Прогулки по тонкому льду (СИ) - Калина Анна - Страница 8

Я задумалась, неспешно ворочая извилинами и осмысливая услышанное. Голова опять начала гудеть, усталость пришла на смену нервной дрожи, и чувство было таким, словно я с утра до ночи разгружала вагоны.

— Ложитесь спать, Лиарель, — вставая с кровати, предложил Легран.

— Да я сегодня уже не засну, — зевая в кулак, промямлила я и зевнула снова. Потом еще раз, а потом почувствовала, как меня укладывают в постель. Я напряглась, когда Легран осторожно набрасывал мне на плечи одеяло. Подождала, последует ли за этим подушка на лицо. Нет. Ну и славно. И я со спокойной совестью уплыла в мир грез.

Глава 3

Мое утро началось с гимнастики на грани акробатики. Движения мои были преисполнены экспрессии, но мало координированы с нужными центрами в мозгу по причине резкого пробуждения. Так что я с визгом и грохотом слетела с постели под душераздирающее вытье горна. Полет был недолгим, но ярким, сопровождаемым сложной тирадой из заковыристых словосочетаний, которые я шепотом адресовала и самому горну, и горнисту. Сомневаюсь, что такая речь подобает учителю, так что для верности прикрыла источник брани подушкой. Как хорошо, что здесь меня никто из учеников не слышит.

«Нет, это выше моих сил», — с тоской подумала я, глядя в потолок лазарета.

И пускай горн вгонял меня в панику уже не первое утро, привыкнуть и перестать реагировать на это издевательство у меня так и не вышло. Откуда у мэтра— директора взялась эта тяга к военным традициям, было для меня загадкой. Возможно, воспоминания о тяжелом детстве в одном из кадетских училищ? Как и тяга к хмурым цветам и крою костюмов на манер военной формы. А может, эта страсть зародилась у мэтра в пору службы в армии?

Понятия не имею, откуда мэтр вынес эту психологическую травму, но ясно мне было одно: мэтр вознамерился развить такую же травму у всех, кто живет на территории Эргейл. И тех, кому не повезло соседствовать с нашей школой. Не побудка, а оружие массового поражения, распугивающее лошадей, котов на помойке и случайных прохожих, которые не знакомы с нашим заведением. Эргейл — единственная школа на просторах империи, где трубят в горн побудку. Возле наших ворот даже нищие спать не желают.

Я никогда не понимала, откуда у военных такое самообладание. Теперь мне кристально ясно, что это достигнуто систематичным убиванием нервной системы еще в школах, подобных нашей, и начиналось оно с горна. После него ни взрывы, ни пожары, ни грозное начальство уже не вызывало никакого трепета, так как все, что могло трепетать, отказало еще в ученические годы.

— Небо, дай мне сил! — жалобно попросила я молчаливый потолок.

Дало. Дало силы подняться и, кряхтя и потирая отбитые об пол части организма, отползти в места утоления низменных нужд человеческих. Ну, с другой стороны, приучают же лошадей не бояться фейерверков на парадах. И повозки абсолютно спокойно ездят по городам рядом с пароциклами и трамваями. Должна же и я привыкнуть… Или дело в том, что я не конь?

Об этом я и думала, залезая в душ и нещадно обливаясь холодной водой в надежде, что это вернет мне бодрость телесную и силу духа для новых подвигов. Сила духа со мной всегда, с бодростью все как-то плачевнее обстоит. Из душа я вышла не только сонной, но и замерзшей, а оттого злой и нервной, с невыносимой болью в ноге. Добравшись до постели и закутавшись по синий нос в одеяло, я принялась думать. Думала я о событиях прошлой ночи и, чем больше их вспоминала, тем больше убеждалась, что это был сон. Нелепый, глупый, плод моего воспаленного воображения. Я огляделась. Точно сон. Вон, мебель вся на месте, в комнате порядок и нет следов моих вчерашних «архитектурных» экспериментов.

А если не сон? От этой мысли я закуталась в одеяло с головой. Ведь если не сон, то я не только работаю в школе, где полно чудовищ, но и живу в мире, где их полно. И директор у меня чудовище (но это я раньше знала), а еще, исходя из всего перечисленного, я тоже являюсь чудовищем. И? И тупик…

— Доброе утро болеющим! — раздался голос Флинна.

При появлении доктора я инстинктивно плотнее вжала некоторые части тела в матрац. Да, несколько дней полных лечебных экзекуций выработали во мне сей безусловный рефлекс. У Флинна в руках шприца не оказалось. Я продолжала остерегаться. Так, на всякий случай. Доктор у нас хитрец и балагур, так что быть нужно начеку.

