушал не перебивая, сжав губы и нервно теребя бумажку, положенную на стол.

— Я вас понял, Борщенко! — сказал он после долгого молчания. — И извиняю за горячность… А лично у меня своя биография и свои причины пребывания здесь. Но об этом нет дела никому, кроме меня.

Борщенко, не обращая внимания на слова Клюгхейтера, с гневом продолжал:

— Надеюсь, вы не станете отрицать, что вам знакомы вот эти заповеди, которые распространяются среди ваших солдат! Они написаны не только для эсэсовцев! Они адресуются всем немцам!

Борщенко вытащил печатную листовку малого формата и положил ее перед Клюгхейтером. Тот молча посмотрел на знакомый текст и несколько минут вглядывался в подчеркнутые строчки:

Клюгхейтер утратил свою обычную выдержку, нервно скомкал листовку и отбросил ее в сторону. Потом взволнованно встал и, подойдя к окну, долго всматривался в темноту. Наконец он взял себя в руки, медленно вернулся к столу и ровным голосом сказал:

— Передайте, Борщенко, вашим товарищам мое предупреждение: никаких попыток к восстанию нельзя допустить! Все это привело бы к ужасному кровопролитию и поголовному истреблению русских.

— Вы забыли, майор, что передать это я не смогу. Я арестован вами.

— Сегодня, Борщенко, вы парламентер. И потому я вас отпускаю… тем более, что сбежать отсюда все равно некуда. Но это не значит, что вы останетесь на свободе долго. Запомните: попадетесь в чем-нибудь — вряд ли тогда я сумею вам помочь, как мне удалось это у полковника. А теперь можете идти!

Борщенко долго стоял молча, опустив голову. Затем прямо поглядел в глаза Клюгхейтеру:

— Благодарю, майор…

Глава седьмая

ОРАНЖЕВАЯ ПАПКА

1

Штандартенфюрер Реттгер нервно шагал из угла в угол по своему просторному кабинету. Надо искать и искать специалистов, которые смогли бы разобраться в природе обвалов и обеспечить их предотвращение. Рынин согласился работать, но к нему нужен «глаз».

Мрачные мысли Реттгера прервал явившийся по вызову Хенке.

— Неприятная новость, господин штандартенфюрер, — начал он, почтительно вытянувшись перед Реттгером. Тот ожидающе уставился на него. — Охранник Граббе, об исчезновении которого я вам ранее докладывал, объявился…

— Где же он был? И в чем неприятность?

— Он спятил, господин штандартенфюрер…

— Спятил? — Реттгер заинтересованно уставился на Хенке, — Что же он делает?

— Он стреляет по своим…

— Нельзя ли, Хенке, говорить яснее?

— Сегодня шарфюрер Рауб увидел его в районе арсенала. Он выглядывал из-за скалы, как будто кого-то выслеживал. А когда Рауб окликнул его по имени и бросился к нему, он открыл в ответ огонь из автомата и скрылся. Явное умопомешательство.

Реттгер недоуменно пожал плечами.

— Где он скрывается — это ясно: в пещерах. Но как он питается?

— Не могу знать, господин штандартенфюрер. Это загадка.

— Загадка очень простая, Хенке! Этот ваш Граббе под видом прогулок носил куда-то продукты, создавал запас. И теперь живет этим. А заодно высматривает, где бы еще чего раздобыть… Словом, устроил себе вольную жизнь…

— Вероятно, так.

— Что же вы думаете делать?

— Жду ваших указаний, господин штандартенфюрер.

— Ловить и лечить его у нас нет времени и надобности. При первой же встрече пристрелите его, пока он не убил кого-нибудь.

— Слушаюсь!