Желтый дьявол
(Т. 1 ) - Мат Никэд - Страница 29

Не мешает все таки, — хотя чешеньки и воздерживаются трогать Раева в ЦЕБЕ. Ну, да известна их «дружба» предостаточно… все до времени…

И Коваль, нет-нет, да и выглянет вдоль по улице — и вверх и вниз, к бухте; и, успокоившись, сядет — там ребята на страже похаживают.

А улица за окном бурлит.

У Семеновского базара, в гуще китайских кварталов-харчевен и театров, лавчонок с шелком, чесучей и чаем, где сидят всегда флегматичные, то толстые и потные, то тонкие и желтые купезы.

В гортанном шуме разноязычной толпы, то там, то здесь, кричит желтыми зубами и мутными глазами, полутрупом, качаясь на ходу, тощий, ходя:

— Чу-да-Яна[10].

В руках у него трубка с длинным бамбуковым чубуком и заженная фитильная лампочка.

В гуще этого шума, специфической вони китайских кварталов — в центре, у бухты, откуда соленым туманом дышит море, находится Центральное Бюро Профессиональных Союзов Владивостока. Там же и Рабочий Красный Крест.

Это единственное место — маленький большевистский островок, пока еще легальный, — где рабочие собирают свои разрозненные разбитые силы, залечивают свои раны. Это настоящий пролетарский остров среди огромного моря врагов всех мастей, всех наций.

Он — всегда на страже.

А за стеной, в комнатке, — балконом в бездну китайских лабиринтов уличек и улиц — происходит Конспиративное Заседание.

— Бомба… — раздумчиво говорит Раев — как бы не вышло из за нее какой заварухи…

Снизу, за балконом, китайской дудочкой — свист.

Студент — на балкон…

— Кто? — Раев спрашивает.

— Андрюшка Попов… — И веревочную лестницу — быстро вниз.

…Кудрявая белая голова, веселые глаза, широко улыбающееся лицо… и Попов, упруго, без шума, на мускулах, через перила балкона легко перебросил свое тело — в матросском бушлате и клеше.

— Игорь, вот на тебе, с губы!.. — И он передал ему папиросу, а сам прошел в комнату.

— Ты знаешь про бомбу? — встречает вопросом Раев.

— Знаю, и кто бросил — знаю.

— Ну?!

— Индивидуальный террор, — понял?.. Один железнодорожник, Журавский… Он уже пойман…

Вошел Игорь. С раскрученным мундштуком папиросы. Там и была записка. Услышав Попова:

— Ну, — произнес. — Теперь готовиться к налету, пожалуй, нечего…

— Напротив… — И Попов шопотом добавил: — с первой речки ребята сообщили…

Опять сигнал за балконом, внизу.

И таким же манером поднялась Ольга-большая.

Убрана лестница.

Все в комнатке шопотом…

А Игорь Сибирцев слушает, а сам достал лимонную кислоту да кисточкой по записке… И, одна за другой. Цифры по проведенным полоскам строятся рядами…

Читает шифр — и тоже шопотом:

— Надо устроить побег с гауптвахты, — сообщают, что удобно в час дня, когда происходит смена караула чешского японским.

— Немедленно, пока не поздно… — шопотом Ольга. И Попов также твердо головой.

Решают быстро:

— В субботу, в час.

Дальше… — а когда Ольга сообщает — Игорь и Андрей улыбаются хитро и переглядываются.

Также быстро все решают: послать двух Зой, маленькую и большую — выследить.

А ночью опять собраться на Гайдамаковской…

Только хотели кончить, разойтись — сигнал из большей комнаты: свист Коваля…

Все насторожились.

И…

…Коваль еще свистит…

Входят быстро, с револьверами в руках, два контр-разведчика, расталкивают рабочих и прямо к Ковалю:

— Ты что свистишь?! — и револьверами на него.

— Зуб с дырочкой выломал… — Видишь, пробую!.. Сдавленный смех в комнате.

— Я тебе попробую!.. — и один контр-разведчик рукоятью револьвера на него. — Видал?

Тому хоть бы что:

— Видал…

5. Мать Огарческая

Ночь.

По под'ему Гайдамаковской улицы метет пылью с бухты — ветром свистит, визжит по окнам, хлопает по ставням, завывая в трубе.

