L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 13

— Видел бы ты сейчас своё лицо!

Надо же, умеет различать на нём эмоции. Привык ко мне. Но всё-таки издевается. Ах так, ну ладно. Я стараюсь придать себе вид совершенного маньяка, начинаю щупать предложенную мне замену, и приговариваю:

— Оооо, да, как приятно! Мы с тобой славно развлечёмся этой ночью! Может быть, я даже сделаю в тебе отверстие, мой друг, ооо, да… — и всё такое прочее.

И когда птенчик уже не может смеяться, а только тихо икает, сидя на полу, я прекращаю дурачиться и спрашиваю:

— А ты где такую подушку вообще взял?

Икнув, и шумно подышав, любимый отвечает:

— Папа привёз.

— Он что у тебя, шутник?

— Нет, он в Японии в командировке был и попросил самую популярную дакимакуру ему продать.

— Даки… что?

— Подушку вот эту. Она в непрозрачной сзади упаковке была, ты же видишь, тут всё натурально нарисовано. Уже дома обнаружили. Смеху было…

— Представляю. Теперь она скрасит мне одинокую ночь без тебя.

— Прекрати, — поскуливает птенчик, — я не могу больше смеяться.

Действительно, ситуация. Не обменяешь, не лететь же назад в Японию. И не продашь, стыдно. Так, наверное, в шкафу и пролежала всё время. От подушки исходил запах синтетики и новизны.

— А спать с ней не пробовал? — провоцирую я птенчика.

— Неа, у меня уже была похожая, только с девушкой. Это неудобно, они упираются.

Да любой парень в восемнадцать лет будет рад пощупать грудь, даже если она нарисованная и хитрыми японцами подделанная. А ему: «упирается».

— А если ты будешь себя плохо вести, отшлёпаю, — я поворачиваю подушку «задницей» вверх.

Птенчик опять смеётся. Да, для него это не более чем игра. Но всё равно уходит, погасив за собой свет и пожелав мне доброй ночи.

Я остаюсь в темноте, на чужой кровати в обнимку со странной подушкой и своими мыслями. Мне очень о многом надо подумать…

========== 8. Стена ==========

Я прошёлся по тёмной комнате. В голове роились хаотичные мысли, и маленькая змея внутри танцевала кольцами.

За один день произошло больше событий, чем за прошедшие полгода, а любимый показал мне такую свою сторону, о которой я не подозревал, и помыслить не мог.

Я улыбнулся, как сумасшедший, стоя перед гладкой стеной в неосвещённой комнате. Странное у него отношение к жизни, такое детское. Как он вообще справляется в этом жестоком мире?

Мне тут же захотелось беречь его, хоть ценой собственной жизни. Всей жизни, мне она всё равно ни к чему. Что я в ней видел? Только стену черноты, такую же, как эта. Грязь. Похоть. Злость. Это в лучшем случае. Обычно — ненависть и безразличие.

Но за стеной, оказалось, есть не только пустота, но и крошечное, тёплое совершенство.

Я прижался к прохладной поверхности руками и лбом. Розы ныли. Они всегда были словно живые, я как будто чувствовал каждый стебель и лепесток.

Да какого чёрта, нет непробиваемых стен, и бесконечных тоже. А иногда достаточно просто посмотреть в другую сторону. И вот же он, выход. Змеёныш внутри одобряет. Прочь нерешительность.

Я выхожу из гостевой комнаты, и толкаю третью дверь. Не заперто. Беспечный птенчик. Он уже спит, под стеной, положив под щёку кулачок. Удобнее, чем подушка, наверное. Укрыт одеялом наполовину, и всё в той же пижаме с динозаврами.

Не слушать змею. Слушать сердце. Тихо подхожу, просто чтобы посмотреть на него. Просто чтобы быть ближе.

Разделённый с ним на несколько минут, я уже успел соскучится. Не хочу и не собираюсь его будить, просто тихо сажусь рядом с кроватью, осторожно облокачиваюсь о неё. Я так близко, что чувствую запах волос моей птички, ванильную вишню.

Я пользуюсь возможностью смотреть на него столько, сколько захочу, и рассмотреть столько, сколько позволит тусклый свет ночника.

Достаточно, чтобы мне восхититься нежной кожей, розовыми губами, чуть вздёрнутым носиком, сомкнутыми пушистыми ресницами, маленьким ушком, светлыми растрёпанными волосами.

