Время проснуться дракону - Ганькова Анна - Страница 81

– Спасибо, дина Лесняна! Так и поступлю, – отвечал ей отец.

А старушка вдруг о другом заговорила:

– А звала тебя с собою госпожа в Долину-то жить? – и, дождавшись согласного кивка от мужчины, уже сама головой покачала, как качают на действия неразумных деток: – Что ж не захотел-то с ней идтить? Гордость мужская да самолюбие, чей поди, заели…

– Отчасти да… а вы дина знаете на каких условиях мужчины без Дара в Долине живут? – слегка возмущенно вопросом на вопрос ответил ей отец.

– Но сейчас-то ты, милой господин, это делаешь. Или просто госпожу к матери доставить хочешь? Нет? – она посмотрела как отец, уже без гонора, а покаянно, качает головой, только теперь отрицательно.

– А все почему? Да потому что и выбора-то нету – мужчина, познавший в любви волшебницу Дола, никогда ее уже не забудеть. Это ж вам не простая девка – это дочь самого Отца нашего – Темного! А вы еще и маленькую госпожу прижили, которая от рождения евойная наследница! Выбор-то в этом случае делаеть только сама госпожа, если по своей воле в Миру остается. А твоя-то, видно, не захотела… или не смогла…

– Она та, которая для Рода рождена. Да и пережила уже в Мире одного мужчину… давно… – совсем уж повесил голову отец, подтверждая слова старушки.

– Вота! А я что говорю! – довольная, что слова ее подтвердились, но с состраданием в голосе, ответила она.

В тот раз, ничего еще не зная и не понимая, Эль поражалась – как это дина Лесняна смеет ее самого хорошего и любимого папочку отчитывать?! А он, как напроказничавший мальчишка, еще соглашается да виниться. И, с присущим детям, стоящим на пороге взросления, образом мыслей, не разобравшись, но категорично, приписала эту свою обиду за отца, опять на счет матери. Которая, мало того, что бросила их, но еще, как оказалось, и что-то там указывала папе! А «жучок», вдруг проснувшийся от многозимней спячки, с голодухи это заглотил и не подавился.

Это позже, когда узналось многое и Эль разобралась в смысле разговора, слышанного ею в домике старой Лесняны, пришло понимание, что далеко не каждый мужчина захочет менять свою насыщенную и бурную, но короткую жизнь в Мире, на многовековую, но проходящую в глуши. А во многих случая просто и не может, неся ответственность за людей и земли – как это сложилось когда-то у матери с ее первым возлюбленным, а теперь и у сестры, про существование которой пока Эль и знать не знала.

Опять же, пришла к ней и жалость к волшебницам, которые оставшись в Мире с любимыми, а потом, пережив их, возвращались в Долину разрушенные и раздавленные горем, учась затем жить вновь порой не одну сотню зим. И страх пришел, что, не дай Создатель и ей такое предстоит – ведь, как говориться: « Пути Его неисповедимы…»

Но это будет позже… гораздо позже. А пока, Эль злилась на старенькую дину Лесняну за, то, что такой разговор завела, явно папе неприятный. На отца, что хотя ему и не нравилось, а разговор этот продолжал. На мать, которая причина всех их бед. Ну и на себя за одно – так, до кучи, что не как все люди нормальные уродилась!

Но тетушка Медвяна, которая не просто многому ее научила, но и душу вложила, могла бы гордиться своей воспитанницей – не стала девочка, ни в разговор взрослых влезать, ни недовольство свое показывать, и уж тем более замечаний старому человеку делать. А встала потихоньку да вышла из комнаты.

А тут же, сразу в сенях, что за дверью комнатки, и случилась одна из важнейших встреч в ее жизни.

В углу на охапке соломы лежала кошка, обычная трехцветная, каких много и в городских кварталах и в деревнях по дворам живут. Мордочка у нее была круглая, в «чумазых» пятнах, нос розовый, а уши маленькие. Глазки же кошечка жмурила, едва приоткрыв один, когда хлопнула дверь, а потом, увидев какую-то пришлую, но маленькую и неопасную, закрыла опять, продолжая демонстрировать довольство и спокойствие.

А, как известно, девочка – любая девочка, не только Эль, мимо кошечки пройти не может. Тем более когда она не одна, а с котятками!

Малыши те, не более двух десятниц от роду, сосали мать, наминая ее пестрый животик. Это четверо – упитанных, кругленьких и сильных. А вот один, самый меленький, как будто и разница-то у него с братьями и сестрами, не в минутах, а в нескольких днях, лазил по их головам и все никак не мог втиснуть свою мордочку.

