Леший. Четвертые врата (СИ) - Геярова Ная - Страница 25

       Однако поднявшись на второй этаж, Кондрат усомнился в собственных мыслях и идеях относительно дома. Из трех квартир, на площадке второго этажа, на молодых людей черными глазками смотрели хорошие бронированные железные двери. М-да уж, хорошо нынче пенсионеры живут. Отчего Кондрату пришла мысль, что на площадке живут только пенсионеры, он не знал. Возможно, от мрачного вида дома, а может от того, что именно в нем находилась квартира Любовь Тихоновны. А может и первое и второе.

       Нужная дверь была опечатана.

       Кондрат позвонил в семьдесят третью квартиру, ту, что была справа от квартиры, погибшей. Он нажал кнопку звонка пять раз, прежде чем послышался щелчок замка, и дверь приоткрылась на длину цепочки.

       – Хто? – спросил дедовский голосок. С внутренним удовольствием Леший отметил, что не ошибся: в доме и, правда, в большинстве своем проживали старики. 

       – Майор Леший. Первомайское РОВД. Можно с вами поговорить?

       – О чем? – недоверчиво смотрел через щель дедок – низенький, чуть сгорбленный, в толстом банном халате. На ногах старичка пушистые серые тапки. 

       «Неплохо живут здешние пенсионеры!» 

       – По поводу, вашей соседки, Любовь Тихоновны.

       – А што у неё слушилось? – прошамкал, сощурив блеклые от старости глаза, дедок.

       – Так померла она нынче.

       – Да что вы? – в зрачках старика мелькнули любопытствующие искорки. Он торопливо скинул цепочку, распахнул дверь и сделал приглашающий жест.

       – Так что там с Любочкой? – шаркая ногами по ковровой синей дорожке, полюбопытствовал старик и указал на вход в зал.

       Кондрат и Еши прошли, присели на угловой диван.

       Старик устроился, напротив, в кресле.

       – Таки шо с Любашей?

       – В газетном ларьке, где она работала, произошел пожар, она сгорела.

       – Какое несчастье! – наигранно всплеснул руками дедок, ни сводя пристальных испытующих глаз с Кондрата. – Таки когда это произошло?

       – Сегодня ночью. Вы может, знаете, что она делала ночью в ларьке.

       – Тццц, тцц, – поцокал языком старик, и покачал головой. – Я видел, как вечером она возвращалась.

Знаете, Любочка ни за что бы ни пошла ночью куда-то. Она жутко боялась темноты. Как зайдет солнце, её не увидишь на улице. Так что я могу предположить, что по собственному желанию Любаша не пошла бы в киоск.

       – А вы уверены, что видели, как она возвращалась вечером с работы? Могли перепутать её с кем-то другим?

       – Молодой человек, я стар, но я не слеп. У меня прекрасное зрение, я пока способен узнавать людей. Вечером, часов в пять, без десяти, она возвращалась с работы. Я как раз вышел прогуляться. Она поздоровалась: «Вечер добрый, Вениамин Иосифович», – сказала она. «И вам, доброго», – ответил я. И это была Любаша. Нет, нет, молодой человек, я прекрасно вижу и слышу тоже хорошо. Никакой путаницы. Я видел вечером и говорил с ней. 

       – Вы часто разговаривали? Она на что-либо жаловалась? С кем она жила?

       – Одна она жила, – вздохнул Вениамин Иосифович. – Не слишком разговорчивой была. Но если вы хотите узнать больше, то у неё здесь есть подруга, с ней может, чем и делилась. На третьем этаже, семьдесят седьмая квартира. Поднимитесь.

       Кондрат кивнул и поднялся с дивана. Следом поднялся Еши.

       – Что ж, спасибо, – проходя по коридору, проговорил Леший. Вышел, не дожидаясь, когда дошаркает до двери дедок.

       Они поднялись на третий этаж и позвонили в дверь. После десятиминутного трезвона, вышла стройная женщина с хорошо уложенными кудрями волос, с невероятно красивыми глазами, и ровным овалом лица. Она удручающе смерила мужчин взглядом.

       – И чего так трезвонить?

       Кондрат достал корочку.

       – И что? – недовольно нахмурилась женщина. И как подмели Кондрат, эта гримаса ни капли не портила породистого лица. – Наличие корочки разве позволяет такой переполох устраивать?

