Николь. Душа для Демона - Шторм Мира - Страница 21

– Джан, это сломает ее, – вдруг раздался мрачный оклик Тахира, – они слишком сильно сейчас слиты, она не умеет еще разделяться.

В ответ раздался рык, полный гневного бессилия. У меня заложило уши: от страха, от ненависти к тому, кто позволяет мне жить лишь в строго отведенном сценарии, от ожидания смерти, которая произойдет внутри меня, как только клинок пронзит тело малыша. Тахир прав. Я слабо понимаю, что происходит, и как такое возможно, но сердце ирлиса стучит вместе с моим – часто и одновременно тяжело.

Ту-тум, ту-тум.

– Николь! – от рыка Джантара птицы вспорхнули с ветвей испуганной стаей.

Я обернулась, едва различая его сквозь слезы. Он ни слова больше мне не сказал, его ноздри раздувались от бешенства, как никогда остро я ощущала, что он готов мне шею свернуть. Но вдруг давящая сила, заставившая меня бросить ирлиса, исчезла. И я не стала ждать, когда он передумает, едва слышно пискнула:

– Спасибо. – И бросилась обратно по дороге к едва видному распластанному комку шерсти.

Малыш последние силы отдал в попытке меня догнать. Я отвернулась от него, бросила, а он все равно полз за мной. Не чуя под собой земли, не обращая внимания на натруженные ноги, летела к моему маленькому комку счастья, а когда подняла безвольного малыша – разрыдалась от облегчения. Ирлис тихонько лизнул меня шершавым языком и затих. Даже глаза не открыл. Чудо ты мое.

Обратно возвращалась под тяжелыми взглядами. Им не понять. Я больше не одинока.

Следующий переход практически не отложился в памяти. Я смотрела по сторонам лишь с одной целью – следить за дорогой, чтобы не упасть. Все мое внимание было на малыше, тяжело дышавшем в моих руках.

Стена между мной и остальными, подтаявшая вчера от лепешек, выросла в удвоенном размере. Просто я перестала быть неопасной. Пока была игрушкой, удобной и забавной, не переступающей очерченные линии допустимого поведения, со мной обращались почти как с равной. А сейчас иллюзия исчезла, маски вежливости спали, обнажив недоверие, презрение, насмешку. Друзья Джантара отражали его эмоции, подчеркивая мой статус – я собственность, я игрушка. И раз хозяин в гневе, то и они вторят его едва сдерживаемому бешенству. Ведь милая игрушка немыслимо как вдруг отыскала прореху в клетке и смогла найти способ не подчиниться. Сделать все по-своему.

Никто со мной не разговаривал. Вал обиды и подозрительности настолько накрыл меня, что даже стало казаться, будто изменился темп движения. Удобный ритм, к которому я уже привыкла за несколько дней, вдруг ускорился, выбивая из меня остатки дыхания. Той самой шалью с рынка я примотала к себе котенка, боясь его уронить, а потом долго еще пыталась догнать ушедший далеко вперед караван. Никто помог. Не подождал. Лишь Тахир, бежавший по гребню холма, оглядывался на меня и сверлил тяжелым взглядом.

Я нервно хохотнула, припоминая слова Талисы о моем виде побитого котенка. Что бы она сказала о нас теперь? А, малыш?

Нужно дать ему имя. Но пусть сначала поправится. Нечего старухе смерти выдавать карты в руки.

А вот мне нужна дополнительная информация. И срочно. Кто бы мне объяснил, почему я подошла за ней к Тахиру? К самому злому и циничному из всех, кто с первой секунды показывал мне свое отношение и не менял его. Я для него шлюха с лицом Акины. Может, потому что он единственный был честен со мной? Сразу показал мне место в этом мире, а не смущал терпкой смесью заботы и отчуждения, не забывая натягивать поводок, как делал Джантар?

А может, потому что видела в нем охотника, знающего про диких зверей больше остальных.

Или все дело в том, что Тахир – единственный, кто смотрел на меня, не игнорировал?

Не знаю.

В жизни бы не подошла к нему с просьбой, если бы не острая необходимость спасти детеныша. Ведь я совершенно не знала, чем могу помочь. Ласка и нежность – это лишь верхушка айсберга. Одними поглаживаниями тут не справишься.

Подошла на привале, вздрагивая от тяжелой атмосферы.

Тахир совершенно бесцеремонно подхватил малыша и стал крутить. Я чуть не заорала на него, мне казалось, он его просто сломает. Но терпела, кусая губы. Он вернул его мне и вздохнул:

– Без понятия, на чем еще душа держится. Может, и на вашей привязке. Не мучила бы ты его, отпустила. Не вытащишь, да и себя погубить можешь.

