За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 66

— Это точно, — подтверждает Ильяс. — Верно, Максим?

Максиму нравится эта игра. Он лезет в карман черкески, достает изрядно потёртую бумажку.

— У вас там грамотный найдется?

— Я сам грамотный, — хвалится бандит. — Сохтой был.

— Тогда прочитай. Только Алхасу не показывай.

— Разболтались, — ворчит Кемаль. — Время не ждет.

Он боится, что погоня их настигнет в этом неподходящем месте. Сцапают — карабина поднять не успеешь.

Чем ближе аул, тем сильнее пробивается в каждом из них дикая сила, порожденная радостью. Она захлестывает сознание, не дает возможности сосредоточиться на какой-то мысли. Все путается в голове. Даже выдержанный Кемаль, не подозревая того, улыбается и довольно громко беседует сам с собой. Ильяс, наоборот, с каждым шагом становится все бледнее. Вдруг он придерживает коня, вглядывается. В едва различимых точках на повороте к аулу он узнает земляков.

— И Умар с ними! — отчаянно выкрикивает Ильяс и вдруг бьет каблуками коня и уносится, оставляя за собой перекатывающуюся гору пыли. И от группы отделяется всадник. Расстояние между ним и Ильясом быстро сокращается. Теперь Максим узнает: это Умар. Вот они съехались, соскочили с лошадей, обнялись…

Так же горячо обнимает Умар Максима и Кемаля. Синий шрам на его лице розовеет, глаза увлажняются.

— Пора домой, — произносит Ильяс. Развязав вещевой мешок, достает свою видавшую виды буденовку.

Вскочив на коня, приосанивается: в буденовке он кажется выше, стройнее, мужественнее. Так и въезжают в аул — четверо в одном ряду. В центре — двое в буденовках, справа и слева — молодцы в папахах. Кони ступают мелким шагом. За плетнями, словно по сигналу боевой тревоги, выстраиваются папахи и платки. Аул взбудоражен. И вскоре в саклю Ильяса набивается столько народа, что кажется, ветхая глинобитная постройка не выдержит, раздастся в стороны.

— Вовремя пришел, — радуется Мурат. — Научишь моих с пулеметом обращаться. Если бы пулеметчики умели устранять неисправности, не потеряли бы мы столько людей в бою с Алхасом. А то как что заест, ну малейший пустяк, пулемет хоть выбрасывай.

— Научим, — подтверждает Ильяс. — Вечером и начнем.

Максим прощается — ему необходимо спешить в город. На прощание Ильяс снимает с себя маузер.

— Возьми, — протягивает он оружие Максиму. — Памятное: Алхас вручил. Это тебе за наган.

У дверей с тяжелым свертком топчется Дарихан.

— Максим, — говорит она смущенно. — Ты сказал, что проведаешь Ермолая. Передай, пусть скорее поправляется; И это…

Почти половина отряда с пулеметами, в боевом порядке провожает Максима.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Выдержке Петра Ивановича мог бы позавидовать любой черкес. Максим не помнит, чтобы его начальник когда- либо сорвался на крик, унизил человека словом, позволил себе какую-нибудь бестактность. Выразительное крупное лицо Сибиряка могло являть беспокойство и равнодушие, заинтересованность, понимание, страдание и многое другое, но никто никогда не видел на нем выражения брезгливого недовольства, самоуверенности, чувства превосходства над собеседником, в общем какого бы то ни было проявления самодовольства. Чужда была этому человеку и растерянность. И все же Петр Иванович растерялся, когда в его слабо освещенный сорокасвечовой лампочкой кабинет вошел Максим. Настойчиво прививая своим подчиненным, то и дело попадавшим в сложные переплеты, мысль о том, что безвыходных положений нет, доказывая это многочисленными примерами, он в то же время понимал, что такие положения все же имеются.

«Что бы ты предпринял на его месте, как бы поступил сам?» — одергивал он себя всякий раз, разбирая чью-либо ошибку или неудачу, выискивая причины провала какой-либо операции. Поставив себя на место Максима, Петр Иванович не нашел в его поведении ни одного просчета. Он сам на его месте действовал бы точно так же. Выполнил бы приказ начальника — отправился сопровождать обоз, бросился бы вдогонку за Ибрагимом, стараясь взять его живьем. Оказавшись во власти Улагай, достойно встретил бы свой последний час — ведь не для того Улагай пожертвовал таким важным агентом, как Зачерий, чтобы поглядеть на Максима. Зверь бросается на охотника с одной только целью — избавиться от преследователя.