Этот бедолага совался меж толстых бутусов, а те, не выпуская материну сиську и не открывая глаз, отпихивали его. Но он, упорный, опять взгромождался на них и норовил вклиниться. А сам-то крошечный, только-то и заметного, что розовые на просвет уши и дрожащий хвостик, тоньше мизинца Эль.

Видя эту картину, девочка, и так в расстроенных чувствах, чуть не разревелась. Она аккуратно взяла малыша в руки и прижала к себе. Котенок, даром что немощный, сразу почувствовав незанятое братьями-оглоедами доступное тепло, полез ей под плащ, а там свернулся клубочком и… замурчал, звонко, с присвистом!

Тут и отец с диной Лесняной вышли. Старушка сразу приметила, что один из котят уже на руках у девочки. Она осторожно раздвинула полы плаща и потрепала того за ушком, а потом обратилась к Эль:

– Раз так – забирай. Он уж без тебя теперь, госпожа, и не выживет. И даже имя его не поможеть…

– А у него уже имя есть? – удивилась Эль.

– А как же. Кошки, ведь, не простая домашняя живность, они собственной магией обладають. Так что каждый из них с именем сразу рождается. Ну, ничего, и ты скоро, госпожа, научишься их понимать, – ответила дина Лесняна, заинтересовав этим девочку неимоверно.

– И как же его зовут?!

– Да Гавром его кличуть. Как есть Гавром!

– Это его-то?! Быть не может! Он же малюсенький такой, слабенький – как мышонок. А имя гордое, звучное – боевому коню впору так зваться! – воскликнула недоуменно девочка.

– Э-эх, госпожа… имена-то не на первые дни от рождения даются, а на всю жизть. Ему-то на роду написано быть большим и сильным. Если б не ты, госпожа, он бы себе другую хозяйку присмотрел. Ты же не думаешь, что это ты его нашла? Пора бы уже знать, что с котами так не бываеть! Но вот теперь, раз он тебя выбрал, ему уж одному или с каким другим человеком рядом не выжить – как я и сказала… м-да.

Эль в это время стояла и котенка наглаживала, чувствуя под пальцами каждую тонкую косточку, каждую мелкую колючку хребетика.

– Не вериться как-то мне, что из него большой и сильный кот вырастит. Вон из тех – может, а из него… – не удержавшись, выдала она все-таки свои сомнения.

– Эти-то? – кивнула старушка на других котят, которые, не обращая внимания на возвышавшихся над ними людей, продолжали наяривать мать: – Эти наоборот – щас мамку свою высосуть подчистую, а как станет не хватать, так за мной ходить начнуть, молоко да сметанку клянча. Так и жизть у них пройдет – ночью за печкой полежать, днем на солнышке, а промеж этим еду попрошайничать. Из этого помета моей Кирьи только Гавр с судьбой в Мир и пришел, а остальные так – просто с жистью. Кличут-то их, знаешь как, госпожа? Вон того рыжего Мяшь, а пестренькую кошечку Няша. А оставшихся двоих до сих пор, как простых крольчат ощущаю – мяконькие да тепленькие – и все, – усмехнулась она.

От дины Лесняны Эль уходила хоть и с небольшой слабостью, но своими ногами, без жара и с котишкой запазухой. Ветер же слонялся рядом, но не псом, заглядывающим в глаза и требующим ласки, а обычным вольным сквознячищем. А отец был столь доволен ее явным выздоровлением, что и на кота без слов согласился, и на ветер, теперь нестрашный, внимания не обращал.

В Золотой Эльмер они заезжать не стали, а объехав его по предместьям, стали держаться западных дорог, одновременно забирая и на север.

Эль, уже вполне пришедшая в себя после затяжной болезни, приметила, что здесь, в этих местах, осень уже вполне вступила в свои права. Если у них, в Старом Эльмере, она хозяйничала все больше по ночам, как тогда в их последний вечер, налетая на город холодным шквалом, то эти земли были уже полностью в ее власти.

У них-то, когда уезжали, еще днем и плаща одевать не приходилось, и пирамидальные тополя с платанами в полной листве стояли. А здесь уже и стеганую поддевку одеть пришлось, и леса с садами, проплывающие мимо, золотились и краснели повсеместно. Ветер же, не ее «пес» привязчивый, а обычный – вольный, гнал под копыта лошадей и колеса повозки целые охапки листьев.