— Добрый, — осторожно пискнула я из своего укрытия.

Доктор выглядел бодрым и отдохнувшим. А еще очень «человечным» (в смысле ни рогов, ни копыт, ни хвостов, ни крыльев). Это радовало.

— Как себя чувствуете, сударыня? — опираясь на изножье кровати, продолжал вещать эскулап.

— Чудно. Все хорошо, голова не кружится, нога ноет. Все пришло в первоначальное состояние. А как чувствуете себя вы?

Доктор удивленно вскинул брови и пристально оглядел себя.

— Хорошо. А к чему вопрос?

— Из вежливости, — прикусив губу, пискнула я.

— Я бы хотел вас осмотреть. И, если нет жалоб, отпустить с миром на растерзание молодым организмам.

Радости моей не было предела. Я согласно закивала, выныривая из своего «кокона». Мне измерили температуру, проверили пульс, зрачки, горло… Я уже стала волноваться. Но доктор остановился и изучать дальше меня не стал. Это хорошо.

— Что же. Вы вполне окрепли. Что удивляет. Я ожидал, что будет дольше, — поправляя очки, заключил Флинн. — Так что можете собираться и нести дальше свет в темные головы. Мэса Пэлпроп принесла вещи на смену тем, что были на вас во время взрыва. То, что уцелело, отнесли в вашу комнату в общежитии.

Я скосила глаза на стул, где, сложенная аккуратной стопочкой, лежала моя одежда. В памяти опять всплыли события в парке. Фантазия услужливо принялась рисовать образ Магды Пэлпроп в переднике и пышном платье. В прорезях чепца виднелись рога, копыта звонко цокали по паркету. Бред!

— А вы ничего странного не заметили? — ляпнула я быстрее, чем прикусила язык.

— В чем?

— Да ни в чем, — отмахнулась я.

— Мэса, может, я рано вас выписываю? — наклоняясь ко мне, уточнил доктор. — Может, еще полежите? Отдохнете… Укольчики поделаем.

— Нет! — подпрыгивая на кровати, взвизгнула я. — Мне… мне хорошо. Я просто не выспалась.

Флинн покачал головой и вышел прочь из палаты, позволив мне спешно впрыгивать в одежду без свидетелей. Корсет я проигнорировала, натянув на сорочку платье. Да, это полнейшее игнорирование правил и морали. Но мне плохо, тошно и нет сил терпеть еще и безжалостное давление на ребра. Волосы сколола в простой узел на затылке. Итак, переходим к тяжелой артиллерии! И я потянулась к обуви, злобно засевшей в углу, как вражеский диверсант, ожидающий возможности напасть или напакостить. Я не убоялась зло вздыбленных шнурков и грозно вздернутых носов, решительно сунув ноги в этот «ортопедический кошмар».

Начался долгий и раздражающий процесс шнурования моей несчастной ноги. Не знаю, чем руководствовались сапожники, создавая подобную обувь. Видимо, желали, дабы увечные, вроде меня, ощущали неописуемую радость, снимая их творение вечером. Действительно, моя хромота огорчает меня значительно меньше, когда я снимаю обувь и хожу по дому босиком. Хромаю сильно, зато ничего не трет и не давит. Жуткая у меня обувка, я бы даже сказала пугающая.

Грубая кожа, металлические вставки, заклепки с болтами для фиксации стопы. Вторая нога была обута в такое же чудовище с тупым носом и жуткой подошвой, но это уже было продиктовано элементарной симметрией. Странно ходить в красивой туфельке на одной ноге и в железно-кожаном кошмаре на другой. Так что ношу «кошмар» на обеих ногах. Ходить в этой обуви то еще удовольствие, но это лучше, чем не ходить вообще.

Я родилась увечной с усохшей и почти обездвиженной конечностью. Родителям больших трудов стоило поставить меня на ноги в прямом смысле этого слова. Свой первый шаг я совершила в шесть лет. Самостоятельно ходить начала только в десять. Лечение было сопряжено с невыносимой болью и жуткими процедурами, через которые мне довелось пройти. Вспоминать страшно все то, что со мной делали. Увы, кость была излишне хрупкой, и, несмотря на все старания врачей, нога продолжала усыхать и искривляться. Решено было вставить в кость прут и тем самым остановить деструктивный процесс. Боль со временем стала все меньше, и вскоре мне удалось забыть о таблетках и сиропах. Увы, о нормальной обуви мне пришлось забыть навеки.