Монстр
(Дело Йозефа Фритцля) - Холл Аллан - Страница 2

И, наконец, австрийскому народу так или иначе предстоит выяснить, что за общество он собой представляет. Амштеттенское дело высветило серьезную ущербность в психологии людей, а также бессилие юридических и общественных структур, ни одна из которых не смогла защитить Элизабет и ее детей. Напомним, это не первый случай. Другой жертве — Наташе Кампуш, похищенной в 1998 году, пришлось провести в камере восемь с половиной лет и пережить тяжелейшие мучения от рук похитителя. Земля Моцарта и его музыки не раз проявляла глухоту, сталкиваясь с призраками нацистского прошлого. Тот же Йозеф Фритцль признался, что именно дух и реальность тех дней оказали на него наибольшее влияние, выковали его характер, сделали тем, кто он есть. Если нацистская власть подготовила почву для чудовищного alter ego[1] Фритцля, то можно не без основания предположить, что нацистское наследие превратило его соотечественников в соучастников изощренных преступлений.

В обычай австрийцев издавна вошло желание отстраняться от всего неприятного, противоречивого, спорного, скрывать это от чужих глаз. Конечно, лучше любоваться чарующими видами покрытых снегом горных вершин и наслаждаться вкусом яблочного штруделя — нравственно чистыми, позитивными образами современного государства, входящего в Европейский союз. Йозеф Фритцль доказал, что и в прошлом, и в настоящем у Австрии остались незакрытые должки. Ее граждане больше не могут жить, основываясь на Schein nicht Sein — вере, что внешность важнее того, кто ты на самом деле. Память о Фритцле должна положить конец подобным умонастроениям. Жертвы более восьми с половиной тысяч дней, промучившиеся в царстве ужаса, на меньшее не согласны.

Часть первая

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПЛАН

1

Мальчик по имени Йозеф

Мальчик Йозеф не достиг всего двадцати шести дней до своего трехлетия, когда пришли нацисты. Годы спустя он будет рассказывать своим приятелям по Хауптшуле в Кирхенгассе, как отец поднял его на плечи, а он вытягивал шею, чтобы получше разглядеть марширующих. Играли оркестры, знамена колыхались в мягких порывах весеннего ветерка. При известии о том, что Гитлер собирается посетить маленький австрийский городок, повсюду царила праздничная атмосфера, а накануне вечером отец сказал Йозефу, какое важное значение имеет появление немцев в городке. «Они пришли спасти нас, спасти Австрию», — сказал он. Йозеф мало что в этом понимал, но форма военных ему понравилась. Понравилось и то, что отец обратился к нему, что случалось далеко не так часто, если речь не шла о выговорах.

Скоро раздался хриплый рев, почти заглушивший здравицы толпы. Обогнув угол, неуклюжий G4, трехосный «мерседес» с открытым верхом, замедлил ход перед самой богатой лавкой подержанных вещей Адольфа Грегера, одного из горстки евреев городка, который позже, вслед за своей семьей, сгинет и погибнет по приказу другого Адольфа, тоже австрийца, который теперь поднялся с пассажирского сиденья своего грузного автомобиля, чтобы на свой манер отсалютовать Грегеру. Пока фюрер не спеша двигался по главной площади, население, охрипшее от приветственных возгласов, разрумянившееся от пива, вина и природного полнокровия, с восхищением следило за ним влажными от слез глазами. Скоро Адольфу Гитлеру предстояло стать почетным гражданином этого городка, скоро предстояло подписать письмо мэру, где говорилось, как вождь всех немцев тронут теплым приемом, хотя иного и не ожидал.

Такие слова, как «раса», «сверхчеловек», «недочеловеки», естественно, были чужды понятию мальчика из детского сада в кожаных штанишках, расшитых узором из эдельвейсов. И все же люди, маршировавшие в стройных колоннах, с горящими глазами, устремленными к цели, еще не доступной его младенческому разумению, изменили чопорных, угрюмых, сдержанных соседей, превратив их в улыбчивых, хохочущих, жизнерадостных людей. Это настроение распространялось и на отца. Не так уж часто юный Йозеф мог бы назвать его «жизнерадостным», вот почему этот день оставил в нем впечатление такое же огромное, как след динозавра на аллювиальном песке.

Йозеф размахивал флажком со свастикой, который зажал в левой руке, подняв правую в знак приветствия новых благодетелей Австрии, когда пофыркивающая мотором машина остановилась в нескольких ярдах от его насеста.

— Зиг хайль! — раздался слитный рев.

— Зиг хайль! — откликнулся Йозеф.

Порядок, дисциплина, послушание. Отец говорил ему, что это триединство вдохновляет нахлынувших из-за границы людей в коричневых рубашках, и, как человек, проживший немногим более тысячи дней, может от всей души желать чего-то, Йозеф желал видеть в них образцы для подражания. Словно некто взял шприц и ввел мальчику вирус экстремизма, который отныне и впредь будет формировать его ДНК.

Йозеф стал свидетелем германской оккупации Австрии, известной как аншлюсе, или воссоединение; невинный термин, предназначенный замаскировать откровенный захват земли, оказавшейся под ярмом Великого немецкого рейха. Даже название страны исчезло — остальным обитателям Третьего рейха она стала известна как Остмарк, — но ее граждане в большинстве своем были счастливы. Разумеется, евреи должны были исчезнуть, однако австрийцев это не особенно беспокоило. Во время надвигающегося холокоста Остмарк предоставил сорок процентов персонала концентрационным лагерям и лагерям смерти. Из комендантов подобных мест семьдесят пять процентов составляли австрийцы. Именно австрийцы впервые в таких масштабах организовали депортацию евреев: восемьдесят процентов людей, работавших на Адольфа Эйхмана, верховного мозгового руководителя массовым террором, родились в земле гор и лугов. Восторженный прием, оказанный нацистам в Амштеттене 14 марта 1938 года, в те безрассудные, пьянящие дни бесконечно повторялся в больших и малых городах, деревеньках и предместьях по всей стране. После войны страна будет тешить себя удобной, надежной иллюзией, что она стала первой жертвой своих северных собратьев. Это было — и по сию пору осталось — умственным извращением, которое во многом утешило австрийский народ, но зачастую влекло за собой трагические последствия.

В тот вечер отец Йозефа по обыкновению направился в отель «Гиннер» — сливную яму, которая служила основным пристанищем нацистской элиты во время их пребывания в Австрии. Порядок, дисциплина, послушание могли быть абстрактными идеями, восхищавшими отца, но нельзя было сказать, что в жизни он всегда руководствовался ими. Он служил при баре и видел жизнь прежде всего через донышко перевернутой пивной кружки. Пока он поднимал тосты заодно с нацистами и своими закадычными дружками, Йозеф, совсем еще ребенок, оставался со своей матерью Марией. Она оказала сильнейшее влияние на его жизнь. Ее любовь была направлена исключительно на сына. Он, в свою очередь, обожал ее со страстностью, граничившей, судя по его позднейшему признанию, с наваждением.

Чувствуя себя в безопасности в родном городе, так преобразившемся в этот день, Йозеф сидел на колене у матери, которая покачивала его, напевала его любимый стишок — из тех, что так любят дети повсюду.