Грешники (ЛП) - Вассерман Робин - Страница 12

Этим людям она ничего не была должна.

Валентин же ее выделял. Дал ей задание, дал семью. Ему она должна была всем.

Наклонившись к ней, он протянул руку. Девушке хотелось не вздрогнуть. Кончики его пальцев коснулись ее шеи в том месте, где ее поцарапал демон.

— Тебе больно.

— Ничего страшного.

— И ты хромала.

— Я в порядке.

— Если нужна еще одна иратце…

— Все хорошо.

Он кивнул, словно получив ответ на свой вопрос.

— Да. Тебе же так больше нравится.

— Как так?

— С болью.

Теперь Селин вздрогнула.

— Не знаю, — настаивала она. — Это было бы отвратительно.

— Но знаешь ли ты, почему предпочитаешь её? Зачем ты гоняешься за болью?

Она никогда не понимала этого в себе. Только знала это, глубоко, бессловесно, как вы знали свою самую существенную истину.

Было что-то в боли, что заставляло ее чувствовать себя более твердой, более реальной. Больше контроля. Иногда боль была единственной вещью, которую она могла контролировать.

— Ты жаждешь боли, потому что знаешь, что она делает тебя сильной, — сказал Валентин. Казалось, он дал имя ее безымянной душе. — Знаешь, почему я понимаю тебя лучше остальных? Потому что мы одинаковые. Мы узнали это раньше, не так ли? Жестокость, жестокость, боль: никто не ограждал нас от реалий жизни, и это делало нас сильными. Большинство людей управляются страхом. Они бегут от призрака боли, и это делает их слабыми. Ты и я, Селин, мы знаем, единственный способ справиться с болью. Пригласить жестокость мира и овладеть ею.

Селин никогда не думала о себе таким образом, твердой и сильной. Она, конечно, никогда не осмеливалась думать о себе, как о Валентине.

— Вот почему я хотел, чтобы ты была в Круге. Роберт, Стивен, остальные? Они все еще просто мальчики. Дети играют во взрослые игры. Они еще не протестированы, будут, но пока нет. Мы с тобой, подумай? Мы особенные. Мы давно не дети.

Никто никогда не называл ее сильной. Никто не называл ее особенной.

— Все ускоряется, — сказал Валентин. — Мне нужно знать, кто со мной, а кто нет. Ты можешь понять, почему я сказал тебе правду об этой, — он жестом указал на подпаленную кучу одежды колдуна — ситуации.

— Это испытание, — догадалась она. — Проверка на верность.

— Это шанс — поправил он ее. — Пригласить тебя в мою уверенность и вознаградить тебя за твою. Мое предложение: ты молчишь о том, что узнала здесь, и позволяешь событиям действовать, как я предполагаю, и я доставлю тебе Стивена Эрондейла на серебряном блюде.

— Что? Я… я не… я не.

— Я же говорил тебе, Селин. Я многое знаю. Я тебя знаю. И я могу дать тебе то, что ты хочешь, если ты действительно этого хочешь.

«Будь осторожен в своих желаниях» — подумала она.

Но ох, она желала Стивена. Даже зная, что он думал о ней, даже с его насмешливым смехом, звенящим в ее ушах, даже веря в то, что сказал Валентин, что она сильна, а Стивен слаб, даже зная правду, что Стивен не любит ее и никогда не будет, она желала его. Всегда и навечно.

— Или ты можешь покинуть эту квартиру, бежать в Клэйв, рассказать им любую историю, какую захочешь. Спаси этих двух «невинных» Сумеречных охотников — и потеряй единственную семью, которая когда-либо действительно заботилась о тебе, — сказал Валентин. — Выбор остается за тобой.

***

Тесса Грей вдохнула воздух города, который когда-то, недолго, но неизгладимо, был ее домом. Сколько ночей она простояла на этом мосту, глядя на безудержную тень Собора Парижской Богоматери, на колышущиеся воды Сены, на гордые леса Эйфелевой башни — и всю эту душераздирающую красоту Парижа, затуманенную ее нескончаемыми слезами. Сколько ночей она искала в реке свое нестареющее отражение, представляя себе секунды, дни, годы, века, которые она могла бы прожить, и каждую из них в мире без Уилла.

Нет, не представляла.

Потому что это было невообразимо.

Невообразимо, но вот она, спустя более пятидесяти лет, все еще жива. Все еще без него. Сердце, навсегда разбитое, но все еще бьющееся, все еще сильное.