       Кондрат одновременно с сомнением и восхищением смотрел на женщину, бросил быстрый косой взгляд на журналиста. Тот растерянно кивнул. Разве может быть связана дружбой эта красивая, явно моложавая женщина и древняя старушенция!

       – Мы по поводу вашей соседки, Любовь Тихоновны. Нам сказали, вы были подругами.

       Соседка сощурила глаза, смерила майора подозрительным взглядом. Перевела взгляд на Еши.

       – А это кто будет?

       «Сознательная, что б ей…», – подумал Кондрат.

       – Курсант, у нас практику проходит.

       – Ясно, – недоверчиво проговорила женщина и распахнула двери. – Ну, входите, – и не дожидаясь, пропала в полутьме коридора.

       Кондрат и Еши переглянулись. Журналист пожал плечами и пошел в квартиру. Кондрат огляделся. В подъезде было пусто, только внизу послышалось тихое приглушенное шарканье тапок. «Любопытный старик!». Кондрат подошел к перилам осторожно посмотрел вниз. Старик стоял на первой ступени и внимательно слушал.

       – Гхм, – кашлянул майор. Старик вздрогнул, поднял голову, растерянно, беззубо улыбнулся и прытко бросился в свою квартиру.

       Кондрат постоял еще минут и пошел следом за Еши. Закрывая дверь, услышал, как снова шаркнули в подъезде тапки.

***

       Журналист сидел в просторной кухне, за хорошим круглым столом с белой скатертью, и пил чай с круассанами, которые высились горкой на красивом розово-пепельном блюде. 

       – Вам зеленый, черный? 

       Кондрат перевел взгляд на неторопливо хлопотавшую у плиты женщину. На стройной фигуре появился красочный передник.

       – Присаживайтесь.

       Леший присел к столу. На плите что-то скворчало и пахло просто умопомрачительно.

       – Сейчас, котлетки готовы будут. Ваш курсантик-то совсем голодный. Что ж вы товарищ майор, будущее нашей полиции голодом морите?

       Леший покосился на довольно уплетавшего круассан Еши. 

       – Мне черный, – подавил желание отчитать журналиста. Да и, собственно, невозможно было устоять при запахе горячих круассанов, учитывая то, что и сам Леший не обедал. 

       И тут же вдруг спохватился. А глаз то у красавицы зоркий, за секунду успела рассмотреть в корочке майора! 

       Небольшая фарфоровая кружечка звякнула о тарелочку, когда женщина ставила ту перед Кондратом.

       – Пейте, сейчас уже котлетки…

       Кондрат положил в чай пару ложек сахара, помешал. Достал круассан, но съесть не успел, перед ним возникла тарелка с парой дымящихся котлет.

       – Приятного аппетита! – кивнула женщина и присела рядом с уплетающим котлету журналистом.

       – Вы не торопитесь, поешьте, потом уж и спросите, чего хотели. Я пока расскажу, чего знаю. Вас же, наверное, удивило, ну какая дружба может быть между мной и тётей Любой? Удивило, я по глазам видела. Но так вышло.

***

       Серой мышке, толстоватой девочке Марине было очень сложно найти друзей. Те, кто делал вид, что дружат с ней, потом так же со всеми в компании высмеивали неуклюжую девчушку. Часто от обиды Марина не могла сдержать слез. Нет, она не позволяла себе плакать на виду у одноклассниках или при соседских ребятах. Зато потом, забившись в угол подъездной клетки или спрятавшись в подвал, она давала волю слезам. Плакала навзрыд, растирая слезы кулаками и сморкаясь в мятый клетчатый платок. Плакать дома было нельзя, отец очень строгий, всегда говорил, что слезы – это слабость, и она не позволительна. Мама полностью поддерживала отца, не воспринимала подростковых проблем дочери, да и вообще, не до неё ей было. Главная страсть и любовь матери был отец. Она практически носилась за ним с тапками в зубах. Дочь с её «незначительными проблемами», как говорила мать, это обуза, помеха её любви! Потому показываться с красным от слез лицом или рассказать родителям об очередной обиде Марьяша не могла. Она сидела и рыдала в одиночестве. Именно в подвале её и увидала тетя Люба. Спустившись туда за своим, в который раз сбежавшим котом, она обнаружила рыдающую соседскую девочку. Тетя Люба всплеснула руками: