Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 29

Борис задумался.

— Может быть, это тебе она не нужна… — сердито начал Костя.

— Почему же, — жестко ответил Борис, — очень нужна. Именно она-то нам и нужна. Пошли обратно к Денису.

Они вышли в клубный двор.

У остатков церковной ограды, на пеньках и просто на земле сидели старухи. В этот раз их было очень много. Среди них, как памятник, возвышалась темная фигура проповедника, они же — как цветы вокруг памятника. Проповедник говорил. Ветерок тихо поднимал его длинные волосы.

— И сказал пророк: «Взглянул я, и вот конь бледный, и на коне том всадник, имя которому — Смерть. И дана ему власть над одной шестой частью света». Все предсказано, сестры.

Он сделал паузу, видно проверяя, поняли ли его слушательницы, что это за одна шестая.

— Шел за ним, сестры, огонь, голод и мор. И солнце стало мрачно, как власяница, и луна стала как кровь.

— Святые угодники, помогайте не все разом, — прошептал Костя. — Это что еще за поп?

— Это не поп, к сожалению, — ответил Борис, — это Асмодей. Вот старый плут, никогда бы не подумал. У самого клуба! Нужно сказать в укоме.

«Ах, вы про это, — говорил потом Асмодей. — Это же сказка. Разве она не красивая? „И солнце стало мрачно, как власяница, и луна стала как кровь“».

«Но вы рассказывали ее совсем не как сказку».

«Ах, мой юный друг, мои… м-м-м… сестры потеряны для коммунизма. Что же касается меня, то я не потерян, меня лучше сохранить. Для этого же мне нужно, как это… шамовка. Не хотите?»

И он бережно вынул из кармана завернутое в тряпочку крутое яйцо в раздавленной скорлупе.

«Вам коммунизм — это шуточки?! — багровея, заорал Борис. — А нам это не шуточки! У нас отцы погибали в борьбе за этот самый коммунизм! Вы небось не погибнете!»

Часа в три ночи Борис с Костей перелезли через забор и подошли к террасе Милкиного дома. Постучали. На стук никто не отозвался. Черный и бесшумный стоял кругом сад. Постучали еще раз. Послышались легкие шаги босых ног, и Милкин испуганный голос спросил напряженно и с радостью:

— Кто тут?

— Милка, открой, — сказал Костя.

— Ты что? — спросила Милка, открывая. Она была в майке и юбке и дрожала от предрассветного холода. — Чего тебе?

— Выйди к нам на минутку, — прошептал Костя.

Втроем они уселись на лавочку, что стояла в саду под липой. В сумерках белое Милкино лицо смотрело черными глазницами.

— Здесь никто нас не услышит?

— Никто. Что случилось?

Наступило молчание. До сих пор им казалось, что все произойдет очень просто. Они скажут: «Тебе грозит опасность, мы явились тебя спасти, давай обсудим вместе план действий». Но теперь они оба не знали, с чего начать: все было гораздо труднее, чем они предполагали.

— Ну что же вы? — сказала Милка, трясясь от холода и растирая плечи ладонями.

— Скверное дело, видишь ты… — начал Костя. — Не знаю, как бы это…

Он замолчал. Милка, все так же дрожа от холода, смотрела то на того, то на другого.

— Вы поскорее, не то я замерзла как собака.

— Вот что, Людмила, — веско сказал Борис, — ты прости, что нам придется вмешаться в твои личные дела…

— А вам не придется, — вдруг выпрямляясь, ответила Милка.

— Боюсь, что придется.

— Боюсь, что нет.

Милка встала и пошла к дому. Разговор был окончен.

— Милка! — отчаянно зашептал Костя, бросаясь за ней и хватая ее за плечо. — Ты же на свою гибель идешь!

— Это я слышу каждый день, — ответила Милка, вырывая плечо и не оборачиваясь.

«Да, от прежней Милки, — подумал Борис, — не осталось и следа. Что ж, все правильно; нужно действовать, и побыстрей».

В одно мгновение он оказался лицом к лицу с Милкой.

— Минутку, — проговорил он. — У меня к тебе вопрос. Ты одна знала о Ленкином приезде. Зачем ты ее выдала?

Даже в предрассветных сумерках было видно, как побледнело Милкино лицо.

— Что ты, что ты… — прошептала она, слабо протянув к нему руку.

Он отступил.

