Скрюченный домишко - Кристи Агата - Страница 18

– Бывают такие типы, – согласился отец. – И не то чтобы они действительно были дураки. Просто они плохо разбираются в людях. И энтузиазм на них нападает не ко времени.

– Таким, как он, вообще нельзя заниматься бизнесом, – заметил Тавернер.

– Он бы, скорее всего, и не занялся, – сказал отец, – не случись ему быть сыном Аристида Леонидиса.

– Когда старик передавал дело Роджеру, оно буквально процветало. Казалось бы, золотое дно. Сиди да смотри, как бизнес катится сам собой.

– Нет, – отец покачал головой, – никакой бизнес не катится сам собой. Всегда нужно принять какие-то решения, кого-то уволить, кого-то куда-то назначить, выполнить мелкие тактические задачи. Но решения Роджера Леонидиса, видимо, всегда оказывались неправильными.

– Именно, – сказал Тавернер. – Прежде всего он человек верный своему слову. Держал самых никчемных субъектов только потому, что испытывал к ним симпатию, или потому, что они там давно работают. Время от времени ему приходили в голову сумасбродные и непрактичные идеи, и он настаивал на их претворении, невзирая на связанные с этим громадные затраты.

– Но ничего криминального? – упорствовал отец.

– Ровно ничего.

– Тогда к чему убийство? – поинтересовался я.

– Может, он дурак, а не мошенник, – сказал Тавернер, – но результат все равно один – или почти один. Единственное, что могло спасти фирму от банкротства, это поистине колоссальная сумма не позднее, – он справился с записной книжкой, – следующей среды.

– То есть сумма, какую он унаследовал бы или рассчитывал унаследовать по отцовскому завещанию?

– Именно.

– Но он все равно не получил бы этой суммы наличными.

– Зато получил бы кредит. Что одно и то же.

Отец кивнул.

– А не проще было пойти к старому Леонидису и попросить помощи? – предположил он.

– Я думаю, он так и сделал, – ответил Тавернер. – Именно эту сцену и подслушала девчонка. Старина, надо полагать, отказался наотрез выбрасывать деньги на ветер. На него это было бы похоже.

Мне подумалось, что Тавернер прав. Аристид Леонидис отказался финансировать спектакль Магды, заявив, что кассового успеха он иметь не будет. И, как потом оказалось, был прав. Он проявлял щедрость по отношению к семье, но ему было несвойственно вкладывать деньги в невыгодные предприятия. Фирма ресторанных услуг обошлась бы даже не в тысячу, а в сотни тысяч фунтов. Аристид Леонидис отказал наотрез, и спасти Роджера от финансового краха могла только смерть отца. Да, мотив у него был, тут не поспоришь.

Мой отец посмотрел на часы.

– Я просил его зайти сюда, – сказал он. – Сейчас явится с минуты на минуту.

– Роджер?

– Да.

– «Заходите, муха, в гости», – сладко вымолвил паук», – пробормотал я.

Тавернер бросил на меня негодующий взгляд.

– Мы сделаем все надлежащие предостережения, – ответил он сурово.

Место действия подготовили, посадили стенографистку. Вскоре раздался звонок в дверь, и несколько секунд спустя появился Роджер Леонидис. Он вошел стремительно и тут же с присущей ему неуклюжестью наткнулся на стул. Он напомнил мне большого дружелюбного пса. И я сразу же с полной определенностью решил – не он переливал эзерин в пузырек из-под инсулина. Он бы разбил его, пролил капли и так или иначе погубил бы операцию. Нет, решил я, подлинным исполнителем была Клеменси, если даже Роджер и причастен к убийству.

Он разразился потоком слов:

– Вы хотели меня видеть? Что-то выяснилось? Привет, Чарльз, я вас не заметил. Спасибо, что зашли. Скажите же, сэр Артур…

Славный человек, очень славный. Но сколько убийц, по свидетельству их изумленных друзей, были славными ребятами. Я улыбнулся ему в ответ, чувствуя себя Иудой.

Мой отец был осмотрителен, официально холоден. Прозвучали привычные, ничего не значащие слова. «Сделать заявление… будут занесены в протокол… никакого принуждения… адвокат…»

Роджер Леонидис отмахнулся от них с характерным для него стремительным нетерпением.