– Помоги, – выдавила сквозь пересохшие губы.

– Должок за тобой будет, – на его лицо снова вернулось глумливое выражение.

Я, не моргая, смотрела в его глаза. Оба ведь понимаем, что мне нечем расплачиваться в этом мире, кроме как телом. Тахир усмехнулся и кивнул, не дожидаясь ответа:

– Дотяни до вечера, я насобираю кое-чего для отвара. Попробуем отпоить. Дыши за двоих, Николь.

И он легко поднялся и ушел вперед по дороге. Бессменный разведчик, которому я буду должна. Гад, который точно знает, что сейчас происходит между мной и детенышем ирлиса. Я дышу за двоих, я иду за двоих. Так тяжело мне не было даже в первый день похода. И больше всего я сейчас боялась, что пропущу, когда крохотное сердце устанет биться.

Под молчаливое неодобрение я периодически сбегала к реке и смачивала платок, который прикладывала к мордочке малыша. У него не было сил пить, но я ощущала, как он тихонько посасывал мокрую тряпицу.

Я даже проглотила остатки гордости и подошла к Джантару за той самой волшебной мазью, но он лишь досадливо дернулся:

– Не поможет.

А потом тяжело вздохнул и спросил:

– Тебя же к травницам могут даже не пустить, ты это понимаешь? Чертова дура.

Я вжала голову в плечи и вернулась в конец нашего каравана. Я все понимаю, в этом-то и проблема. Вчерашнее детство развеялось с утренней росой. Обрушилась жизнь с ее выбором. А у меня нет правильных решений, как и у Джантара.

От этих мыслей глаза помимо воли набухали тяжелыми слезами. И страшно стало. Что же я натворила?

***

Джантар шел впереди всех и высматривал едва видную тропу к броду, заросшую за ненадобностью. Теперь стало понятно, отчего прервалась связь с травницами. Мост обвалился, и путники поворачивали налево, к Верхнему броду, а по дороге нарывались на гнездо ирлиса. Хищник обычно не нападает на людей, избегает ненужных схваток, но тут все одно к одному: лишенная стаи, с больными малышами, самка нападает на первого человека, видя в нем угрозу, и, вкусив человеческую кровь, становится людоедом.

Демон злился. На себя, на Николь, на всю ситуацию в целом. Джантар был уверен, что единственная причина, из-за чего он уступил девушке – хлеб, который они преломили накануне. В груди клокотало раздражение. Чертова девка, в очередной раз ведь смешивает все планы. Вроде ничего особого не делает, мирная, безобидная… а злость на Николь только множится. С самого первой минуты ее появления.

А всё потому, что напоминает Акину, и при этом совсем другая. Смотрит как на врага, а потом своими поступками душу вытягивает. Муторно становится. Ведь в сердце, где после смерти Акины был ноющий изредка рубец, с появлением Николь набух болезненный нарыв. И такое либо вырезать на живое, либо выжечь. Либо убрать прочь с глаз, либо… И ведь она, как наваждение, как безумие, которому хочется поддаться, проверить – а как оно будет? Каково сжимать ее в объятьях?

Это ли не наказание богов? Понять бы еще, в чем провинился перед ними.

А она… пусть лучше смотрит, как на врага. Пусть держится в стороне, глаза отводит. И пусть больше не печет своих лепешек. Так легче.

Джантар снова оглянулся на Николь. Осунулась, взгляд потухший. Идет, еле переставляя ноги. Но молчит. Ее выбор. Хочет играть по-взрослому, пусть несет выбранную ношу до конца. А он будет нести свою – саму Николь, хоть она этого и не понимает. Не возьмут к травницам, будет искать ей другое место. Или не будет… оставит подле. Джантар досадливо скривился.

Она словно не видит границ, не видит преград. «Ничего не боится… кроме меня», – невесело усмехнулся Джантар. Взламывает реальность, а глаза такие невинные. Как вот с этим ирлисом. Откуда ей знать, что существует целая наука по привязыванию зверей к хозяину. Охотники северных гор, откуда родом Тахир, тратят многие месяцы, чтобы сломить дух обычных хищников, проще и слабее, чем ирлис. Через голод, избиение, плен, чтобы единственное, что осталось в мире зверя – рука человека, дающая и карающая. Наказывающая и ласкающая. И в конце ломается зверь. Открывает душу и сливается с хозяином. Отдает себя в вечное рабство, теряет право на собственную жизнь и свободу. Не каждый зверь идет на такое – иногда выбирает смерть вместо рабства.