Все еще способное на любовь.

Она бежала в Париж после его смерти, оставалась здесь, пока не стала достаточно сильной, чтобы встретить свое будущее, и с тех пор не возвращалась. На первый взгляд, город не изменился. Но потом, на первый взгляд, она тоже. Вы не могли заставить поверхность вещей показать вам их правду. Не обязательно быть оборотнем, чтобы это знать.

«Мне очень жаль, Тесса. Она была у меня, и я отпустил ее».

Даже после всех этих лет, она не привыкла к этой холодной версии голоса Джема, говорящего в ее голове, так близко и так далеко. Его рука лежала на перилах в сантиметрах от нее. Она могла прикоснуться к нему. Он бы не отстранился, только не от нее. Но его кожа была бы холодной, сухой, как камень.

Все в нем как камень.

— Ты нашёл ее — это то, что мы хотели сделать, верно? Мы никогда не говорили о возвращении потерянного Эрондейла обратно в мир Сумеречных охотников, или избрать её путь.

Утешение было в знакомом весе нефритового кулона на ее шее, теплом, прижатом к груди. Она по-прежнему носила его каждый день, с того дня, как Джем подарил ей его, более века назад. Он ничего не знал.

«То, что ты говоришь — правда, но все же… кажется неправильным, что Эрондейл в опасности, а мы ничего не делаем. Боюсь, я подвел тебя, Тесса. Потому, что я подвел её».

Между ней и Джемом всегда был только один он.

— Мы нашли ее ради Уилла. И ты знаешь, Уилл хотел бы, чтобы она выбрала сама. Так же, как он сделал это.

Если бы он все еще был Джемом, она бы обняла его. Она бы позволила ему почувствовать ее объятия, дыхание, сердцебиение, что ему невозможно было подвести ее или Уилла.

Но он был и Джемом, и не Джемом одновременно. И он, и непостижимо другой, поэтому она могла только стоять рядом с ним, бесполезными словами уверяя его, что он сделал достаточно.

Однажды он предупредил ее, что произойдет, когда он станет больше Безмолвным братом, чем собой. Он пообещал ей, что преобразование никогда не будет полным.

— Когда я больше не увижу мир своими человеческими глазами, я все равно буду в какой-то части Джемом, которого вы знали, — сказал он. — Я увижу тебя глазами своего сердца.

Когда она посмотрела на него сейчас, его запечатанные глаза и губы, его холодное лицо, когда она вдохнула его нечеловеческий запах, как бумага, как камень, как ничто, что когда-либо жило или любило, она попыталась вспомнить это. Она пыталась поверить, что какая-то его часть все еще там, видит ее и жаждет, чтобы ее увидели.

С каждым годом становилось все труднее. За десятилетия были моменты, когда Джем, которого она помнила, действительно прорывался. Однажды, во время одной из бесчисленных войн в материальном мире, они даже украли поцелуй и чуть больше. Джем оттолкнул ее прежде, чем все зашло слишком далеко. После этого он держался подальше от Тессы, как будто боялся того, что может случиться, если он подпустит себя к краю пропасти. Это объятие, о котором она думала почти каждый день, было более сорока лет назад — и каждый год он казался чуть менее Джемом, чуть менее человечным. Она боялась, что он забывается, кусочек за кусочком.

Она не могла его потерять. Не его тоже.

Она станет его памятью.

«Я встретил здесь девушку», — сказал он, — «влюбленную в Эрондейла».

Она представила, что слышит слабую улыбку в его голосе.

— Она тебе кого-нибудь напомнила? — поддразнила Тесса.

Ее любовь, казалось, причиняла ей большую боль. Я бы с удовольствием помог ей.

Это было одно из того, что она любила в нем — неизменное желание помочь любому нуждающемуся. Это было то, что Безмовлное братство не могло отнять.

— Я все время приходила на этот мост, когда жила в Париже. После Уилла.

«Здесь очень спокойно. И очень красиво».

Она хотела сказать ему, что это не так. Она пришла не ради мира или красоты — она пришла, потому что этот мост напомнил ей о мосте Блэкфрайарс; мосте, который принадлежал ей и Джему. Она стояла здесь, подвешенная между землей и водой, крепко обхватив руками железные перила и подняв лицо к небу, вспоминала о Джеме. Мост напомнил ей, что в мире все еще есть кто-то, кого она любит. Что даже если половина ее сердца ушла навсегда, другая половина все еще была здесь. Недостижимая, возможно, но здесь.