За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 59

Проснулся Ильяс на рассвете. Выйдя из землянки, сразу же увидел командующего. И понял: произошло что- то чрезвычайное. На нем гимнастерка с погонами, орденами и крестами. Позванивая шпорами, приблизился к Ильясу. На выбритом до синевы лице выражение надменности, барского превосходства господина над рабом. Победа почти что в руках, можно и не заигрывать с солдатней. Скоро каждый будет поставлен на свое место.

— Связных, — обрывисто бросил он, — направлять ко мне.

Впрочем, он лучше других знает, что связные начнут прибывать лишь к вечеру. С небольшой группой всадников Улагай отправился на самый дальний пост. Попытался завязать разговор с часовым, но на все вопросы получал однозначные ответы: «да», «нет»…

— Что вялый такой? — нахмурился Улагай.

Часовой колеблется: говорить ли? Вздохнув, решается.

— В нашем ауле, зиусхан, уже землю переделили. На мою долю ничего не дали. Отец просил мне передать: если не вернусь домой, он явится сюда, высечет меня плетью и погонит в аул, как ишака.

— Решительный он у тебя, — рассмеялся Улагай. — Такой бы и нам пригодился. А насчет земли не беспокойся, уж кто-кто, а мои люди получат ее вдоволь, я за честную службу хорошо отплачу.

Часовой с надеждой и сомнением вглядывается в лицо Улагая. Видимо, решает: можно ли ему верить? И что весомей — улагаевский журавль в небе или советские полтора гектара на душу в руках? Эх, если б знать все наперед… Но часовой не знает не только того, что будет, он понятия не имеет даже о том, что происходит сейчас. Как, впрочем, и сам командующий, столь щедро раздающий обещания.

Обед. Связных нет. Ужин, ночь. Из аулов ни души.

«Проклятие! — мечется по своему логову Улагай. — Они упиваются победой, мстят, а я должен терзаться в сомнениях!» Сон не идет. Отсутствие связных уже не раздражает, а пугает. Что случилось? Кажется, все было предусмотрено до мельчайших подробностей. Неужели эти остолопы перепутали дату? Или он сгоряча оговорился, назвал не то число? Ему становится жарко, тело покрывается потом. Проходит минута-другая, и его начинает бить озноб. Неужели оговорился? Что же теперь будет?

Первый связной появляется под утро, об этом докладывает Аслан. Вздремнувший было за столом Улагай встряхивается, приводит себя в порядок, прислушивается к тому, что происходит за окном. Тишина, лишь стучит в висках кровь, словно конские копыта по булыжной мостовой.

«Ползет, что ли?» Ожидание превращается в нестерпимую пытку. Улагай поднимается, делает шаг к дверям. Только один шаг — и застывает на месте.

«Опомнись, ты — Улагай!» — говорит себе и огромным усилием воли берет себя в руки. И вовремя: в дверях появляется связной. Мгновенно происходит перемена. Лицо полковника озаряется улыбкой, он весь — добродушие и простота. Ждет рапорта. Но посланец не торопится. И тут наблюдательному Улагаю бросается в глаза явное несоответствие между его парадным костюмом и затрапезным видом связного. Впрочем, ему еще кажется, что так и должно быть — ведь человек явился к нему из гущи боя. Но первые же его слова, первые и единственные, еще сильнее подчеркивают эту ужасающую несообразность.

— Зиусхан, не вышло…

Что-то обрывается внутри: неужели вся работа насмарку?

— Убирайся вон, злой вестник! — вырывается гневный возглас.

Связной бросает на командующего затравленный взгляд и исчезает. Будто бы он виноват в том, что сельская беднота смяла жалкую кучку повстанцев. Счастье, что он ничем не выдал себя, а то не узнал бы и этого.

Связные начинают прибывать чаще. Улагай выслушивает их, сжав зубы, с обычным внешним спокойствием. Вырезали актив, постреляли, ушли в лес, ждут приказа; силенок оказалось маловато, решили не начинать каких- либо действий, пока не подойдет подкрепление; связной едва выбрался из аула — обоих вожаков накануне арестовали; команды начинать действовать не было — вожак смылся куда-то…

А что в отдаленных аулах? Почему нет вестей от Аскера? О, он легок на помине, прискакал вместе с двумя уцелевшими помощниками. Улагай бросает на него беглый взгляд и отворачивается: в таком виде победители не являются. На нем видавшая виды солдатская шинелька, картуз, ботинки с обмотками, лицо хранит гримасу ужаса. Из него не выжать ни слова. Улагаю впору схватить его за глотку, вытряхнуть из него слова вместе с остатками перетрусившей души. Нельзя! «Держись, Кучук, — шепчет себе Улагай, — на тебя люди смотрят».

