Голос Немого - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 47

Очнувшись, я долго не могла сообразить, что происходит. Собственные покои я узнала, и это меня успокоило, но все остальное вызывало у меня тревогу и зыбкое ощущение потерянности, неуверенности. Я не помнила, как оказалась в постели, и никак не могла понять, какое из воспоминаний было последним. Кроме того, рядом спал муж, а за окнами уже давно рассвело, и это тоже было странно: обычно в это время Стьёль уже заканчивал свою утреннюю разминку.

Чувствовала я себя при этом нехорошо, но терпимо. В теле ныла, кажется, каждая мышца, кое-где неприятно саднило и тянуло, а голова была тяжелой и как будто чужой.

Полежав с минуту, я так и не вспомнила, что привело меня к такому итогу, но паниковать не спешила. Полагаю, будь все совсем плохо, очнулась бы я не в своей спальне под боком у мирно спящего мужа, а под присмотром пары целителей.

Вскоре тело напомнило о своих естественных потребностях, а еще я отчетливо поняла, что очень хочу в ванну. Набрать теплой, можно даже горячей воды, лечь в нее и не двигаться по меньшей мере час.

Я осторожно зашевелилась, отодвигаясь от мужа, к чьей спине до этого прижималась, и стараясь его при этом не разбудить, но тщетно: Стьёль проснулся. Рывком сел, обернулся ко мне, окинул напряженным внимательным взглядом и с явным облегчением улыбнулся.

«Как ты?» — спросил жестами.

— Странно, — ответила я невнятно, подивившись, насколько сипло звучит голос. — Не помню, что было вчера, только какие-то обрывки. Что-то случилось?

Он медленно кивнул, взгляд на мгновение стал колючим и недобрым. Муж явно сердился, причем не на меня.

— Что? — насторожилась я. — Опять Ламилимал?!

Стьёль тряхнул головой, огляделся и, поднявшись с места, отправился к сундуку, на котором была сложена его одежда, а рядом виднелась неизменная дощечка. Похоже, объяснить все простыми жестами, знакомыми мне, мужчина не мог, и от мысли об этом стало страшно. Я попыталась успокоить себя, что в случае действительно серьезных, грандиозных проблем государственного масштаба, о которых подумалось в первую очередь, мой ответственный муж вряд ли позволил бы себе нежиться в постели. Мысль была разумная, но легче от нее почему-то не стало.

— Погоди, давай мы поговорим в ванной, хорошо? Подходи через две минутки, — смущенно попросила я и как могла поспешно отправилась в уборную. А могла плохо: ноги с трудом меня держали и подгибались, доставляло неудобство тянущее неприятное ощущение в промежности, да еще голова кружилась, так что меня вело в сторону. Но до цели я в итоге все же добралась.

Муж задержался дольше пары минут. Правда, начать беспокоиться об этом я не успела: в горячей воде меня окутало такое ленивое, сонное блаженство, что и без того вялые мысли шевелились едва заметно, как влипшие в мед мухи. Кажется, я вновь задремала и очнулась оттого, что воды стало гораздо больше и она качнулась, когда в ванну ко мне забрался мужчина.

— Мгм? — промычала я вопросительно, подползая к нему под бок и уютно устраивая свою голову у него на плече. Муж усмехнулся, погладил меня по голове одной рукой, а второй вручил табличку.

Система была уже отработана: в такой позе держать дощечку и писать Стьёль сам не мог, поэтому в роли подставки выступало его колено, я придерживала табличку, а обычный мел мы давно заменили на какую-то фирскую штучку, которая не боялась воды, так же легко стиралась с таблички и выглядела при этом как толстый карандаш.

Нега слетела с меня после первой же пары фраз, начертанных ровным почерком мужа. Я уже привыкла, что при подобном способе общения альмирец жертвовал — в угоду скорости и краткости — всеми теми мелочами, которыми мы неизменно пользуемся в речи: вежливостью, образностью, подробностями и тактом. Обычно это не доставляло неудобств, но сейчас я остро пожалела, что Стьёль не мог сообщить новости как-нибудь помягче.

