Санаторий «Сказка» (СИ) - "Олли Ver" - Страница 33

Пошел ты на хрен, со своим желанием. Пошел ты на хрен со своим днем рождения.

Я отложила письмо в сторону. Посидев немного и посмотрев на него, я отодвинула его как можно дальше. Потом я схватила его, поднялась и подошла к раковине, открыла дверцу и выкинула письмо в мусорное ведро. Вернулась к столу и уставилась на гладкую столешницу – там лежала еще одна вещь, которую я уже вытащила из мусорного ведра. Я смотрела на черный браслет из матового силикона, внутри которого был чип. Своеобразное приглашение – приходи в любое время, чувствуй себя, как дома. Или напоминание? Напоминание о том, как легко оказаться в ситуации, когда никто и ничем не поможет тебе? Когда твоя жизнь в чужих руках, и её ценность сведена к нулю.

Мои руки затряслись. Я снова заревела.

Прошла неделя. Бывший муж позвонил и сказал, что везет пуговицу обратно. Я сижу, жду. Купила торт. В жопу безуглеводную диету (во всех смыслах) – я отмечаю день второго рождения вместе с самым дорогим мне человеком.

Эта неделя была адом.

Без преувеличения.

Меня ломало, как наркомана, но главное – я не понимала, отчего. Это точно не наркотики, потому как не было так называемых синдромов «отмены». Меня не рвало, не трясло, не лихорадило. Мне просто не было места в квартире и собственной голове. Я слонялась из угла в угол и постоянно рыдала. Я хорошо спала, в основном за счет обезболивающих, но мне снились жуткие, дикие кошмары. Мне снилась Таня. Мне снился Вадик.

Я ездила к Светке. Лучше бы не ездила. Она уже почти здорова и собиралась выписываться. Когда я появилась в палате (у неё одноместная), она, увидев меня, стала желтовато-белой. Жуткое зрелище. Мы не сказали друг другу ни слова. Наша дружба умерла, и мы почтили её минутой молчания.

Где-то в четверг со мной случился очередной приступ – я истошно и дико зарыдала. Просто так, на ровном месте. И, как и в первый раз, не смогла ни успокоиться, ни закрыть рот, ни хотя бы сделать потише. Я истошно хрипела и выла, скулила и каталась по полу. Мне было дико страшно.

И тут постучали в дверь. Я зажала руками рот и уставилась на полотно входной двери, пытаясь запихать свою истерику обратно в глотку. Кто это может быть? Обеденное время – все должны быть на работе. Господи, неужели…

– Марина? – послышался женский голос за дверью.

Я затихла. Голос мягкий и отдаленно знакомый. Я где-то слышала его. Я её знаю, но вспомнить не могу, откуда.

– Марина? – повторил голос, а затем спросил. – Ты там жива?

Я медленно поднялась с пола и подошла к двери. Заглянула в глазок, а затем повернула замок и открыла дверь.

На пороге стояла соседка из квартиры слева. Она смотрела на меня огромными карими глазами снизу вверх, потому что была на полголовы ниже меня. Её лицо было напряженным, сосредоточенным и… теплым. Я всегда презрительно смотрела на неё за то, что та, родив троих детей, разъелась до размеров внедорожника. Меня ужасно бесило, что она ходила в старых вытянутых джинсах и дешевой блузке, что её ноги не могли позволить себе шпилек, потому как не изобрели еще такой обуви, чтобы выдержала такой тоннаж. Меня раздражало, что она работала поваром, что она ходила с блеклым цветом волос, вечно заплетенных в подобие хвоста. Мне не нравилось, что она никогда не красится и не приводит в порядок свою задницу. Она не была грязнулей, нет, наоборот – чистенькая, опрятная, но уж очень простая и непритязательная. Она всегда здоровается, когда видит меня, всегда улыбается. И меня это раздражало. Ужасно раздражало.

Но не теперь.

Теперь, когда я смотрела на пухлое личико, милое и по-детски нежное, на пышные руки и пальцы, похожие на кукольные, когда она стояла в шаге от меня, и от неё приятно пахло выпечкой и какой-то туалетной водой (дешевенькой), я не смогла сдержать слез. Мое лицо скривилось, ладони снова прилипли ко рту и из-за них послышался приглушенный вой.

– Господи, ты, Боже мой… – сказала она.

А затем обняла.

Вот так просто шагнула ко мне, протянула руки и обняла. Мне стало так хорошо – я вцепилась в неё, словно знала всю жизнь, словно вот так вот – в её объятиях – я переживала самые тяжелые моменты сотни тысяч раз. Словно так было всегда. И под её руками тело мое согревалось, от её тепла кровь перестала стыть в жилах, от её голоса – теплого, доброго – отступал страх. Я рыдала на плече у женщины, имя которой никогда не трудилась запомнить, и была благодарна ей от всего запуганного сердца.

Она позвала меня пить кофе, и я согласилась.

Я просидела у неё два часа.

За все это время мы ни сказали друг другу ни слова. Она ни о чем не спрашивала, не бросала косые взгляды, не делала многозначительного выражения лица. Она просто готовила ужин мужу и детям. Я просто сидела на кухне, на жутко неудобной табуретке с кружкой кофе, зажатой в ладонях, и смотрела, как она готовит, моет, чистит, убирает. И мне становилось легче. Мне, на самом деле, становилось легче.

Какая же ты, жизнь, все-таки странная дама.

Я была в полиции, и вот тут-то, пожалуй, и произошло самое удивительное.

Я написала заявление об избиении, о том, что произошло со мной в санатории «Сказка», что там произошло убийство, и не одно. Но в местном отделении полиции мое заявление не приняли. В общем-то, это нормальная практика, если речь идет о психах и извращенцах, пишущих о похищении их кота инопланетянами из соседней квартиры, или о пропаже мужа-алкоголика – третьем на этой неделе. Но само слово «убийство», фигурирующее в заявлении, не оставляет сотрудникам выбора – они обязаны принять его и выслушать меня, даже если окажется, что я написала его, одновременно приняв «на грудь», обкурившись и оборжавшись всеми известными человечеству наркотиками. Обязаны.

Но этого не случилось.

Тихо, без истерик, я потребовала начальника отделения. Через десять минут я сидела на стуле в его кабинете, глядя на круглолицего, бритого наголо, мужчину средних лет, с внушительным животиком и болезненно-красным цветом лица.

– Марина Владимировна, – сказал он, хмуро глядя на меня из-под густых бровей. – Давайте мы с вами заберем заявление.

– «Мы» не будем этого делать.

Он тяжело вздохнул, затем взял бумагу, которую я положила на стол, и бегло пробежался по ней взглядом. Затем он поднялся из-за стола и подошел к сканеру. Открыл крышку, отсканировал документ, и, подойдя к огромному стеллажу с папками, достал одну из них. С ней он снова сел за стол и вернул мне мое заявление. Я посмотрела на бумагу, которая снова вернулась ко мне, хотя должна была быть принята, отмечена в журнале приема заявлений, получить «входящий» номер и уйти в работу.