— Молодой, необстрелянный, — кивает он в сторону Аскера. — Рассказывай все по порядку.

Выпив воды, Аскер коротко докладывает:

— Не вышло…

— Рассказывай все, как было. Все! — приказывает он.

Аскер заговорил. Поначалу все предвещало блистательную победу. Он методично вербовал сторонников, к нему примкнуло около двадцати самых богатых аульчан. С нищими решил не связываться — все равно никакого влияния на дело они не окажут. Так его учили. Сигнал получили вовремя. Посоветовались, решили начать ночью. Тихо пробрались к дому председателя сельсовета, прикончили его. Потом прикончили еще нескольких активистов, заняли здание Совета, вывесили на нем царский флаг. Утром жителей созвали на сход. Речь держал Аскер. Он сообщил, что по приказу Улагая власть отныне переходит в руки повстанцев. С большевиками покончено. Начинается новая, свободная жизнь. По этому случаю пусть каждый возвратит чужую землю и чужое имущество: новая власть не допустит беззакония. За ослушание — расстрел. Толпа молчала.

Аскер предложил выделить группу стариков для торжественной встречи Улагая. Толпа молчала.

Аскер попросил стариков выйти вперед. Однако никто не вышел.

— А может быть, вам не нравится, что я говорю? — спросил он.

Никто не ответил. Тогда он обратился к старому Махмуду, стоявшему впереди:

— Что ты скажешь, Махмуд, по поводу перемены?

Старик прошамкал что-то. Аскер ничего не понял.

— Что он сказал?

Вперед вышел старший сын Махмуда:

— Отец сказал: «Когда безрогая коза пошла за рогами, ей отрезали уши».

С тем и разошлись. Аскер остался со своими людьми в сельсовете. Успех был полный, и он отправил связного к Улагаю.

На через час связной вернулся.

— На аул движется какой-то отряд, — сообщил он.

Аскер решил, что это повстанцы из других аулов идут на соединение, и очень обрадовался. Но он ошибся: в аул вошел красный отряд, недавно созданный Рамазаном. Ввиду явного превосходства красных, Аскер решил в бой не вступать и приказал своим отступить. Но… уйти удалось немногим.

— М-да, — бормочет Улагай, — неудача…

Неудача? «Не то слово, Кучук, — пробивается трезвый голос. — Полный провал. Уж если Аскер ничего не добился, то, очевидно, большего и невозможно было достичь».

Почему? На этот вопрос пытается ответить раненый Крым-Гирей Шеретлуков. Говорить ему тяжело, но необходимость высказаться побеждает боль и слабость. Он считает, что момент для восстания выбран неудачно — во многих аулах уже успели перераспределить землю. Надо было подождать взятия Екатеринодара. Или…

Улагай молчит. Надо было выждать! Но как ждать, если Врангель приказал выступить в день выброски десанта. Приказ есть приказ, и Крым-Гирею это прекрасно известно.

— Я не валю на тебя, — хрипит Шеретлуков, — не пойми меня неверно. Но барон явно что-то недоучел. Очевидно, мало сил бросил.

Конечно мало. Понадеялся на них — на Фостикова, Улагая, на атаманов. А кто выступил? Кто встал под огонь? Если бы хоть в одной станице поднялось восстание, ему бы немедленно доложили. Все выжидали: чем окончится десант? Впрочем, подводить итоги рано. На Кубани высадились десанты генералов Черепова и Харламова: один — на Тамани, другой — северо-западнее Новороссийска, в непосредственной близости от полевого штаба Улагай Кучука.

Потоптавшись у карты, Улагай решил, что ему удалось наконец проникнуть в замысел Врангеля. Десант его земляка генерала Улагая — отвлекающий, он должен сковать основные силы красных, главный же удар нанесет Черепов. Как только он выйдет на Афипскую, Улагай присоединится к нему.