Я заметил на лице старшего инспектора Тавернера саркастическую улыбочку и угадал его мысли: «Как они всегда в себе уверены, эти субчики. Уж они-то никогда не ошибаются! Умнее всех!»

Я сидел незаметно в углу и слушал.

– Я пригласил вас сюда, мистер Леонидис, – продолжал отец, – не для того, чтобы делиться с вами новой информацией, а, наоборот, чтобы получить от вас сведения, которые вы утаили прежде.

Роджер с озадаченным видом уставился на моего отца:

– Утаил? Нет, я все вам рассказал – абсолютно все!

– Не думаю. У вас ведь состоялся разговор с покойным незадолго до его смерти, в тот же день?

– Да, да, мы пили с ним чай, я вам говорил.

– Да, говорили, но вы скрыли, о чем шел разговор.

– Мы… мы просто беседовали.

– О чем?

– О повседневных событиях, о доме, о Софии…

– А о фирме ресторанных услуг?

Видимо, я до этой минуты надеялся, что Жозефина все выдумала. Но теперь надежды мои разлетелись в прах.

Роджер переменился в лице. Выражение нетерпения мгновенно сменилось чем-то близким к отчаянию.

– О боже, – пробормотал он.

Он упал на стул и закрыл лицо руками.

Тавернер заулыбался, как довольный кот.

– Вы признаете, мистер Леонидис, что вы не были с нами откровенны?

– Откуда вы узнали? Я думал, никто не знает, не представляю, каким образом это стало вам известно.

– У нас есть свои способы выяснять разные вещи.

Последовала многозначительная пауза.

– Вы видите теперь, что лучше рассказать нам правду.

– Да, да, конечно. Я расскажу. Что вы хотите знать?

– Верно ли, что ваша фирма на грани банкротства?

– Да. И предотвратить этого нельзя. Катастрофа неминуема. Какое было бы счастье, если бы отец умер в неведении… Мне так стыдно… такой позор…

– Могут ли вам предъявить уголовное обвинение?

Роджер резко выпрямился:

– Нет, нет. Это будет банкротство, но банкротство достойное. Кредиторам будет выплачено по двадцать шиллингов с фунта, даже если мне придется добавить личные сбережения, что я и сделаю. Нет, позор в том, что я не оправдал доверия моего дорогого отца. Он мне верил. Отдал мне свой самый большой концерн, самый любимый. Он ни во что не вмешивался, никогда не спрашивал, что я делаю. Он просто… доверял мне. А я подвел его.

Отец сухо сказал:

– Вы говорите, уголовное преследование вам не грозит. Почему же вы тогда с женой собирались улететь за границу втайне от всех?

– И это вам известно?

– Да, мистер Леонидис.

– Как вы не понимаете? – Он нетерпеливо наклонился вперед. – Я не мог открыть отцу правды. Получилось бы, как будто я прошу денег, поймите. Как будто я прошу еще раз поставить меня на ноги. Он… он очень любил меня. Он захотел бы помочь. Но я не мог… Не мог больше. Все равно… это опять кончилось бы провалом… Я неудачник. У меня нет деловой хватки. Я совсем не такой, как мой отец. Я всегда это знал. Я старался. Но у меня ничего не выходило. Как я был несчастен. Господи боже! Вы не знаете, до чего я был несчастен! Все время пытался выкарабкаться, надеялся привести дела в порядок, надеялся, что дорогой мой отец ничего не узнает. И вдруг – конец, катастрофы уже было не избежать. Клеменси, моя жена, она поняла меня, согласилась со мной. Мы разработали план. Ничего никому не говорить. Уехать. А там пусть разразится буря. Я оставлю отцу письмо, все объясню, расскажу, как мне стыдно, попрошу простить меня. Он так был всегда добр ко мне, вы не представляете. Но делать для меня что-нибудь было уже поздно. Вот я и хотел не просить его ни о чем, чтобы даже и намека на просьбу не было. Начать где-то жизнь сначала. Жить просто и смиренно. Выращивать что-нибудь. Кофе… или фрукты. Иметь только самое необходимое. Клеменси придется нелегко, но она поклялась, что не боится. Она замечательная – просто замечательная.

– Понятно. – Голос отца звучал холодно. – И что же заставило вас передумать?

– Передумать?

– Да. Что заставило вас пойти к отцу и все-таки попросить финансовой помощи?