Все взвесив, он понял, что надежд на возвращение Максима нет и что ответственность за гибель этого сотрудника падает только на него. Караульный взвод отлично справился бы с сопровождением обоза и без Максима. Такое поручение он мог получить только попутно, между прочим. Выходит, Зачерий его перехитрил. Узнав о маршруте максимовского отряда, подготовил «хлебную ловушку». И попал в нее, конечно, он, Сибиряк, а не Максим. Правда, допрос Алия показал, что Максим имел основание насторожиться, проявить больше бдительности, но тут нельзя не учитывать и его душевного состояния.

Войдя, Максим сказал: «Здравствуйте, Петр Иванович» — и остановился в дверях. Потому и не заметил несвойственного начальнику выражения. Неожиданная радость озаряла лицо Петра Ивановича, когда он, отшвырнув стул, в два прыжка оказался около Максима. Притянул к себе, обнял, похлопал по спине.

— Эге, даже с трофеями! — восхищенно протянул Сибиряк, дотрагиваясь до маузера.

— Чужие… — смущенно возразил Максим. — Подарок Ильяса.

— Ильяса? — глядя Максиму в глаза, переспросил Петр Иванович. — А ну-ка покажи.

Он быстро оглядел деревянную ложу маузера, нашел слева то, что искал, покачал своей красивой головой.

— Видишь? Тавреный… — На ложе были выжжены инициалы: «Н. А. Н.». — Матросик наш один со своим отрядом в засаду попал. Николаем звали. Горячий был человек. Большая история у этого маузера, не зря. он у тебя оказался, Максим. Ну, докладывай…

Ему понравилась откровенность, с которой Максим сообщил о предупреждении Алия. Без самобичевания, без слезы. Промахнулся… И без клятв насчет будущего.

— Дома еще не был? — спросил Петр Иванович. — Ясно.

Максим вздрогнул: неужто приехали? Непохоже, Петр Иванович не стал бы тянуть с такой новостью. Что-то случилось?

— В больнице они, — подтвердил догадку Сибиряк. — Казбек сыпняк подцепил, их прямо с вокзала повезли в бараки. Она с сыном осталась, ухаживает. Вот такие дела. Утром поедешь к ней, повидаешься. Только, дорогой, потерпи пока с новыми объяснениями, не до того ей. А сейчас, если не очень устал, помоги нашим чекистам. Проинформируй их, посоветуй. Без тебя они Зачерия не сцапают, а нам бы не мешало встретиться с ним.

Энергично прокрутив ручку телефона, Петр Иванович соединился с начальником ЧК.

— Сергей? Дорогой мой, у меня радость. Нет, не угадаешь. Максим вернулся. Целехонький. Жду.

— Петр Иванович, — попросил Максим. — Может, можно в больницу позвонить? Мальчонка как там?

Сибиряк пошарил глазами по столу, достал листок.

— Наши ребята интересуются, смотри вот…

Постеснялся сказать, что сам каждый вечер с врачом разговаривает, температуру записывает. Не сказал и о том, что уже решил было взять Казбека на воспитание — должен же кто-то сделать то, что не успел Максим!

«Перегудов Казбек, — прочитал Максим на листке. — Температура…»

— К кризису дело идет, — пояснил Сибиряк. — Но мальчишка крепкий, доктор на него надеется. И мать тут же…

Без стука вваливается начальник ЧК Сергей Александрович. Под кепкой — веселые глаза, пиджак нараспашку, под ним, на офицерской гимнастерке, — портупея с наганом и планшет. Двумя пальцами ухватил Максима за щеку, треплет, как мальчишку.

— Придется еще раз все рассказать, — просит, словно извиняясь. — Только подожди минутку, сейчас наши ребята зайдут.

Входят Геннадий и еще двое. У Геннадия в руке огромный чайник, из носа которого, будто из парового котла, бьет пар. На столе появляются буханка черного хлеба, кружки, селедка, несколько кусочков сахара. Геннадий трясет Максима так, будто надеется, что с него посыплются яблоки.

— Хватит, дорвался, — смеется Сергей Александрович. — У него от этих нежностей вот-вот язык вывалится.