Одна прядь свободно лежит на подушке, и я осторожно дотрагиваюсь. Как будто до птичьего пёрышка. Волосы лёгкие, пушистые, мягкие, и цвет у них как у цыплёнка, который только начал становиться взрослой птицей — светлый, переливчатый.

Я долго смотрю, как дышит птенчик: крошечные ноздри расширяются и опадают, редко и медленно. Глубоко спит. Смотрю, как он ворочается, копошится во сне, умилительно устраиваясь поудобней.

Но, как только понимаю, что в голове возникают совсем не платонические мысли, перевожу взгляд на интерьер.

Благо, тут есть, на что посмотреть. Одни только фигурки можно часами рассматривать. Пачки комиксов в шкафу, в том числе и тех странных, переводных японских, которые нужно читать с конца в начало, ещё и сверху-вниз, или как-то так. Плакаты с супергероями. Часы в виде механического единорога с радужной гривой, топчущего циферблат в центре летающего острова. Сувенирные шахматы под стеклом. И ещё многие сотни вещичек и безделушек.

Тем не менее, на прикроватном столике, кроме мобильного птенчика с брелоком, каких-то капель и пачки бумажных салфеток, находится только одна вещь.

Снеговичок в бело-розовой шапочке. Мой подарок. Я беру игрушку в руки, передвигаю маленький рычажок снизу. Надо же, пережил купание в ледяной воде, светится. Отключаю и ставлю обратно.

Почему, среди армии дорогущих макетов, моделей и фигурок, этот несчастный снеговик, стоивший чуть больше доллара, занимает такое особое место? Может быть, по той же самой причине, что и я храню идентичный сувенир на кухне, где бываю в доме чаще всего. Хотелось бы на это надеяться.

Мне тепло, и это никак не связано с температурой извне. «Я подумаю», произнесённое тоном «я не против». С ума сойти от счастья можно. Предположить подобное, да даже мечтать о таком я не смел ни разу. И вот он, бесстрашный мальчик, уже почти что встречается со мной.

Я кладу голову боком на руки, скрещенные на кровати, так, чтобы видеть любимого. Я решил побыть здесь ещё немного, и не заметил, как уснул.

Пробуждение было самым лучшим в моей жизни. Нежные пальцы осторожно гладили моё лицо, повторяя контур шрама. Птенчик, вытворяющий это со мной, полулежал рядом и улыбался, как бы чего-то ожидая.

Я не нашёл ничего лучше, чем робко улыбнуться в ответ, памятуя обо всех особенностях этого выражения симпатии на моём лице, но любимый вдруг вздохнул и разочарованно сказал:

— Я думал, ты меня поцелуешь, ночной сталкер!

— Не… я не… — беспомощно бормочу в ответ, оторопев от такого предположения.

— Ну ладно. Тогда пошли бриться, что ли, — и проводит ладошкой мне по отросшей щетине.

Спина, конечно, от сидячего сна затекла, но это было что-то из разряда несущественных мелочей, когда я преследовал в коридоре и на лестнице по пути в ванную мальчика в пижаме с динозаврами.

Пока ходил в туалет, любимый приготовил и вручил мне одноразовый станок для бритья и пену. Я, конечно, был уже давно завербован в ряды борцов с растительностью на лице при помощи электробритвы, но навык не утратил.

Птенчик, пока я наносил пену на правую часть лица, заметил:

— На шраме не растёт ничего, надо же.

— Это же шрам, — пробормотал я в ответ, разглядывая любимого, отражённого в зеркале.

Птенчик отобрал у меня флакон и, пока намазывался, я, еле справляясь с суточной растительностью, завидовал ему, светловолосому, которому надо было всего несколько почти незаметных щетинок убрать. Умываясь, усмехнулся. Казалось, что брился любимый для солидности, а не из-за явной необходимости.

К завтраку мы спустились уже почти бодрые, я целомудренно надел джинсы, птенчик менять гардероб не стал.

В доме было тихо, любимый пояснил:

— Мама ещё спит, я сейчас сам всё сделаю, — и скрылся на кухне.

Уютная теплота возникла в моём животе, словно змея внутри обросла мехом и стала милой. Блаженствовал я, ощущая заботу, когда птенчик принёс мне сок и отправился за тостами, не долго. Щёлкнул замок входной двери, в коридоре зашуршало, и несколькими секундами позже в столовую вошёл никто иной, как отец птенчика. «Мистер Птица», только и успел я подумать.