— Я… с Райдом? — ошеломленно переспросила я, глядя сквозь дощечку и ощущая в голове звенящую пустоту. — Ой, ржа побери! — Я со стоном уткнулась лицом в шею мужа и зажмурилась. — Как хорошо, что ты догадался проверить, и что ты дан, и что заметил эти чары…

От мысли, как все могло повернуться, окажись Стьёль менее подозрительным, мне стало по-настоящему страшно. И холодно, несмотря на горячую воду и тепло тела мужчины рядом. Я поежилась и прижалась к мужу теснее, глубоко вдохнула, впитывая ставший уже родным горько-хвойный запах его кожи. Тихо плеснула вода — Стьёль шевельнулся, явно собираясь написать что-то еще.

«Я догадался не сразу, только когда ты назвала мое имя. В первый момент поверил. Прости».

— Сложно не поверить собственным глазам, — тихо возразила я и вновь зажмурилась, чувствуя резь в глазах и ком в горле от подступающих слез. — Я бы тоже поверила. Даже твердо зная, что ты слишком благородный для такого, даже понимая, что ты не станешь обманывать. Почему-то хорошее всегда вызывает сомнения, а в плохое верится легко…

Жутко было поставить себя на место мужчины и даже мысленно стать свидетелем подобной сцены. В груди от одних только мыслей о подобном нестерпимо жгло — до острой боли, до стона сквозь стиснутые зубы.

Мужчина забрал из моих судорожно сжатых пальцев дощечку, отложил на широкий бортик ванны, обхватил мою ладонь своей, коснулся ее губами и прижал к груди. Потом отпустил, но приподнял мое лицо за подбородок, легким поцелуем коснулся переносицы, сомкнутых век, щеки, спустился к губам. Целовал ласково, почти трепетно, а я дрожащими пальцами цеплялась за его плечи, будто мы не в ванне, а в открытом море — стоит разжать руки, и оба утонем. И чувствовала, что по щекам все-таки текут слезы — от счастья и облегчения, что все обошлось, и от мучительного страха потери, болезненно сжавшего горло.

Появилось острое, ослепительно-яркое ощущение-понимание, что чувства, доверие, отношения, человеческие жизни — все это тонко, как паутинки. Одно неосторожное движение — и ничего не станет. Ошибка, случайность — и сбудется самое жуткое проклятье: больше никогда не ощутить на губах вкус дыхания любимого мужчины, больше никогда не видеть теплой, чуть насмешливой улыбки и сильных уверенных рук, плетущих в воздухе диковинную вязь самого странного языка этого мира.

— Я люблю тебя, — едва слышно выдохнула я в губы мужа, не открывая глаз. — Пообещай, что не уйдешь, что не оставишь меня одну…

Он обещал; я чувствовала это в прикосновениях, в осторожных поцелуях, в дыхании и стуке сердца, в тепле его Искры. И меня совсем не волновало, что я никогда не услышу ответного признания. Плевать! Чтобы понять того, кто рядом, не обязательно нужны слова. Без них порой получается правильней, искренней, честнее.

Мы долго просто так сидели, обнявшись, обмениваясь легкими поцелуями и старательно не думая ни о чем постороннем. Во всяком случае, я очень старалась, а Стьёль не пытался напомнить мне о делах и сам не стремился уйти. Было слишком хорошо, чтобы нарушать эту гармонию лишними движениями.

Странная закономерность: почему-то мгновения наивысшего единения у нас с мужем случаются в ванне. В постели мы либо спим, либо слишком энергично бодрствуем, в остальных местах всегда есть риск, что в неподходящий момент явится кто-то из советников с очередными новостями, вопросами или предложениями, а здесь — мы только вдвоем.

Может, именно поэтому в Вирате ванная комната — самое дальнее и потаенное помещение дома? Здесь человек совершенно наг, беззащитен и особенно чист. У нас говорят, что пресная вода очищает не только тело, но и душу…

Но потом это блаженство нарушила совесть. Вспомнилось всякое: и гора мелких рутинных дел, и грядущая встреча моего супруга с шахом, и длинный список вопросов, которые следовало бы задать тому же Стьёлю. Я сосредоточилась на личных переживаниях и страхах и даже не подумала о том, что за всеми этими беспокойствами стоит чей-то злой умысел, причем план явно состоял не из одного пункта «испортить кесарю личную жизнь».

Однако из ванны мы все равно выбрались без спешки, немного повозились и подурачились, вытирая друг друга. Стьёлю нравилось меня щекотать, потому что я боялась щекотки. А мне эта возня тоже доставляла несколько извращенное удовольствие: было здорово визжать, вырываться и хохотать до слез, до полного изнеможения.