…тук-тук-тук-тук… ииу-ииууу…

— Маша! — с кухни голос — отвори, наши стучат…

— Да это ветер, Прокопьевна…

…тук-тук-тук-тук…

— Слышишь, опять четыре раза… свои это, отвори!

…Ешьте, товарищи! Ешьте…

Целая ватага ребят за столом, здоровых, краснощеких, веселых…

Смеются:

— Ах, Любовь Прокопьевна, да разве нас нужно еще просить?! — скулы как жернова, — работают — только хруст стоит за столом, да сочное прихлебывание из большой миски — общая она на всех…

И Любовь Прокопьевна на них смотрит — стоит над ними — довольная, что ее ребята едят хорошо…

Любит она их до страсти, как и боится за них еще больше: с'едят белые ее соколиков, неровен час — поймают…

А ребята и в ус не дуют — только за ушами пищит, вот как уплетают!..

Они все знают хорошо, как она их любит и заботится о них. Платят они ей тем же, и зовут в шутку:

— Мать ты наша, Огарческая…

— Любовь, ты, свет, да наша Прокопьевна!..

Она отмахивается и серьезное лицо делает — будто сердится. Только глаза выдают — хорошие, добрые, простые, так и смеются, сияют материнской любовью…

Три головы вместе уткнулись — тихо разговаривают.

— …Да, ну…

— Я тебе говорю, — правда!.. Дядя Володя до того изнервничался, что все равно сидеть не в состоянии. А потом — эти смены караулов, удобно…

— …Сделаем… Только приготовьте место… Паспорта Игорь имеет…

… А что остальные? Ты видела их всех.

— В прошлую передачу видела. — Говорила…

— Ну?..

Голос маленькой Ольги падает до шопота болью:

— Не хочет, по-прежнему…

— Раев прав…

— Ну да, Андрей, а что делает…

Вот… И еще тише разговор.

Совсем не слышно.

А за дверями, рядом, слышно, как Коваль рассказывает про свое сегодняшнее председательство в ЦЕБЕ и разговор с контр-разведчиками.

По временам оттуда долетает смех.

…Зеленый огонь, — значит путь свободен, — входят в полумрак комнаты двое.

— Ольга! Идите сюда! — им навстречу с кровати, где примостились трое, — голос маленькой Ольги.

— Вот, ребята, это Александра Николаевна, про которую я тебе рассказывала, Ольга.

И они подсаживаются на кровать дружно, тесно.

— …Там я ее с Игорем свела, а здесь, Андрей, ты с ней договорись, а потом с Раевым уже устроите сами… я же с Ефимом, на днях, должна уехать в Харбин…

И опять общий разговор… тихо, полушепотом.

Ольга улыбается, рассказывает…

…А она поедет с Танечкой.

— Еще бы, куда угодно!., ты видишь какая она… Да вот, мы сейчас ее позовем и расскажем ей все, увидишь. И Ольга в соседнюю комнату приоткрыла дверь:

— Любовь Прокопьевна!

— А, что?

— Сюда! к нам, на минуточку…

— Сейчас, Ольга Семеновна! Иду!

Вошла, подсела к ним близко, и тоже шопотом… Так увлеклись, что не слыхали, как кто то тихо стукнул по раме окна. Еще раз, — сильнее…

Тогда все насторожились.

Попов бесшумно в соседнюю комнату — предупредить. А Любовь Прокопьевна к окну:

— Кто там?

… — Ну, что, дочка, из деревни пишут?.. — смотрит по простому. Пожилая женщина; из-под шарфа выбились белые пряди волос.

А возле, на лавочке — дочка: молодая, беленькая, с веселыми светлыми глазами — читает газету, смеется…

— Да пишут, что Москву взяли уже…

— А который-то раз? — и седая женщина качает головой, — грехи!..

— И, да уж и не знаю который… — дочка весело, а сама острыми глазами по вагону.

Мало пассажиров.

Стучит и гремит расхлябанный, старый жесткий вагон. Давно уже рассвело, а темно в вагоне. Весь Амурский залив в тумане. Мутными клочьями врывается в дверь, соленою слизью оседает по стеклам, стенкам, скамьям…

… — Читать, мамаша, еще? — остроглазая белая, хитренько так, на старушку.

— Не стоит, дочка…

Подумала, покачала головой.

— Нэма в свити правды, колы брехливый свит настал…