— А ну, говори…

— Борька, — шептал сзади Костя, — Борька…

Милку вновь стала бить дрожь. «Ну, постой, гадина», — подумал Борис.

— Умела воровать, умей ответ держать, — с тем же напором продолжал он, — не уйдешь, пока не скажешь.

Милка безуспешно пыталась обойти Бориса справа и слева, но каждый раз он ей преграждал дорогу, словно они играли в какую-то игру.

— Не слушай ты этого… — отчаянным шепотом говорил Костя, — слушай меня… Николай хочет тебя заманить, будет куда звать — не соглашайся…

Но Милка метнулась за кусты, и мгновение спустя дверь дома неслышно закрылась. Стояла глухая тишина.

Всю дорогу домой Борис с Костей тяжело ругались шепотом и укоряли друг друга.

Берестов тоже был очень недоволен таким оборотом дела.

— Боюсь, что оборвал ты эту нить, Борис, — сказал он. — Ну что бы тебе поосторожнее. — Он взглянул на Бориса очень серьезно, но не сердито, а скорее даже ласково.

Борис понял: «Если бы не вчерашняя ночь с Водовозовым, другой бы с тебя был спрос. Но все-таки давай подтягивайся — сейчас как никогда нам нужно держать себя в руках».

— Кстати, — продолжал Берестов, — посмотрите, что добыл Ряба.

И он передал Борису записку.

— «Дорогой мальчик, — прочел Борис, — сроки неожиданно изменились. Все будет гораздо раньше, чем мы предполагали».

— Это Левке от Левкиной мамы, — усмехнувшись, пояснил Берестов.

Ряба стоял тут же и скромно улыбался.

— Вот это да, — сказал Борис. — Как же это ты?

— Секрет мастерства, — ответил Ряба.

— Однако где будет Левка и что он будет делать, этого мы не знаем, — продолжал Берестов. — Поэтому проследить за девушкой нужно вдвойне, чтобы спасти ее и подойти поближе к банде. Словом, неотступно следите за Милкой и ее домом. Как бы здесь не было нового покойника, — прибавил он.

Костя добросовестно следил за Милкой и не мог понять, что с ней происходит. Она казалась более веселой, чем обычно, и держала себя еще более независимо. На Костю она не обращала внимания. Только раз подошла к нему и сказала вызывающе:

— Ты говорил, он заманить меня хочет. Что же не заманивает?

Костя обрадовался, полагая, что представился случай объясниться, но Милка исчезла за калиткой.

А придя домой, она бросилась на постель и заплакала.

Она чувствовала себя больной и совершенно разбитой после разговора с Борисом. «Что же это делается? — думала она. — Неужели нет на свете правды? Неужели же людям ничего не дорого, даже доброе имя? Да как вы смеете? Да кто же это вам позволил говорить, что я выдала кому-то мою Ленку? Кто позволил вам называть бандитом моего Николая? Вот она — вся цена вашей хваленой правды. Нет в вас сердца, вот что!»

Но так бунтовала она не часто. Ей была не под силу борьба со всем поселком. Робко, стараясь не поднимать глаз, перебегала она его улицами, зная, что из окон на нее смотрят. Тяжелее всего, пожалуй, было видеть Дохтурова. Правда, она старалась теперь не показываться ему на глаза, но подолгу смотрела вслед, когда по утрам он проходил мимо их дома. А ведь это случалось каждый день.

Обычно его провожал на станцию Сережа. Мальчик шел босиком, заложив за спину тонкие руки и высоко неся свою ушастую голову. В самой походке его были и гордость и вызов. «Глядите, — говорил его вид, — это мой отец. Мы идем с ним и разговариваем».

Милка смотрела на них из-за больших кожистых листьев фикуса, загораживавших окно. Когда говорил Сережа, отец немного наклонялся к нему. О чем они разговаривали? Дохтуров шел своей медленной походкой— эта походка да еще форменная фуражка ииженера-путейца и делали его похожим на моряка. «Хоть бы мне его не видеть», — думала Милка.

— Что ты там высматриваешь, словно кошка? — спрашивала мать.

«Не как кошка, а как узник из тюрьмы», — почему-то подумала Милка.

Она вообще не умела хранить про себя свои горести и радости, ей всегда необходимо было с кем-то ими поделиться, хотя в жизни ее до сих пор не происходило никаких особых потрясений. А вот теперь, когда пришла огромная, непоправимая беда, Милка осталась с нею один на один.